Ступеньки, нагретые солнцем, стр. 29

Троллейбус везёт их мимо парка, где ещё много снега. И деревья стоят сырые, а на голубых пихтах лежит снег, он отяжелел и гнёт голубоватые жёсткие лапы к земле. Вот театр, он построен в форме звезды.

— Катя, этот театр построен в форме звезды. Если посмотреть сверху, то это видно.

— А ты смотрел сверху?

— Нет. Мне папа сказал.

— А папа видел его сверху?

— Нет. Как же он мог видеть?

— Значит, это видно только птицам. И лётчикам… Тебе нравится Галина Ивановна?

— Ничего. — Он ни разу об этом не думал. Учительница и учительница. Ольга Петровна была не строгая. А Галина Ивановна строгая. Зато Ольга Петровна как что, так плакала от них. А Галина Ивановна не плачет. Тимка не любит, когда плачут. — Она, по-моему, ничего.

— Она красивая, — убеждённо говорит Катя. — Очень хорошенькая.

— Да, правда. Хорошенькая.

— Ну, вообще-то она не такая уж хорошенькая. Нос у неё слишком широкий.

— Да, нос.

— Но это не очень заметно. Особенно издалека.

— Совсем незаметно, — соглашается Тимка. Он не замечает, что выглядит не очень умным. Что поделать, если ему нравится во всём соглашаться с Катей?

Они вышли из троллейбуса. На бульваре гуляют маленькие дети в разноцветных курточках. Наверное, поэтому бульвар называется Цветной. А совсем маленькие — в разноцветных колясках. А их мамы в цветных косыночках. Наверное, поэтому. А может быть, не поэтому. Не все ли равно?

Рядом идёт Катя. Интересно, что это звенит за той стеной? Нет, не за стеной. Вот за тем забором. Или это на перекрестке?

— Катя, ты слышишь звон?

— Нет. Какой звон?

И он догадывается, что звон у него внутри. Тихий, торжественный звон счастья.

— У тебя, наверное, в ухе звенит! — смеётся Катя.

И он тоже смеётся.

Потом он рассказывает ей про Юру.

Юра — это его близкий друг. Тимка сам чувствует, что это не совсем точно, но ему очень хочется, чтобы было так, и он верит, что так и есть. Юра его близкий друг, он работает в цирке, ему тринадцать лет. Он сам выступает в конном аттракционе вместе со своим отцом. У них и дед цирковой силач, кажется его фамилия Бамбула, а Юра и школе не учится, четыре класса окончил, и сто освободили.

— А как же всеобщее образование? — спрашивает Катя.

— В виде исключения, — небрежно объясняет Тимка. — За талантливое выступление на арене цирка. Понимаешь, Катя? Он и живет прямо в цирке, мой друг Юра.

— Как живёт в цирке? А где же он спит?

Тимка делает паузу, чтобы ответ прозвучал эффектнее. Потому что такое в самом деле не каждый день встречается. И сейчас Катя должна удивиться.

— Где спит? В клетке вместе с медведем. Представляешь?

— Ты что? — Катя недоверчиво смотрит на Тимку, но видит, что он не врёт, Тимка говорит совершенно искренне. — Как же можно — в одной клетке с медведем? Мало ли что медведю в голову взбредет!

— Нет, Катя, это же дрессированный медведь. Он очень добрый и любит Юру, моего друга. А без Юры медведь не может спать, всю ночь плачет и ревёт. Весь цирк нервирует — слонов, обезьян, тигров. А Юра никого не боится, он очень смелый и очень скромный.

Они уже стоят у цирка. Светятся огни. Цирк обступили люди: «Нет ли у вас лишнего билетика? Может быть, есть лишний, ну какой-нибудь совсем лишний?» Всем хочется попасть в цирк. Каждому хочется, ещё бы. А попадёт не каждый. Тимка бы всех провёл, ему не жалко. Но его самого Юра пригласил довольно сдержанно, и Тимка помнит об этом. И это его беспокоит, но он всё время отгоняет от себя это беспокойство. Он спросил тогда: «А мне можно прийти?» И Юра ответил: «Да». Он, правда, больше ничего не прибавил, нельзя сказать, чтобы это было настойчивое приглашение. Но теперь об этом думать не приходится. Тимка и Катя стоят перед билетёршей в форменном синем кителе. Она низенькая, седая, с мелко завитыми волосами. И цирковые лошадки в петлицах.

— Тебе что, мальчик? Не загораживай дорогу.

Билетёрша проворным движением отрывала клочки от голубых билетов, пропускала людей в цирк и ждала, что ответит Тимка. А он молчал. Оттуда, из открытой двери, восхитительно пахло лошадьми, зверинцем, праздником, совсем особой жизнью, которая называлась коротким словом «Цирк».

— Нас пригласил Юра, — сказал Тимка. Больше всего он боялся, что Катя испугается сердитой билетёрши и уйдёт.

— Какой такой Юра? Никулин, может? Так он тебе по возрасту никак не Юра.

— Юра — мальчик. Вы разве забыли? — Тимка специально показал ей, что он очень удивился. Как же можно забыть самого Юру? Они, наверное, на секунду забыла и сейчас, конечно, вспомнит. И сама засмеётся над собой: кик она могла такое забыть. Видно, совсем заморочила её кучерявую голову суматошная билетёрская работа. — Юра, мальчик, участник конного аттракциона, — втолковывал терпеливо и совершенно уверенно Тимка, и сам косил глазом на Катю: «Видишь, как я держусь? Я тебя не обманул. Сейчас убедишься». — У Юры отец тоже в конном аттракционе, ну, вспомнили? — Тимка и глазами, и щеками, и вытянутой шеей как бы торопил её, эту билетёршу: «Ну пропускайте же нас скорее! Неужели вы не видите, что вы должны, совершенно обязательно должны нас пропустить». А она смотрела на него, и видно было, что сообразила что-то, лицо стало разглаженным, догадливым. Вот сейчас она наконец произнесет единственное слово, которого так долго добивается от неё Тимка. Это слово — «Проходите».

Но она говорит совсем другое:

— Клава! Опять твой Юрка людям голову пудрит! Наплёл детям про конный аттракцион, отец у него, видишь, в конном участвует! Надо же такую фантастику сочинить! Вот тип! А вы посторонитесь, не загораживайте проход людям.

«Людям». А они уже получаются не люди. И ещё получается, что если Тимка и Катя постоят немного в проходе, то кто-нибудь из тех, кто имеет голубые, совершенно законные билеты, не войдёт в цирк. Загорожена дорога, и обладатель билета повернётся и уйдёт домой. Напрасно она беспокоилась. Все проходили, слегка толкнув Тимку или Катю или их обоих понемногу.

Тимка медленно начал понимать, что Юра наврал ему. И надо, значит, уходить отсюда. Он бы всё объяснил Кате. И она бы, наверное, поняла. Он хочет посмотреть на неё. Сейчас он увидит, что она не сердится, догадалась, что он не виноват. Но Кати нет. Катя ушла. И Тимка стоит один возле билетёрши, которая, продолжая отрывать билеты, ворчит:

— Мать у него гардеробщица. Хорошая женщина, непьющая. Тянет его, паразита, одна, легко ли! А он учится на двойки. Да ещё выдумывает, всем врёт. То он дрессировщиком объявился. То про конный аттракцион выдумал. А отлупить некому — отца нет. Вот в чём и беда-то, отца нет… А его цирк с ума стряхнул, этого Юрку! Он из школы прямо сюда. И клетки чистит, и зверей кормит. Служащие, конечно, рады. Ему кто рубль, кто трёшку. Вот и набаловался.

Тимка вспомнил: «Сдачи не надо».

Гардеробщица Клава сказала из темноватой глубины:

— Слушай, Нина Николаевна, может, где посадим мальчишку, смотри, как расстроился. Пусть хоть на ступенечке посидит.

Тимка понял, что сейчас его пустят в цирк. Пахло зверем. А там, в самой глубине, уже гремела музыка и парадный, совершенно не похожий на обычный, голос произнёс раскатисто:

— Представление начинается! Конный аттракцион!

— Ладно, проходи, — сказала билетёрша, — только быстро.

Но Тимка быстро повернулся и выбежал на улицу.

На скамейке вечером

Люба выходит во двор, ведёт варежкой по заснеженному забору — на заборе остаётся тёмный след, а варежка становится мокрой. Во дворе никого нет. До войны так тоже бывало — Люба во дворе, а больше никого нет. Но это получалось потому, что Любина мама считала: главное в жизни — свежий воздух, ребёнок должен побольше гулять. Мама выпроваживала Любу во двор в любую погоду. И Люба разгуливала одна, когда другие сидели дома: могли гулять, а могли и не гулять. Любе казалось, что они там, у себя дома, без конца читают интересные книги с красивыми цветшими картинками или играют в настольные игры. Настольные игры, всякие «летающие колпачки» и картонные аквариумы Люба не очень любила, но всё равно было несправедливо: кому-то играть, а кому-то бродить по пустому двору. И Люба сердилась на маму. Но мама была неумолимой: