Жирафка, стр. 33
Разве я преувеличиваю? Я всегда говорю, что мать одержимая. Теперь для нее тренировки Бары стали таким же важным событием, как спартакиада. Весь ход ее мыслей могу вычислить наперед, с небольшими поправками.
— Подумаешь, не будет Бара некоторое время ходить на тренировки, еще успеет.
Мама надела шапку, заперла раздевалку и решительно покачала головой:
— Нет, невозможно, Баре очень нравятся тренировки. И спортивная школа очень хорошая. Нет, я никак не могу подвести руководство, именно я не могу себе этого позволить…
Мы подходили к дому. Я маму больше не интересовала. Столько времени я не была дома, и никому до меня нет дела! Неужели Мила не могла подождать со своей великой новостью до моего отъезда? Нет, ей надо все выложить сразу. Что делать, ведь я тоже говорила только о своем горе, когда оно случилось…
— Папа дома? — спросила мама, заходя на кухню, где Мила пекла пирожки.
И что же, я должна ей все простить за эти пирожки? А зачем вдруг маме так срочно понадобился папа? Что она хочет с ним обсуждать?
— Он наверху, — ответила Милуш.
Я подмигнула Милуш, давая ей понять, что ее задание выполнено.
Мама объявила папе, что теперь, когда у Милы будет еще один ребенок, в спортивную школу с Барой придется ходить ему. Папа всплеснул руками, потом драматически заломил их.
— С ума сошла! У меня ни секунды! Лаборатория переезжает, а ты из меня хочешь сделать дедушку!
Легкомысленный тон мало чем помог отцу. И он попробовал зайти с другой стороны.
— Я все же доцент!
— А я могла стать доктором биологических наук! — сухо констатировала Милуш.
— Если не ошибаюсь, у меня тоже имеется какое-никакое ученое звание, — угрожающе проговорила мама.
Точно. Она доктор философии. Я не забыла.
— Вы — женщины!! — ревел папа.
— Значит, мы годимся только для кухни, для постели и для ухода за детьми?
Милуш не плакала, она даже пыталась шутить, а это не предвещало ничего хорошего. Нет, папе не совладать.
— Перестаньте жаловаться на отсутствие подлинного равноправия, все дело в спартакиаде, и я ни о чем не хочу слышать!
Папа еще защищался, но слабо. Я пыталась ему помочь, но, наверное, переоценила положительное влияние своего отсутствия на нашу Милуш. Извини, папа, я и сама не рада, что так получилось.
— Все эти мероприятия ничего не стоят. Страговский суперстадион нужно использовать лучше и постоянно, а не раз в пять лет.
— А ты молчи, когда старшие говорят, — набросилась на меня Милуш.
Никогда не перестану жалеть, что я тосковала по ней там, в горах. Уж она-то ни капельки не скучала, она меня все так же не переносит, я тоже — по крайней мере, сейчас.
— Во время спартакиады я буду с утра до вечера на государственных экзаменах. Курсовые и приемные экзамены тоже в июне. — Папа обрел второе дыхание.
Все равно у него нет никаких шансов.
— А у меня выпускной класс, и, насколько мне известно, во время спартакиады все экзамены сдвигаются, — предположила мама.
— У меня еще лабораторные исследования в институте! — победоносно закричал папа.
— Но ведь они когда-то кончатся! — нанесла смертельный удар Милуш.
Папино поражение было полным.
— Что вы со мной делаете? — застонал он.
Мама смерила его командирским взглядом и переменила пластинку. Совсем другим тоном она качала:
— Ничего не поделаешь, дорогой, придется тебе все это выдержать. Мы будем изо всех сил помогать. А когда кончится спартакиада, я сама займусь розами. И ни звука не скажу, какие бы дорогие сорта ты ни покупал. И окапывать буду, и подрезать, все, что надо, и Мила тоже.
— Лисицы вы хитрые! Сыру захотели! — возражал еще папа.
Тут откуда ни возьмись в кухню влетела Бара. Она сделала какой-то пируэт.
— Смотрите, как я умею крутиться, я уже и «самолетик» делаю, и не боюсь. Значит, смогу тренироваться на Страгове! Мама говорит: кто боится, того туда не возьмут!
— А тебе, конечно, очень хочется? — сухо проговорил папа-дедушка. Вздохнув, он продолжал: — Дальнейшие дискуссии считаю излишними.
— Готовьтесь к приходу журналистов! — уколола я его. — Они скоро сюда нагрянут, и фотографы тоже. А возможно, с вас сделают и плакат под названием: «Спортивная семья» или «Завоюем Страгов!»
— Безусловно! — отвечала мама. — Все будут участвовать в спартакиаде: Катушка с младшими школьниками, папа с Барой в группе родителей с детьми и я с женщинами.
— Любош приведет туда солдат и из-за этого еще сто лет не вернется домой, а я буду тренировать грудных детей.
Только такая дура, как наша Милуш, могла смеяться и плакать, услышав эти слова.
Глава 14
«Наши ребята меня очень разочаровали». Пишу записку Еве и вдруг прихожу в ужас от того, что написала «наши». Ничего себе, недавно все «наше» было только в Праге, а теперь мой диапазон несколько расширился…
— Если бы, шефы, вам не было так скучно, я бы снова все рассказал, — так начинает урок преподаватель русского языка Шеф (он нас зовет «шефы», а мы его зовем Шеф). Он улыбается.
— Я знал наперед, что значение слов для вас пустой звук, однако я все же потрясен вашим невежеством. Веерова, оценку ставить не буду, запишу в свой блокнот. О, тут уже такая толстая точка! Я помню, по какому поводу я ее поставил: вы и в прошлый раз форменным образом ничего не знали. Видите, у меня все записано, я ничего не забываю. Не вставайте, я не хочу слышать от вас ни слова. Я и так заранее знаю все, что вы мне можете сказать. Садитесь, неразумная женщина, пока я кулаком не расколотил кафедру.
Это его обычный вступительный номер перед тем, как заняться с нами русской литературой. Мы смеемся. Сегодня ведь у него хорошее настроение! Даже Шеф не отстает от большинства здешних преподавателей: он тоже читает лекции не по учебнику. Иногда я записываю, даже с большим удовольствием. Но сегодня мне некогда. Что ответит Ева?
«Ничего особенного не произошло. У тебя нет чувства реальности. Мало ли что могло случиться во время танцев».
Было множество причин, почему мы пошли на эти танцы. Прежде всего, Евину мать отвезли в больницу для продолжительного лечения, и она больше не должна сидеть дома на цепи. Но главное, из-за Богунки.
Именно из-за Богунки.
Когда я ее увидела в первый раз, она мне напомнила учительницу из телевизионного сериала о школе. Там есть такая сцена, как учительница впервые приходит в школу, а школьный сторож принимает ее за новую ученицу (это, конечно, чушь собачья, потому что школьному сторожу хватит чутья не перепутать учительницу с ученицей, но если бы это было на самом деле, то Богунка идеально подходила для такого случая). Но только с виду. А на самом деле она настоящий педагог. Если обычно преподаватели не сомневаются в своей правоте, то преподаватель физкультуры всегда считает себя вдвойне правым. Богунка умеет настоять на своем почище всех, ну прямо как наша Милуш. Тут есть над чем задуматься…
— Значит, это ты — Лена? Или лучше Ленча? Ева мне писала о тебе целые поэмы, так что я уже стала тебя бояться.
Конечно, испугалась она, как будто она не принадлежит к тем, у кого патент на силу и ум.
— А что вы скажете, дамы, о моей новейшей прическе? Как вам нравится цвет? Это самая настоящая хна. — И она потрясла перед нами своей растрепанной гривой. Вся голова коротко острижена, только на темени какие-то длинные кудри.
Что касается цвета, может быть, это и хна, но уж очень вызывающе!
— Что скажем мы, это дело десятое, а вот что скажет директорша? — улыбнулась Ева.
— Как же, я еще не успела дойти до учительской, как ко мне бросилась Машкова и потащила к директору, а та и говорит: «Тебе не кажется, Богунка, что подобная прическа мало соответствует твоему положению? А я-то думала отдать тебе чешский язык и литературу, когда Гаврда пойдет на пенсию…»
Богунка мастерски изобразила директоршу.
— Я пыталась защищаться и даже сказала, что джинсы вовсе не представляют социальной опасности — об этом даже говорилось на педагогическом совете, но она смотрела на меня до тех пор, пока я не пообещала исправиться.