Пассажир дальнего плавания, стр. 24

Занятие вел боцман. Он объяснял, как надо прицеливаться.

Яшка зажмурил глаза, и вдруг ему отчетливо представился черный медвежий нос, вздрагивающие ноздри…

Боцман говорил:

— Мушка должна быть ровной, потом нужно щекой прижаться к прикладу и задержать дыхание. Кто первый хочет прицеливаться?

Яшка открыл глаза и сказал:

— Я!

Глава девятнадцатая

Очень скоро лед и пустынное море всем надоели, хотя моряки привыкли к однообразию.

Для того, чтобы узнать, что такое настоящее однообразие, надо пересечь Тихий океан на пароходе, у которого скорость 10–11 узлов [38]. Двадцать пять суток пути! Двадцать пять раз день сменяется ночью, а кругом вода, вода и ничего больше. Проходит неделя, две, горизонт чист, и не видно на нем даже дымка.

Не потому ли моряки, возвратясь домой, так интересно рассказывают о заморских странах? Когда долго пробудешь в море да натоскуешься без земли, тогда тебе на первом попавшемся берегу самые обыкновенные вещи покажутся диковинными.

«Большевик» шел Карским морем третьи сутки. Тяжелые льды не встречались.

В эти дни мало кто выходил на палубу. Любоваться там было нечем. Жизнь протекала во внутренних помещениях: в каютах, в столовой, в кают-компании. Свободные от вахт люди занимались: изучали историю партии, международное положение, технику и посвящали много времени общеобразовательным предметам.

Случись постороннему человеку побывать на «Большевике» в один из таких дней, наверное, он подумал бы, что попал в какое-то пловучее учебное заведение. Да, в эти дни ничего чрезвычайного не происходило, и жизнь была похожа на береговую.

Яшка тоже учился. Первым его учителем был Вася Томушкин. Начали они с арифметики, а кончилось тем, что капитан отстранил Томушкина.

Вася объяснял Яшке, насколько важно для человека знать арифметику. По словам Томушкина, выходило так: за арифметикой следует алгебра с геометрией, потом — высшая математика. А механику, например, никак не обойтись без высшей математики, как пароходу не обойтись без механика. С другой стороны, почти все механики были когда-то кочегарами. Следовательно, утверждал Вася, первый специалист на пароходе и чуть ли не на всем свете — кочегар.

На следующем уроке Васе не удалось развить свою теорию дальше. Дверь осталась чуть открытой, и капитан услышал всё. В результате — Васина отставка.

С Яшкой стал заниматься Савелий Илларионович Пиатровский. До чего ж он оказался строгим, — куда гам учительница! Сиди — не шелохнись, посторонних вопросов — никаких. А тут слышно, как на мостике звякнул телеграф, — значит, что-то произошло. Надо бежать на палубу и смотреть. Или вдруг пароход дал задний ход. Тоже ведь надо знать — почему?

Но Савелий Илларионович был глух ко всяким таким происшествиям, а Яшку прямо бросало в жар от любопытства.

Впрочем, задачи по арифметике Савелий Илларионович решал здорово: как-то по-своему, в уме, сразу. Это Яшке понравилось. Вообще третий помощник капитана нравился Яшке. Хотя и молодой, Савелий Илларионович был всегда серьезный, степенный, но он не важничал, не надувался, вроде Васи, а всегда был такой — задумчивый. Может быть, он всё время решал в уме арифметические задачи?..

К утру четвертого дня барометр резко упал. От зюйд-веста пришел шторм.

Ветер за ночь взволновал море. На юге и востоке тяжелые тучи заволокли горизонт и, растекаясь по небу, пологом нависли над морем.

Проснувшись, Яшка не сразу понял, что случилось. Как будто его хотели перевернуть через голову, бросали с боку на бок, поднимали, опускали…

С головой вообще творилось неладное. Вдруг она завертелась на плечах. Остановилась. Перед глазами возникло несколько иллюминаторов, именно несколько: шесть, семь, восемь, но от них в каюте не стало светлей. И тотчас же всё вернулось к своему прежнему виду. Иллюминатор, как полагалось, находился на месте один, по его бокам висели две занавески, которые освободились от шнурков и медленно раскачивались: к Яшке и от него.

В дверь просунулся повар.

— Как чувствуешь себя?

— Хорошо, — насилу выговорил Яшка: до того давило у него в горле.

— Вставай и выходи работать, тогда легче будет.

Пароход вдруг резко бросило, и дядя Миша, не удержав дверь, больно стукнулся. Дверь захлопнулась сама собой.

Яшка слез с койки и принялся одеваться. Он никак не мог попасть ногой в штанину. Она всё время проваливалась куда-то вместе с палубой. Наконец мальчик втиснулся между бортом и столом и всё-таки надел штаны. Тьфу! Оказалось, что задом наперед. Пришлось снова переодевать.

Он вышел на палубу.

Ого! Огромные водяные валы шумной и озлобленной стеной гнались за пароходом и, настигнув, казалось, хотели обрушиться на него. Но корма парохода вздымалась, пропуская волны под собой. Они с ревом неслись вдоль корабельного корпуса, напоследок в бессильной злобе подбрасывая его нос.

Тут Яшка вспомнил, как отец однажды рассказывал про трехэтажные волны. Но тогда же возникали и сомнения. Как это волны могут быть в три этажа? Дом — понятно, но откуда окна на волнах?

Сейчас, вспомнив этот отцовский рассказ, Яшка всё понял. Было так. Катилась большущая, похожая на ладную гору, волна. Перед у нее был крутой. И вдруг с волны опрокидывался шумный пенистый гребень, а уж потом она вытягивала свою длинную отлогую спину, а на этой спине ветер разгонял другие волны, меньшие, конечно, но такие же, с крутыми передними скатами, с пенистыми гребнями и отлогими спинами. Их на каждой большущей волне бежало не меньше десятка. Получались волны на волнах. Но и эти верхние волны были вовсе не гладкие, как стол или бумага. На них ветер тоже будоражил, взъерошивал воду и умудрялся разгонять маленькие волночки, срывая с каждой шипучий белый гребешок.

Яшка прислушивался, как шумела каждая волна, но не сумел разобраться в звуках. Всё шумело, щипаю, плескалось, булькало на разные лады.

И всюду сверкали белые пенистые гребни: большие, поменьше, совсем маленькие, а под ними, вздымаясь, просвечивала вода то синим цветом, то зеленым.

Людей на палубе Яшка не встретил. Цепляясь с трудом за поручни, он поднялся на мостик. Штурман Жук в рубке навалился животом на стол и чертил на карте, а рулевой стоял, широко расставив ноги и крепко вцепившись в штурвал. Увидев Кубаса, матрос подмигнул ему:

— Как оно?

— Подходяще, — Яшка прошелся по палубе и чувствовал себя лучше.

— Держись, — посоветовал матрос, — главное — не ложиться, а работать. Тогда обойдется.

В столовой Яшка увидел, как уборщица, ползая на коленях, шваброй что-то загоняла в угол.

— Ты чего? — спросил он девушку.

— Тарелки разбились, — Зина жалобно поглядела на мальчика, — собрать надо. Александр Петрович узнает и может подумать: «Разини!» Производственное совещание всей команды будет.

— Эх ты! — Яшка хотел улыбнуться, но только скривил рот. Опять всё завертелось вокруг и перехватило дыхание.

Пароход резко накренило. Черепки выкатились из углов на самую середину столовой и несколько секунд лежали на месте, точно дразня: вот и мы, берите нас!

Яшка схватил швабру и кинулся за черепками. Напрасно! Весело побрякивая, они рассыпались по углам и закуткам. «Большевик» накренился на другой борт. Тогда Яшка атаковал большой кусок донышка от тарелки; его удалось придавить шваброй, но тут Яшку качнуло, и он чересчур надавил на швабру. Черепок разлетелся на мелкие осколки.

В тот миг, когда дядя Миша вошел в столовую, большая волна так стремительно положила пароход на борт, что Зина не удержалась и на четвереньках ринулась к Яшке. А он как раз перед тем поймал два черепка и не хотел выпускать их из рук. Вместо того, чтобы остановить Зину, он налетел на нее, и они крепко стукнулись лбами.