Сокровища ангуонов, стр. 24
— Красные, — едва выдохнул я от неожиданности, — товарищи красные!
— Порядок, — сказал бородатый детина. Это был Коськин брат Илья. В порыжевшем от солнца пиджаке, перепоясанном пулеметной лентой, с маузером, болтающимся на длинном ремне, он, казалось, откололся от соседнего валуна и предстал передо мной сказочным джином. Джин широко улыбнулся: — Ну, чего опешил? Эх ты, идол! — И, повернувшись к удэгейцу, распорядился: — Давай, Сандига, кукуй.
Сарл кивнул: дескать, понял, подставил ко рту ладони:
«Ку-ку! Ку-ку…»
Ему откликнулась другая «кукушка», а той — третья… Казалось, вдоль ущелья, навстречу карателям, полетела беспокойная птица.
— А теперь по местам! — крикнул Илья, и ущелье снова опустело. — Чего скис? Поезжай прямо, там за поворотом лужайка замечательная есть: отдохнешь, коня покормишь. Да вот что: не вздумай раньше времени вернуться, жди, когда за тобой придут. На-ка вот.
Он сунул мне узелок и подстегнул коня. Мне стало ясно, что отец попросту спровадил меня, чтобы развязать себе руки. В моей разведке никто не нуждался.
ПОСЛЕДНИЙ ПОЕДИНОК
Лужайка — округлая возвышенность, покрытая короткой, будто подстриженной травой, обнажилась сразу же за поворотом. Ручей огибал ее сверкающей на солнце подковой и терялся в зарослях белесого ивняка. Спешившись, я разнуздал лошадь и пустил ее пастись, а сам расположился в тени расщепленной молнией ветлы.
Вначале было немного обидно, что меня, как маленького, услали в тыл, но потом я вспомнил об узелке, который дал мне Илья, развязал его и, обнаружив в нем леденцы, развеселился. Плоские липкие камешки так приятно похрустывали на зубах, что я зажмурился от удовольствия. Все-таки было совсем неплохо лежать в тени и посасывать леденцы, вот только шмели надоедали, жужжали у самого носа, норовя залететь в рот.
Все это — мохнатые шмели, которые в общем-то вели себя вполне дружелюбно, залитая солнцем лужайка, где паслась моя лошадка, позвякивая удилами, — было таким удивительно мирным и действовало так успокаивающе, что я почти забыл о том, где я. Казалось, не я, а кто-то другой только что скакал по ущелью, не я, а кто-то другой встретил красных партизан и среди них — Коськиного брата Илью…
Послышалось частое цоканье копыт. Я невольно посмотрел на свою лошадь: отмахиваясь хвостом от оводов, она почти скрывалась в ивняке. Нет, она была ни при чем: сюда, в солнечное царство, скакали другие кони. «Прорвались!» — пронеслось у меня в голове и, оцепенев от ужаса, я некоторое время лежал не шевелясь. Все было кончено: красные не смогли остановить карателей, и те, расправившись с отцом, теперь скачут сюда. Жуткие картины замелькали перед моими глазами: перекошенное от злобы лицо Гамлера, убитый Сандига…
Из-за поворота показались всадники. Их было только двое: впереди — мой отец, а за ним — Гамлер.
— Андриан Ефимович, он где-то здесь. Вот его лошадь, — сказал подполковник неправдоподобно спокойно.
— В самом деле, — отозвался отец, — наверно спрятался, паршивец, в ивняке.
— На вашем месте…
Я так и не узнал, что сделал бы Гамлер на месте моего отца, потому что в это самое время в ущелье прогремел выстрел — гамлеровский жеребец вздыбился, я увидел огромные блестящие подкопы и вслед за тем услышал голос Ильи:
— Именем революции приказываю сложить оружие! Подполковник Гамлер в наших руках, выходы из ущелья заняты красными войсками.
Во избежание кровопролития…
Ружейный залп заглушил голос Ильи, застрочил пулемет, к нему присоединился другой, потом все внезапно стихло. Через некоторое время закуковала кукушка:
«Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!»
Беспокойная птица возвращалась обратно.
— Гамлер, комедия кончена, — сказал отец, слезая с коня. Он не видел лица подполковника, он был дальше от него, чем я.
— Вы правы, Андриан Ефимович, вы правы…
Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я машинально выбрал в колчане стрелу с медным наконечником, вставил ее в лук и натянул тетиву. Не помню теперь, как это случилось, но едва подполковник взялся за кобуру, я разжал пальцы. Тонко дзинькнула тетива, и стрела — я отчетливо видел это — разбила ненавистное пенсне.
— А-а! — взвизгнул Гамлер и выхватил револьвер.
Будто шмель ужалил меня в плечо, замелькал перед глазами слюдяными крылышками, плюхнулся мне на голову, придавил огромным мохнатым мешком… Потом закачалась ветла, закачались большие зеленые звезды.
— Чегрэ, Чегрэ, Клима, Клима, Чегрэ, — говорил кто-то, поглаживая мой лоб холодной рукой. Так и есть, это маленькая Чегрэ, самая красивая девочка из таежного селения. Горячие камни, невыносимо горячие камни жгли мне голову, грудь…
Потом я видел волны, каюту на шхуне с поэтическим именем «Дафна», видел своего друга Коську. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я очнулся.
Не было маленькой Чегрэ, не было Коськи — я лежал в тени ветлы, рядом со мной лежал отец с простреленной грудью. Я поискал глазами, но Гамлера не увидел, лишь его конь мирно пощипывал траву у моих ног.
— Клим, ты слышишь меня, Клим? Сокровища принадлежат Республике… Бери их, держи крепко, всю жизнь… — Это говорил отец, говорил тихим, очень тихим голосом, я едва слышал его. Он бредил.
Потом я видел много бородатых людей. Они стояли над нами с обнаженными головами. Кто-то из нас умер…
ЭПИЛОГ
Я всегда вижу его живым, большим и сильным вождем свободных ангуонов, в небрежно накинутой мантии верховного кармелина.
— Мой сын, ты хочешь знать, какому богу поклонялись древние святоши? — слышится мне, и отец, ласково щурясь, смотрит на меня серыми задумчивыми глазами. — Золотому, мой друг, золотому, потому что сам Керун, внук Дагомара, основателя храма Благоденствия, очень любил золото…
Меня часто спрашивают дети: нашли ли мы тогда сокровища, и я всегда отвечаю им: нашли. Нашли, потому что сокровища, во имя которых погиб мой отец, — это не золото, они во много раз ценнее всех золотых запасов земли. Эти сокровища — счастье поколений.
А Гамлер? Неужели он до сих пор бродит по земле, как привидение в страшных сказках?
Бродит. Говорят, видели его сыновья Сарла. Обросший, кривоглазый, он вышел однажды к морю. Похожий на гориллу, он стоял, опершись черными длинными руками на горелый сук, и смотрел на людей, оскалив желтозубый рот.
— Сокровища, мои сокровища, — только эти слова он помнил. Больше он не помнил ничего.
По другим сведениям, Гамлера видели в Сан-Франциско, в Америке.