Озорники, стр. 22
ОПЕРАЦИЯ ВЫДВОРЕНИЯ
Расчет всех вариантов привел Мука к решению: не откладывая пресечь дальнейшую самодеятельность двух пришельцев. Поднявшись над ними на достаточно безопасное расстояние, он дал оптическую вспышку самой низшей фазы. Окрестности подернулись ослепительным сиянием. Захватчики, ярко освещенные в полупрозрачных системах гравилета, обнаружили признаки беспокойства. Послышались звуковые сигналы, зафиксированные фоноприборами экрана…
— Кажется, будет гроза. Но какая-то странная гроза, ты не находишь, Базиль? Нет почему-то облаков. Наверно, это зарница. А это хорошо или плохо? Не может ли зарница спутать показания приборов и испортить нам полет?
— А ну-ка не вертись под рукой и не толкайся…
— Прости, Базиль, я буду осторожнее. Итак, гроза отпадает. Зарница тоже не очень правдоподобна. Ба! Да ты знаешь, что это такое? Это не гром и не зарница, а на Байконуре запускают перехватчик! Не иначе, как кто-то уже донес о нашем отлете. Я чувствую, что кто-то все время за нами следит. Проклятые шпионы! Или, может быть, это кто-то из наших проболтался? Юргис трепло, я тебя предупреждал об этом. Смыг тоже не вызывает большого доверия. Единственный человек, в котором я абсолютно уверен, это… э…
— Мимоза, что ли? А Оза? Разве ты их различаешь? Они же одинаковые.
— Ой, неправда! Они очень даже разные. Это только кажется, что одинаковые… Озе ничего не стоит сболтнуть, а Мимоза будет молчать как могила…
— Ладно, хватит болтать. Сейчас начинаем.,
— Все. Молчу. Внимательно смотрю на все твои движения и запоминаю. Если вдруг тебя укокошат, я должен тебя заменить.
— Внимание: включаю ускоритель!
— Прощайте, девочки! Прощай, Земля! До свидания, мамуля! Летим!
ПОПЫТКА № 2
Некоторое возбуждение, вызванное световым сигналом, к радости Мука, не привело ни к каким повреждениям. Цирвальцы вскоре успокоились и стали снова манипулировать конечностями, жизнерадостно дергая рычаги управления и колотя по кнопкам как попало. Вместе с тем Мук был озадачен тем, что световой удар оказался недостаточно сильным, чтобы вышвырнуть их из гравилета. К тому же двигательная их активность увеличивала опасность случайных контактов, которые могли спровоцировать старт и отлет. Муку ничего не оставалось, как дать новый, более сильный заряд света. Он сделал это с большим хладнокровием, чем в первый раз. Огромный купол голубого фосфорического света поднялся над Цирвалем и потом долго рассеивался, создавая мистические пейзажи, знакомые Муку по его давним, еще учебным полетам на астероиды. Пейзажи вызвали в нем поток сентиментальных воспоминаний. Он с радостью прокрутил бы сейчас несколько эпизодов ранней юности, если бы снова не начался усиленный обмен звуковыми сигналами.
— Прямо что-то непонятное творится! Откуда этот жуткий свет? Может, это северное сияние?.. Ага, я, кажется, начинаю понимать. Это не иначе, как результат электромагнитных бурь в атмосфере. Красотища, кто бы только знал! Расскажешь — не поверят. А вообще-то говоря, в кабину можно бы еще одного, места вполне бы хватило…
— Это кого же?
— Ну, хотя бы… э… и нас бы не очень стеснила…
— Мимоза, что ли?
— Базиль, я прошу тебя… э… ну зачем ты так…
— Чего ты краснеешь, лопух? То болтаешь так, что тебя не остановишь, а как о Мимозе заговорим, так словно каши в рот набрал… «Э» да «э»!
— С тобой, Базиль, вообще… на некоторые темы… э… говорить нельзя. Грубый ты человек и, между прочим, легкомысленный — то дружишь с одной, то с другой. Конечно, можно дружить с несколькими, но очень неудобно… э… начиная дружить с новой, тут же забывать прежнюю. Ты скажешь конечно: «А что я, на них молиться должен?»
— Ну, пошел-поехал!. Ладно, я поговорю с Мимозой, а то она так и не узнает, как ты сохнешь по ней…
— Базиль, я прошу тебя… Кстати, дай мне, пожалуйста, подержаться за штурвал, а то захватил, как будто ты здесь один! Ты странно ведешь себя. Летишь, не заглядывая в приборы, а ведь недолго сбиться с курса. Мы сделали одно упущение — не захватили подзорной трубы. С нею я мог бы вести корабль прямо по звездам. Когда мы будем пролетать мимо Луны, обрати внимание на обратную сторону — там есть моря, еще никак не названные, и мы могли бы с тобой… э… как-то назвать их… э… в честь…
— Мимозы, что ли?
— Ну зачем же… Впрочем, там есть еще и другие моря…
— Ну что ж, тогда и в честь Озы…
— Ну, если ты так считаешь, я не стану возражать, назовем их «Море Озы» и «Море Мимозы»… Понимаешь, как здорово — там столько морей: Море Кризисов, Море Изобилия, Море какого-то Смита, а ни одного детского моря там нету… Минуточку, минуточку! Кажется, навстречу нам летит какой-то астероид… Тпр-р-р-ру-у-у! Отклонился, черт, не успел разобрать. Пролетел, как зверь! А… а… может быть, это космический корабль? Может, это… к Земле летят… пришельцы? Ты не заметил, как нас встряхнуло, когда ракета пролетала мимо? Мне почему-то кажется, что нас засекли и теперь следят за нами. И не исключено, что нас обойдут и увяжутся за нами вслед. Вот это да! Вот это будет встреча! Надо хорошенько подготовиться к ней! Алю-вилюй! Сант-вуаля! Постой, не сбивай меня, пожалуйста, это слова космического языка… Надо же вступить в контакты с пришельцами… Алю-вилюй! Вы слышите нас? Сюда! Милости просим! Будьте как дома, дорогие гости!
НАСЛЕДНИКИ ПО КРОВИ, ПО РАЗУМУ
Реакция на вторую световую вспышку оказалась в высшей степени странной. Возбуждение цирвальцев длилось очень недолго и протекало спокойнее, чем в первом случае. Сидя в непринужденных позах, они вели сейчас самый размеренный сеанс болтовни, манипулируя главным образом расположенными в шаровидном образовании красными клапанами, за которыми блестели два ряда белых кальцитных деталей и шевелился гибкий розовый отросток. Однако самым деятельным органом связи были цветные — голубые у одного и рыжие у другого — индикаторы, в которых получали свое внешнее выражение различные состояния: готовности к действию, радости и неудовлетворения, стыда и благодушия. Индикаторы менялись в своих параметрах, округлялись, расширялись или уменьшались за счет подвижных предохранителей. Но менялись — и это самое интересное — не только параметры, но и глубина внутреннего свечения, которое невозможно было определить интенсивностью цвета, а приобреталось, очевидно, за счет какого-то внутреннего магнетического поля. Мук больше интуитивно, чем экспериментально, пришел к гипотезе, что эти оптические индикаторы и являются главным внешним выразителем сложной, глубоко спрятанной интеллектуальной деятельности, сконцентрированной в шаровидном образовании, покрытом растительной шапкой ороговевших длинных отростков. И вообще, если внимательно приглядеться, было в них отдаленно что-то похожее на клиастян. Аналогия с клиастянами показалась настолько плодотворной, что навела Мука на потрясшую его догадку: а нет ли вообще чего то глубинно общего между цирвальцами и клиастянами? Не могли они оказаться в космическом отношении родственными существами, отражающими только разные ступени одного и того же типа эволюции? Едва Мук об этом подумал, как его ошеломила новая догадка: а не занесла ли жизнь на Цирваль с Клиасты одна из ранних экспедиций в те незапамятные времена, когда Клиаста еще находилась в орбите центральной звезды и жизнь на ней была еще в самом расцвете? Догадка Мука могла бы стать плодотворной гипотезой. Он честолюбиво подумал о том фуроре, который она произведет среди маститых членов Клиастянской академии. Теория космического происхождения цирвальской жизни как результат посещения одной из ранних экспедиций клиаргов могла положить начало новой науке. После стоун-движения, открытого великим Мукандром, это было бы самым фундаментальным завоеванием клиастян.
Конечно, гипотеза еще не имела никаких подтверждающих ее фактов но какова эмоциональная сила досужих вымыслов! Мук уже смотрел на двух беспечных цирвальцев, ведущих сеанс связи, как на потомков древних клиастян. Парадокс в том, что цивилизация развивалась на Цирвале гораздо медленней, чем на Клиасте именно в силу того, что на Цирвале были необыкновенно благоприятные условия, никакие похолодания — своего рода моторы цивилизации — не стимулировали там развития науки и техники. Смятение, вызванное предположением, что перед ним его кровные прародичи, его малые братья, сохранившие в себе свойства его диких предков, наполнило Мука такой нежностью, что он ослабел от старческого волнения. Шутка ли — оказаться архипрадедом таких отчаянных сорванцов! Да в ком не шелохнется родственное чувство! Смутное желание погладить своих юных сородичей нарастало в Муке с неудержимой силой и требовало немедленного облегчения. То был род помешательства. Мук понимал, что становится на роковой путь своей подруги, пошедшей навстречу своей гибели. Он понимал это, и в то же время энтузиазм не покидал его. Он видел сейчас в своем потрясенном сознании образ Лаюмы и слышал ее, и зов ее рвался к нему из небытия: