Тигр, олень, женьшень, стр. 16

Кузьмич и Валентин остались хозяйничать, мы с Володей налегке отправились в разные стороны на разведку.

Я описал по невысоким маньчжурским холмам изрядную петлю и повернул было к табору, как обнаружил двухдневный след стада кабанов и принялся его распутывать. Чтобы разгадать ребус, загаданный табуном чушек и поросят, требуется немалый опыт. Приходится кружить, обрезая все новые выходные следы, уметь находить те, что свежее предыдущих хотя бы на час-другой. Пока охотник не постигнет сей азбуки, ему в такой головоломке не разобраться.

Чувствовалось, что клубок распутывается, цель близка, однако солнце садилось быстро, до темноты оставались считанные минуты. И все же я шел очень осторожно и сумел заметить их на противоположном склоне овражка на расстоянии немногим больше сотни шагов. Днем это было пустяком для мощных винтовок «Ли-Энфилд» калибра 303: мы уверенно били любого зверя втрое дальше. Но при таком освещении стрелять было опрометчиво, и я, маскируясь кустами и деревьями, двинулся на сближение.

Кабан, особенно вечером, видит неважно. Главные его козыри — чутье и слух, но ветер тянул от них, относил запахи и звуки. Однако старая предводительница стада что-то уловила: подняла морду и расставила уши. Если она рюхнет, [5] все придет в движение, растает в темноте. Ждать больше нельзя.

Взяв пониже, я усадил мушку в прорезь на фоне белеющего снега и, как показалось, нащупал лопатку темной фигуры. Сноп искр из ствола слегка ослепил, но до слуха донесся знакомый для бывалого охотника звук попадания пули в крупного зверя — бук! В следующий миг я увидел необычную картину: чушка стремглав неслась вверх по косогору, описывая петлю, а из обоих ее боков, как из сорванного клапана, длинными струями бил серо-белый пар! За несколько секунд она замкнула круг, вдруг встала на нос, перевернулась и затихла. И тут же откуда-то вывернулся крупный двухлеток. Он мчался мимо, как паровоз, я стрелял больше по интуиции, но все же свалил его третьим выстрелом. Все завершилось в течение минуты, наступила тишина.

Стащив кабанов в ключ, быстро выпотрошил обоих. Отделил от печени желчные пузыри, перевязал шейки шпагатом и повесил на сук. Они замерзли, как камешки, я закрепил их в наружном карманчике рюкзака. Желчь высоко ценится среди корейцев: чтобы заполучить такой пузырек, они готовы вывезти зверя из тайги за тридевять земель!

За этой работой день угас окончательно, но, к счастью, из-за сопки выглянула полная луна, стало совсем светло. Я приволок несколько валежин, придавил крест-накрест покрывающий туши хворост и уже хотел было идти, как вдруг показалось, что над ухом пискнул комар!

«Откуда он зимой?» Я выпрямился, прислушиваясь. И снова услышал странный, протяжный, какой-то очень беспокойный звук. Потом второй, третий — и понял: да это же волки!

Они выли далеко, где-то внизу у реки, но стало ясно — хищники учуяли кровь; скоро стая непременно явится к убитым кабанам, разнесет их в клочья. Только тут вспомнил, что упустил из виду очень важную предосторожность.

— Ну погодите! — Я воткнул вокруг по краям кучи несколько сломанных прутиков, надел стреляные гильзы, навязал бантики из полосок мягкой бумаги, которую постоянно носил в кармане. Гильзы пахнут порохом и латунью, бумажки — человеком. Кроме того, они трепещут и даже вращаются маленькими пропеллерами на ветерке. Все это производит на волков магическое действие: для них это верный признак человеческой хитрости, какого-то страшного подвоха.

Закончив маскарад, облегченно вздохнул — понюхайте да попляшите в свое удовольствие! Захватил два уже подмерзших сердца и печень, закинул за плечи рюкзак, бинокль, винтовку и отправился в сторону табора…

Волки в самом деле обнаружили спрятанных кабанов и устроили возле них настоящий хоровод. Истоптали вокруг весь снег: сидели, лежали, оставили многочисленные «визитные карточки», но тронуть не посмели. Однако все это мы обнаружили, конечно, лишь на следующее утро.

А между тем я не торопясь шагал с сопки на сопку, и картина этой волшебной ночи осталась перед глазами на всю жизнь.

Ветер совсем стих. Стояла такая тишина, что было слышно, как редкие снежинки с нежным шорохом садятся на сухие листья кустарника. Поднявшаяся огромная луна пробиралась сквозь вершины вековых деревьев, отчего черные силуэты стволов и ветвей плели фантастические рисунки, а пухлый снег бесшумно рассыпался под ногами, загораясь бесчисленными бенгальскими огнями. Такие же огоньки вспыхивали повсюду: на кустах, деревьях, покрытых снежными шапками пнях и валежинах!

Никакие новогодние елки со всеми художественными ухищрениями и достижениями цивилизации не могли бы соперничать с этой карнавальной ночью самой Природы, с этой феерической лесной сказкой…

В этот вечер в нашей палатке было особенно уютно и весело. От известия о первой удаче, от того, что поправился Валентин, но главное, потому, что сейчас уже ничто не напоминало о минувшей ночи на обочине древней тропы.

Доктор Бергман

На дворе вдруг хором зарычали, загавкали собаки. Хозяин фанзы приоткрыл оклеенную бумагой дверь и прислушался. Лунная морозная ночь вползала в теплую комнату седой волной студеного воздуха. При звуке открываемой двери псы смолкли, и чуткое ухо корейца уловило далекое поскрипывание по накатанной санной дороге.

— Кто-то спускается со стороны перевала, — сказал он и прикрыл легкую створку, сберегая тепло.

Собаки залаяли вновь, но вскоре сквозь два слоя зимних бумажных дверей обитатели симподонской фанзы услышали окрик, и свора затихла. А потом послышалось традиционное:

— Чуин кесио? (Хозяин есть?)

Взвизгнула обледеневшими деревянными шарнирами дверь, и в облаке морозного потока через высокий порог кухни шагнула крупная фигура с палкой и большим мешком за плечами. Шапка, брови, усы и завязанный вокруг шеи шарф так заиндевели, что при тусклом свете лучины ночного гостя узнали не сразу. Он скинул рукавицы, не без труда стащил шапку.

— Уона! Серафим! Ты откуда? Что случилось?

Не отвечая, он сел на выступ теплых кухонных нар, стянул с плеч лямки тяжелой ноши, отлепил сосульки с усов, шарфа, вокруг рта и спросил:

— Который час?

— Одиннадцать, а что? Ты откуда в такое время? В чем дело?

— Ха, — он облегченно вздохнул. — Успел! Ничего дурного не случилось, только гость-иностранец наказал обязательно добраться к вам до двенадцати ночи.

— Успел, успел, раздевайся, грейся, садись ужинать, рассказывай по порядку.

Но прежде всего он развязал свою огромную котомку.

— Сначала вот, принимайте, разбирайте, будете праздновать свой Новый год за его здоровье. Удивительный человек! Сам укладывается в дорогу — в Японию, в Токио едет, а не забыл, собрал все это, пригласил меня и говорит: «Вот, постарайся для своих охотников, доставь им гостинцы к встрече „яннёг сори“ — европейского Нового года. Бывал на станции Чхампьен, знаешь, за перевалом поселок из трех фанз Симподон? Найдешь? Ну вот, тогда — на, получай за труды вперед, только постарайся добраться к ним до полуночи»… Все наши корейские названия правильно запомнил.

А путь со станции и впрямь нелегкий. По едва пробитой, переметенной сугробами тропе, через высоченный снежный перевал, где жесткий северо-западный ветер дует в лицо, как из невидимой трубы. Последние часы Уона брел в полной темноте, один сквозь тайгу, лишь с палкой и коробком спичек в кармане. Но крещеный в России Серафимом, корейский богатырь Пак Уона был человеком слова. Раз ему доверили, а он обещал — «хоть в десять ночей», но должен выполнить. Ничто не могло остановить этого скромного, глубоко порядочного человека, обладавшего необыкновенной физической силой. И теперь от сознания доставленной радости он весь светился добрым круглым лицом, не торопясь выставляя из бездонного мешка присланные рождественские подарки. И не только бедные крестьяне затерянной в горах фанзушки, но и мы ахнули от удивления!