Поход в Страну Каоба, стр. 38

Команда дошла до монтерии. И тогда дон Ансельмо счел наконец необходимым пересчитать приведенных им индейцев. Выяснилось, что в пути он потерял всего четырех человек. Все четверо были бачахонтеки, среди них — те двое, которые на него напали. Дон Ансельмо не стал их преследовать через полицию за нарушение контракта. Он посчитал их естественным убытком, словно они погибли в пути.

На монтерии дона Ансельмо спросили, где он получил такую рану. Он ответил, что один завербованный ударил его ножом и удрал. Подробностей он не рассказывал. Однако со временем они все же стали известны, так как сами индейцы рассказывали об этом происшествии другим индейцам.

У дона Ансельмо и поныне рубец на лице. Это такой огромный и глубокий шрам, что каждый его сразу замечает. Да дон Ансельмо и не пытается его скрыть. Если дона Ансельмо разыскивает человек, который с ним незнаком, ему говорят:

«Да этот, с рассеченным лицом. Его ни с кем не спутаешь».

Дон Ансельмо и теперь еще работает вербовщиком на монтериях. И со времени того похода он уже раз двадцать водил через джунгли команды человек по пятьдесят, и помогает ему всегда только мальчишка-подручный. Делает он это не ради удовольствия и не из жажды приключений: у дона Ансельмо семья, которую он должен содержать. А вербовать рабочих на монтерию — единственное дело, которым он умеет заниматься.

V

Нередко случается, что люди, подравшиеся при первой встрече, становятся потом закадычными друзьями.

Так случилось и у Андреу с Селсо. Еще до выхода из Хукуцина, как только Селсо отрезвел и смог спокойно глядеть на окружающих, он помирился с Андреу и сумел ему доказать, что в их драке они оба одинаково виноваты. В течение нескольких лет Андреу работал возчиком, поэтому он говорил и одевался совсем иначе, чем индейцы из небольших селений. Судя по одежде Андреу, по его независимому тону в разговоре с ладино и, наконец, по тому, что он умел читать и писать, всякий подумал бы, что он принадлежит к той прослойке мексиканского общества, из которой пополняются ряды надсмотрщиков и капатасов на монтериях и кофейных плантациях.

Поэтому вполне естественно, что Селсо принял Андреу за капатаса, шпика и доносчика, когда тот подошел на пустыре к их костру. А так как ненависть к капатасам достигла к этому моменту в душе Селсо своей высшей точки, то нельзя было сердиться на него, даже если он без видимой причины напал на Андреу. А как только Андреу узнал историю Селсо, он понял его состояние более, чем кто-либо другой. Ведь он и сам попал в лапы вербовщика дона Габриэля не по своей вине. Как и Селсо, Андреу не смог избежать расставленной ему ловушки. В силу ряда обстоятельств он сумел в свое время уйти с финки, хотя пеон со дня рождения считается собственностью финкеро наравне с землей и стадами. Но стоит батраку-индейцу освободиться от этой полукрепостной зависимости и некоторое время прожить вдалеке от плантаций, там, где финкеро уж не имеет власти и где все рабочие работают в одинаковых условиях, как он и вся его семья перестают быть частью недвижимости финкеро.

Но, даже когда финкеро, казалось бы, не препятствуют уходу пеона в город, они все же не упустят случая найти пути и средства вернуть своего пеона назад и вынудить его осесть на земле финки.

На финке, откуда был родом Андреу, по-прежнему жили его отец и мать, его младшие братья и сестры. Отец Андреу задолжал финкеро небольшую сумму. У батрака не было никакого имущества, поэтому финкеро решил продать его на монтерию и тем самым вернуть свои деньги. Ведь отец Андреу начинал стареть и, видно, вскоре уже не смог бы работать в полную силу. Это дон Габриэль и сказал финкеро, когда тот попытался продать ему отца Андреу. Но финкеро успокоил дона Габриэля:

— Да ты не беспокойся, тебе не придется брать старика. Вместо него пойдет его сын, здоровый и сильный, как четырехлетний бычок.

И в самом деле, Андреу вернулся домой и законтрактовался вместо отца — он не мог вынести мысли, что его отец погибнет на монтерии.

Таким образом, финкеро получил долг наличными деньгами и вместе с тем сохранил своего пеона — отца Андреу, а следовательно, и подрастающих братьев и сестер Андреу и будущие их семьи. Когда же Андреу отработает на монтерии долг отца, он тоже вернется на финку, и после монтерии она покажется ему раем. Но и это еще не все. Финкеро уже успел договориться с одним из своих пеонов, у которого была дочь на выданье, что даст ей хороший участок земли, конечно в аренду, чтобы она могла поставить там свою хижину, да в придачу еще двух овец и двух поросят, при условии, что девушка пойдет замуж за Андреу, когда тот вернется с монтерии. Когда Андреу вернется с монтерии, он, конечно, сразу захочет жениться и справит свадьбу с этой девушкой так быстро, как только позволяют обычаи индейцев. И финкеро получит еще новую семью пеонов. Ведь финка без рабочей силы не имеет ровно никакой ценности, а единственной рабочей силой на финке могут быть осевшие на этой земле семьи индейцев.

— Ты попался в ловушку почище меня, это точно, — сказал Селсо, когда Андреу рассказал ему, почему он оказался в команде завербованных.

— Да, как ни верти, а нам с тобой вряд ли выбраться. У тебя есть девушка, которая тебя ждет, и у меня тоже. Пожалуй, им придется ждать нас до второго пришествия, — подтвердил Андреу.

— Мое положение, пожалуй, даже лучше твоего, — продолжал Селсо. — Я могу убежать, и отцу не придется за меня отдуваться. Вообще, дома у меня нет заложника, которого они могут схватить вместо меня. А вот у тебя дело другое — тебя нет, так они твоего отца потащат на монтерию. И ты окажешься в том же положении, в каком был, когда отправился туда добровольно.

— Раз они не могут погнать вместо тебя ни отца, ни брата, почему же ты, старый осел, не бежишь? — спросил Андреу.

— Сам ты осел. Осел, и все тут. Куда же мне бежать? Я хочу получить свою невесту, значит, я должен вернуться к себе в деревню. Она из деревни никуда не уйдет — там она родилась, там живут ее родители. А стоит мне вернуться домой, меня на следующий же день схватит полиция и отправит назад, на монтерию. Там мне всыпят пятьсот, а то и тысячу плетей, да еще оштрафуют на сто песо за побег. И тогда ловушка за мной захлопнется еще крепче, чем теперь. Нет, спасибо, я не такой дурак. Раз я не могу вернуться в свою семью и получить свою девушку, к чему же мне бежать? Куда бы я ни подался, везде меня ждет работа, чертовски тяжелая работа. Никто мне не подарит и полсентаво. С тем же успехом я могу работать и на монтерии. Убежать! Идти куда хочешь, по своей воле! А куда? С одного места на другое? Платят везде одинаковые гроши — что на кофейной плантации, что на монтерии, что возчику, что погонщику мулов. Сколько лет ты работал возчиком?.. Ну вот! И что же? Можешь ты купить себе хоть самый что ни на есть крохотный клочок маисового поля? Нищий ты! Столько лет работал возчиком, работал больше и тяжелей, чем твои быки, и все же у тебя нет денег, чтобы внести долг за отца! Куда там! Ты еще задолжал хозяину, и тебе пришлось вписать этот долг в свой контракт. Убежать, говоришь? Скажи мне, куда?.. Возьми-ка мою сигару, я их лучше кручу, чем ты. Вот этому ты на монтерии научишься.

1

В первый день команда дошла до небольшого селения Чикилтик. Это индейское слово, означающее: «проклятое место». Глинобитный домик хозяина ранчо стоял на холме, с которого видны были все жалкие хижины его пеонов, разбросанные в низине.

Часть команды расположилась на ночлег вдоль склона холма, часть — внизу, между хижинами индейцев. Некоторые устроились на опушке леса, другие — прямо в лесу. Расстояние от Хукуцина до ранчо было не очень большое, но оно все же считалось нормой дневного перехода для команды, потому что на этом отрезке пути дорогу пересекала река, а переправа всегда связана с лишней нагрузкой. Пеонам приходится развьючивать мулов, переходить реку вброд и перетаскивать весь груз на себе; несут они его на головах, чтобы не замочить. Река в этом месте была глубокой — вода доходила людям до плеч, — и, если бы вьюки остались на спинах мулов, они бы все подмокли.