Поход в Страну Каоба, стр. 24

Начальник отряда, в котором работал Селсо, сообщил управляющему монтерии, что Селсо, видимо, не собирается возвращаться назад, но что монтерия никак не может потерять такого ценного работника. В ответ на это управляющий послал письмо дону Габриэлю, вербовщику, который направлялся в Хукуцин к празднику Канделарии, чтобы сопровождать на монтерию большую партию завербованных.

В письме содержался ряд указаний относительно тех пеонов, которых монтерия не хотела отпустить. Про Селсо там было сказано следующее: «И вот еще что, дон Габриэль: один из наших парней, по имени Селсо, уроженец Икстаколкоты, забрал в конторе весь свой заработок и, как я полагаю, возвращаться на монтерию не намерен. Он отличный лесоруб, и мы не хотим потерять его. Если вы завербуете его снова, я дам вам пятьдесят песо сверх обычных комиссионных. Селсо придет в Хукуцин с партией наших рабочих, вы его легко там найдете».

За лишние пятьдесят песо дон Габриэль сумел бы вырыть из могилы мертвеца, воскресить его и завербовать. Разыскать индейского парня и отправить его на монтерию куда легче. Энганчадору было наплевать на планы этого чамулы. Быть может, тот спешил проведать умирающую мать, или справить свадьбу, или просто его мучила тоска по родному дому — какое дело дону Габриэлю до всего этого?

Дон Габриэль, к сожалению, не намерен принимать в расчет, что у Селсо есть своя собственная жизнь и что он хочет ее прожить по своему разумению. Возможно, у Селсо на иждивении старая мать или жена с детьми. Это вполне вероятно. Но у дона Габриэля тоже есть жена, и не исключено, что когда-нибудь ему придется содержать и свою мать. Поэтому он не может считаться с чувствами других людей и уж меньше всего — с чувствами индейца, который не имеет никакого права на переживания — ведь он не ладино!

В тот самый день, когда письмо управляющего монтерией прибыло в Хукуцин, койоты — агенты дона Габбриэля — обнаружили Селсо в толпе лесорубов, прибывших на праздник, и с этого момента уже не выпускали Селсо из поля зрения.

Койоты следили за ним неотступно и были весьма разочарованы, обнаружив, что он не пьет агуардиенте. Нельзя сказать, что Селсо вообще не брал водки в рот — напротив, но у него хватало выдержки пить, только когда он считал это уместным, и не пить, если ему казалось, что лучше остаться трезвым. За два года пребывания на монтерии Селсо наслушался рассказов об энганчадорах, о койотах и о том, какими средствами они пользуются, вербуя индейцев. И Селсо ни за что не пригубил бы в Хукуцине агуардиенте, даже если бы его угостили.

Вскоре Селсо заметил, что, куда бы он ни пошел, около него всегда трутся каких-то два метиса в полувоенной одежде. Селсо был знаком этот тип молодчиков; на монтерии из них набирали капатасов — палачей и вешателей. Им давалось звание младших надзирателей только для того, чтобы выделить их из массы пеонов. И по заданию вербовщиков и койотов они убивали индейцев, нападали на них из-за угла, затевали поножовщину. Вербовщикам — благородным ладино, которые занимались вербовкой рабочих на монтерии, этой честной, респектабельной профессией, — было важно остаться чистыми перед законом. А эти наемные убийцы всегда могли скрыться, если дело получит огласку. Поэтому вся грязная работа ложилась на плечи агентов-капатасов, которые нимало не дорожили репутацией честных людей. В прошлые столетия в Европе подобные люди служили ландскнехтами, сражаясь сегодня за французов, завтра — за англичан, а послезавтра — за пруссаков, но всегда за тех, кто щедрее платил и обещал более богатую добычу.

Работая на вербовщика, капатасы чувствовали себя уверенней, чем действуя на свой страх и риск и разбойничая на больших дорогах. Как помощники вербовщика, они пользовались известным покровительством своего хозяина, подобно тому как в прежние времена ландскнехты пользовались покровительством короля, а разбойники — покровительством атамана шайки.

Как только Селсо приметил парней, которые следовали за ним по пятам, он подумал, что вербовщик в Хукуцине получил, должно быть, письмо с монтерии. Селсо понял, что отныне может всего ожидать, что вербовщик не остановится ни перед чем, чтобы вновь заполучить его на монтерию. Ему угрожало что угодно, но только не смерть, ибо мертвый индеец никому не нужен.

Селсо овладел страх, мучительный страх человека, который видит, как расставляют ловушку, и знает, что ему ее не миновать.

Он принялся было строить планы спасения. Ему пришла мысль переслать каким-нибудь образом деньги отцу своей невесты и удрать, когда его поведут на монтерию. Но чем больше обдумывал он свой план, тем больше убеждался в его непригодности. В Хукуцине не было человека, которому он мог бы доверить деньги, — он не встретил никого ни из Икстаколкоты, ни из соседних деревень. Переслать же деньги по почте индейцу и в голову не могло прийти. Ведь Селсо пришлось бы доверить свои с таким трудом заработанные деньги чиновнику, а он был слишком осторожен, чтобы доверить свои деньги ладино. Если ладино был к тому же и чиновником, индеец испытывал к нему двойное недоверие.

Селсо знал, что силой потащить его на монтерию не могут. Для этого необходимо заключить с ним контракт. Но, если его принудят к этому, бежать будет уже бесполезно. Монтерии платили государству по двадцать пять песо с контракта именно для того, чтобы полиция ловила беглецов и силой водворяла их на монтерии.

Знай Селсо, что именно замышляет вербовщик против него, он, быть может, что-нибудь да придумал. Но индеец понятия не имел, какому энганчадору служили эти два капатаса. Он слышал, что таким молодчикам платят только за выполненную работу — по три песо на брата, а то и по пять, если попадался щедрый хозяин. Но получить деньги за Селсо они смогут лишь после того, как он подпишет контракт.

Некоторое время Селсо подумывал о том, не дать ли каждому из них по пять песо и тем самым купить себе безопасность. Но по опыту своих товарищей он знал, что подобная сделка чревата двойным убытком. Стоит койотам получить взятку с индейца, как они кидаются зарабатывать деньги, обещанные вербовщиком. Таким образом, каждый из них вместо пяти песо получит десять. Сколько бы Селсо им ни посулил, они возьмут у него деньги и немедленно его предадут.

Селсо намеревался провести в Хукуцине три дня. Прежде всего он хотел отдохнуть и подлечить ноги, израненные во время перехода через джунгли. Затем ему хотелось получить свою долю удовольствий от праздника, послушать певцов и странствующих музыкантов, посетить собор и поставить свечку пресвятой деве Марии в благодарность за благополучное возвращение с монтерии. Кроме того, он собирался купить подарки своим родителям, невесте и отцу невесты, чтобы доставить им радость. В течение двух лет, проведенных вдали от родного селения, Селсо не получал никаких известий от родителей и ничего не сообщал им о себе. Писать он не умел, читать — тоже. Его образованием занималась мать — она научила его правильно креститься, преклонять колени, произносить одну-единственную коротенькую молитву да окроплять себя святой водой, входя в церковь. Зачем все это нужно делать, Селсо не понимал, и мать не могла ему этого объяснить. Она переняла все эти обряды от своей матери и тоже не получила никаких объяснений. Итак, Селсо не мог ни отправить письма домой, ни получить вести из дому. Если бы даже он захотел подать весть родным, никто бы не смог помочь ему — ни один из его товарищей не умел ни читать, ни писать. Да у них и не было времени писать письма. У них не было даже свободной минуты, чтобы обдумать письмо. В течение долгих месяцев работы в джунглях пеоны утрачивали интерес к чему бы то ни было, впадали в отупение, уподоблялись волам и мулам, с которыми работали бок о бок. У них уже не было никаких потребностей, кроме сна и еды, и никаких желаний, кроме желания найти хорошее дерево, которое легко валить, никаких мыслей, кроме мысли о том, как избежать ударов плети. Мысль написать письмо так же не могла прийти в голову пеону, как быку — мысль исследовать Южный полюс.