Пассажир дальнего плавания, стр. 10

— Вот это пишет мой ученик, — он быстро пробежал страничку, бормоча: — Так, так, так. Вот. «Это было в школе, на комсомольском собрании. Один старший товарищ всё допытывался у меня: почему я так стремлюсь в море, в дальнее плавание? Я отвечал, что мне нравится море, я хочу быть моряком, плавать по всем морям и океанам земного шара. Нет, — говорил он мне, — тебя прельщает диковинная заграница. Если бы ты хотел путешествовать, то родины твоей достаточно для того. Взгляни, куда простерлись ее границы: от Черного моря до Камчатки, от Ледовитого океана до Индии. Я всё-таки стал моряком дальнего плавания, побывал во многих странах. Александр Петрович, как бы я хотел встретить сейчас того товарища и объяснить: до чего я рад, что стал моряком! Вы-то хорошо это знаете. Какая гордость охватывает меня, когда, стоя в заграничном порту, я вижу людей, собравшихся на причале [15]. С какой завистью они смотрят на красный флаг моей страны! Нет, границы моей Родины простерлись гораздо дальше. Они за океанами в сердцах сотен миллионов людей. Спасибо вам, Александр Петрович…» — капитан торопливо свернул письмо.

Они опять долго сидели молча. В каюту постучали.

— Что там еще? — спросил капитан.

Вошла уборщица Зина.

— Александр Петрович, разрешите графин взять, воды я налью.

— Возьмите.

Зина взяла с полки графин и с улыбкой пошла к выходу.

— Погодите, остановил ее капитан. — Что это вам весело так?

— Ой, Александр Петрович, — Зина терла фартуком графин, — до чего занятный мальчишка, этот Кубас! Вот нам бы такого.

— Ладно, идите, — заворчал капитан, нахмурившись. — Видали, еще одна поклонница.

Глава седьмая

Сначала Яшка довольно спокойно отнесся к сообщению о перемене пароходом курса, но потом, когда ему объявили, что на новом пути можно вовсе не встретить судна, идущего на Архангельск, он встревожился и сказал профессору:

— Ох, и достанется от матки! Домой мне надобно.

И еще он грустил оттого, что завтра в полдень профессор собирался оставить пароход. Дроздов полюбился Яшке. За короткое время мальчик успел привязаться и доверял ему вполне. Ну-ка, сколько Александр Николаевич знал про птиц!

К другим людям на пароходе Яшка относился осторожно, хотя многие не прочь были подружить с ним.

Особенно сторонился Яшка второго штурмана Жука и повара. Зачем Жук записал в журнал, будто Яшка рыжий? Ну, и повар — про него даже думать не хотелось. Во-первых, картежник, и, во-вторых, какой же он моряк, если плавает на кухне с горшками? Вообще не дело это. Что, он не мог выбрать себе другую специальность?

Яшка всё это время приглядывался к людям на «Большевике», но они казались ему какими-то ненастоящими моряками.

Сколько раз бывало просиживал он на берегу и смотрел на море, где медленно передвигались пароходы, распуская за собой облака дыма…

Ветер взрябит бывало зеленоватую воду, исполосует ее, нашьет всюду белых дорожек из пены — до самого горизонта, где едва чернеют тонкие полоски дыма. Там долгими зимними вечерами разливались по небу сполохи — северные сияния, блистая всеми цветами: такими чудесными, что иным и названья нельзя было дать. Из яшкиного села не один мужчина ходил в Арктику. Сколько рассказывал каждый, возвращаясь домой на побывку! Но яшкин отец рассказывал всех интересней. Вернись он в прошлом году из последнего своего плавания, — вот, поди, рассказал бы еще! Как бывало часто собирались ребята вечерами в их избе и слушали отца! Был ли другой такой смелый помор? Он ничего не боялся. Ходил на рыбу, на морского зверя. Вон даже профессор Дроздов не мог обойтись без него. И Яшка вырастет таким же. Минет еще года четыре-пять, так он сам пойдет в Арктику, заберется туда, где никто еще не бывал, где рыбы — не переловить, зверя и птицы — не перестрелять…

А иной раз Яшка смотрел подолгу на море: пароходы маленькие, а потом он зажмуривал глаза — и всё становилось будто на ладони. Вот палуба, вот капитанский мостик, на нем стоит капитан, высокий, с черной бородой, и в руках у него подзорная труба такая, что за сто километров всё видать. А по палубе матросы бегают.

Здесь же на этом пароходе всё было не так. Капитан без бороды, матросы формы не носят. Вот боцман, пожалуй, немного походил на заправского моряка: и руки у него разрисованы, и трубку он курил, и ругался громовым голосом. Так ведь это единственный человек…

До утра Яшка не мог заснуть, всё думал; что с ним будет, когда встретится пароход, когда доберется до дому?

Где-то наверху пробили в колокол два двойных удара.

Яшка встал и вышел на палубу. Было свежее раннее утро. Роса посеребрила мачты и надстройки парохода, а на иллюминаторных стеклах она собралась крупными каплями, и некоторые капли от тяжести скатились вниз, поэтому стекла казались полосатыми.

Лучи солнца едва пробивались сквозь серые расплывчатые облака. Рваные края облаков свесились до горизонта.

Справа по курсу виднелась темная полоса берега. Яшке даже померещилась Чуркина гора. А что если это его село Тихое? Вот здорово бы…

А справа под горой школа. Крышу собирались красить. Верно, уже сделали. А не сделали, — учительница Марисанна (ребята зовут так Марию Александровну) всё равно это дело не оставит. Бегает по селу и спрашивает: «Не видали Евграфа Тимофеевича, председателя? Он мне насчет крыши нужен!» Хлопотунья! Евграфу Тимофеевичу от нее прямо житья нет.

Яшка прислонился к поручням и долго смотрел на берег. Но очертания берега постепенно менялись и всё больше и больше становились чужими. Из тумана выросли высокие холмы, потом горы, скалистые и угрюмые.

Берег дохнул на мальчика холодом. Яшка поднял воротник куртки и подумал: «Маманя уж, поди, корову подоила». Ему отчетливо представилось, как мать вносит в избу ведро молока и первым долгом наливает сыну большую кружку. Яшка не отрываясь пьет молоко; оно густое, пахнет коровой, а главное — теплое-теплое.

Еще вспомнилось ему, как обещал он матери непременно разыскать две дощечки, чтоб заколотить дырку в воротах.

И вдруг на палубе парохода совсем рядом замычала корова. Яшка даже вздрогнул от неожиданности, хотя он и раньше видел эту корову на пароходе; ее предназначили на мясо. Но зачем она замычала — как раз, когда он мечтал о доме?

У трюма [16] номер один, в загородке возле коров, хлопотал боцман.

— Здоро?во рыбак! — крикнул он Яшке.

— Здоро?во.

— Чего поднялся такую рань?

— А чего вы делаете?

— Коров доить буду.

— Ну, да!

Но боцман на самом деле подставил под корову ведро и уселся на ящик рядом с коровой.

Первые струйки молока звонко ударили по жестяным краям пустого ведра. Странно было видеть, как огромный неуклюжий боцман доил корову, и делал он это ловко. А с другой стороны, брала досада: ведь только одного боцмана он считал настоящим моряком, и вот вам, нате…

Яшка тяжело вздохнул и пошел прочь.

Он долго бродил по палубе. В конце концов очутился у трапа, ведущего на мостик, и хотел уже подняться наверх, но увидел там капитана.

Капитан, словно повар, был подпоясан передником и неизвестно для чего склонился над машинным телеграфом.

Мальчик отошел в сторону и стал разглядывать, что делал капитан. Оказывается, он чистил медную тумбу телеграфа.

— Еще мелу, — попросил капитан.

Старший помощник принес из рубки мел.

Яшке и это не понравилось. Зачем капитан сам чистил медяшку? Матросов на то не было, что ли? Будто пароход утонул бы с этакой нечищенной трубой? Шел же он своей дорогой, винт за кормой крутился, и по следу парохода до самого горизонта протянулась вспененная винтом полоса воды.