Повесть о Демидке и медной копейке, стр. 13

Они первыми и подняли тревогу.

Залаяли оба остервенело. Насторожился Фролка. А собачий лай в пронзительный визг перешёл и замолк сразу.

Фролка — к двери. Навстречу два дюжих мужика. Охнуть не успел, руки за спиной скрутили, и полетел Фролка от удара чугунным кулаком в затылок на землю… Кровь с пылью выплюнул, на колени неловко поднялся. Перед ним ладный белобрысый красавец, что не раз примечал, — возле лавки трётся. Ноги в начищенных сапогах расставлены, руки в боки, цедит сверху:

— Попался-таки, воровская душа… Не зря, значит, за тобой которую неделю хожу…

Матрёна дурным голосом закричала. Ребятишки заплакали. Поморщился Фролка.

А в кузне голос довольный:

— В самый раз, значит, накрыли… И чеканы тут, и деньги…

Белобрысый — в кузню.

— С деньгами-то, — донеслось, — полегче, православные…

Что дальше — не разобрать. Одно понял Фролка: себя не забывают царёвы слуги…

Не успел оглянуться — полон двор народу. Помощники белобрысого назад осаживают:

— Не напирай!

Белобрысый дело знает, старшим и иным слободским людям громко объясняет:

— Через таких вот воров и фальшивых монетчиков и страдает честной народ… Жалуетесь, дорого всё сделалось, деньги одешевели… Вот он, душегубец проклятый!

Сапогом Фролку в лицо ткнул.

Зло кричат люди вокруг. Руки к Фролке тянутся, норовят за грудки схватить, кулаком ударить.

Один издали крикнул:

— Беда не в нём, много ли он один начеканил?.. Настоящих изменников да фальшивых монетчиков не тут искать надо!

Повёл быстрыми глазами белобрысый. Нырнул помощник, что стоял рядом, в толпу. Где там… Нешто того крикуна сыщешь?

Заторопился белобрысый:

— Пошли! Будет на земле-то нежиться! — и опять Фролку в лицо сапогом.

Встал нетвёрдо кузнец. Зашагал, пошатываясь.

Боярин Милославский

Выбежал Демидка на знакомую улицу — навстречу толпа. Впереди Фролка. Руки за спиной скручены, лицо в крови.

Что делать?

Опомнился, когда друг-приятель Спиридон крикнул стрельцу:

— Лови мальчонку! Уйдёт!

Метнулся Демидка в проулок, а сзади:

— Держи!

Верно говорится, у страха глаза большие, а ноги длинные. Несётся Демидка — пыль столбом. Погоня далеко отстала, а ему всё топот сзади чудится.

Оглянулся наконец. Пустая улочка, за заборами собаки брешут. Пробежал сгоряча малость, упал под чужой плетень.

Бьётся на земле Демидка, руки кусает, а из горла сам собой рвётся крик, не унять никак.

Очень уж много свалилось разом: и известие про отцову смерть, и Фролкина из-за него, Демидки, погибель. Кто-то тронул за плечо. Демидка подскочил точно ужаленный.

Незнакомая старушка спрашивает участливо:

— Что с тобой? Зашиб кто иль беда какая?

Сама Демидку по вихрам гладит лёгкой сухой рукой.

Ткнулся Демидка в старухин живот.

— Будет тебе, будет… — успокаивает старуха.

Поплакал, вроде легче стало.

А старуха допытывается: что да отчего?

Боязно Демидке всё, как есть, говорить — друг-приятель Спиридон памятный урок дал — и врать совестно.

— Тятька помер… — ответил.

— Мамка-то где?

— Тоже померла, давно…

— Где жить будешь? У родственников иль как?

Помотал Демидка головой.

— Нету родственников…

Запричитала жалостливо старушка:

— Эка горюшко какое! Как дальше будешь?

Молчит Демидка. Сам не знает.

— Идём, что ли, со мной. Поклонимся государю-боярину. Авось не прогонит со двора. Боярина нашего всяк знает. Над многими приказами начальник. Царский тесть, стало быть, отец царицы…

— А как прогонит? Да выпороть велит?

— Чего тебя пороть? Не провинился, чай.

— Зря, стало быть, не наказывает?

— Всяко бывает. Так ведь волков бояться — в лес не ходить. И опять же, куда теперь денешься?

— Верно, — сказал Демидка, — деться-то некуда.

Старуха, видать, чтоб Демидку от горя отвлечь, рассказывает:

— Богат батюшка Илья Данилович — ни в сказке сказать, ни пером описать. Деревень с крестьянами — не счесть. Заводы свои. Ведёт торговлю, редкий купец-гость с ним сравнится.

Перешли по мосту реку Неглинную, сквозь ворота Троицкой башни, и очутился Демидка в Кремле. Повернули влево — возле самой стены двор и каменные палаты.

— Иди, иди, — подтолкнула легонько старуха. — Не бойсь, не съедят тебя…

Глянул Демидка и обомлел. На высоком крыльце сам боярин. Из-под насупленных бровей смотрит сурово.

Внизу перед ним разные люди со своими делами.

Старуха Демидку опять в спину толк и шёпотом:

— В ноги кланяйся…

И громко, нараспев:

— Смилуйся, государь-батюшка, сироту подобрала. Отец помер, без матери ещё прежде остался. Ни крыши над головой нет, ни человека родного иль знакомого. Дозволь на твоём дворе оставить, пропадёт мальчонка…

Боярин поманил пальцем Демидку:

— Как звать?

Поостерёгся Демидка настоящим именем назваться. И Федькой не решился.

— Тимошкой…

— Что умеешь делать?

Хотел было Демидка про кузню сказать, да подумал: про ремесло своё тоже лучше не поминать.

— Пляшу шибко, — ответил. — На руках бегаю…

И колесом по двору — аж бабы шарахнулись.

— Ловок, — усмехнулся боярин в бороду и приказал краснолицему мужику с бычьей шеей: — На конюшню, Егор, поставь. А ноне за обедом пусть потешит нас. Поглядим, что за плясун.

Молодой парень, с Егором на одно лицо, с крыльца сбежал, поклонился:

— Кушать подано, государь Илья Данилович!

Поднялся, кряхтя, боярин. О плечо мальчишки, Демидкиного ровесника, опёрся.

Егор в затылок Демидку кулаком:

— Исправно весели боярина, не то под плетьми на конюшне у меня запляшешь…

Вошёл Демидка в палаты, разинул рот. Стены расписаны травами и яркими цветами. На сводчатом потолке ангелы небесные порхают, лики и фигуры, словно в церкви. Печи играют узорчатыми изразцами. Перед иконами теплятся лампады в разноцветных плошках.

Не житьё человечье — сказка!

Стали боярину подавать еду — у Демидки закружилась голова от вкусного духа.

— Пляши! — велел Илья Данилович.

Пустился вприсядку Демидка. Себе на губах музыку играет.

Да какая пляска, ноги подгибаются.

Боярин поглядел недобро:

— Однако хвастаешь больше, чем умеешь…

— Куда ему плясать ноне, — вступилась бабка Анфиса, — отец ведь помер. Чай, у него сердце кровью обливается.

— Иди! — махнул рукой боярин.

Увела бабка Анфиса Демидку в людскую — помещение для дворни. Поесть дала. Щи пожиже стрельцовых оказались и хлеба не больше.

— Худо живём, малый, — вздохнула старуха. — Холопов боярин держит много, а кормовых денег отпускает ох как скупо! А что и даст, половина братьям Лопуховым прилипнет к рукам. Двоих ты уже видел. Старший — Егор — дворецкий, младший — Яшка-ключник.

Вспомнил Демидка двух красномордых мужиков, кивнул головой.

— Берегись их, — наставляла бабка Анфиса. — Не перечь. Осерчают — со свету сживут! Что не так, ко мне тихонько подойди. Я, почитай, у боярина всех детишек вынянчила. И царицу кашу, Марию Ильиничну, тоже. Милостив ко мне боярин, а Лопуховы оттого побаиваются. А теперь ступай к Егору.

Дворецкий сам отвёл Демидку на конюшню. Крикнул в темноту:

— Аггей!

Вышел мужик — Демидке в пору креститься — будто второй Егор, ростом чуть пониже. Сообразил: третий, должно быть, брат.

— Мальчонку боярин велел на конюшню отослать.

— Чей?

— Сирота. Анфиса подобрала на улице.

Выругался Аггей:

— Чтоб пропасть старой карге! — и Демидке: — Чего бельма вытаращил? Бери лопату, принимайся стойла чистить. Не к тётке на блины пришёл!

Зажил Демидка на боярской конюшне, да так, что Фролкин двор стал ему раем вспоминаться, а тётка Матрёна — небесным ангелом.

Работы каждый день — дюжему мужику впору. Замешкаешься — Аггей кнутом поперёк спины вытянет, неделю горит огнём спина.