История про доброго слона, стр. 17

— У нас с этим не очень в порядке, — признался Бен. — Есть кое-какие проблемы.

— Совсем чуть-чуть, — добавила Мартина.

— Чего же молчали? Ну, рассказывайте!

И Мартина начала рассказывать, что вчера рано утром они прилетели сюда на частном самолете из Савубоны, это заповедник такой…

— Одни? — перебил парень.

— Ну… не совсем. С нами были… знакомые.

Бен продолжил рассказ:

— Приземлились тут, недалеко, и мы с Мартиной пошли осматривать дюны. А наши… эти… подумали, что мы на борту, и улетели. Мы и остались.

Молодой бушмен удивленно поднял брови.

— Ничего себе знакомые! Да они хуже врагов! Не заметили, что вас нет?

— Ты прав, — согласилась Мартина со словами о врагах. Но, чтобы не возбуждать ненужные подозрения, прибавила: — Они тоже любят фотографировать, вроде тебя. Вот увлеклись, а про нас забыли.

Но парня не так-то легко было сбить с толка.

— Совсем они какие-то ненормальные! — не мог успокоиться он. — Оставить людей посреди пустыни, без еды и питья! Почему же не вернулись? Еще день, два — и вы могли погибнуть! Убийцы они настоящие!

— Очень может быть, — согласилась Мартина.

Парень взглянул на часы. (Кроме шортов на нем были и часы.)

— Теперь вы в безопасности. Сейчас отвезу вас в ближайшее отделение полиции, там разберутся. Это недалеко: всего часов шесть езды.

— Езды? — переспросила Мартина. — На чем?

— Не на велосипеде же! На машине.

— А где ее взять? — спросил Бен.

Парень совсем развеселился.

— Она прячется там же, где и я, — в траве. Тут рядом. Я почти уже простил вас, что испортили мой снимок. Зато дали мне возможность спасти вас от смерти! Полицейские найдут ваших так называемых друзей и покажут им, как оставлять людей в пустыне без помощи!

— Мы очень благодарны тебе за спасение, — сказал Бен, — но, думаю, ты вовсе не должен ходить с нами в полицию. Зачем? Мы позвоним оттуда, и все будет в порядке.

— Ладно, ладно. — Парень с подозрением поглядел на них. — Надеюсь, вы мне рассказали правду про себя и что на самом деле вы не беглые преступники и вас не разыскивает Интерпол? [11]

Мартина благожелательно улыбнулась ему.

— Еще чего скажешь! Мы обычные дети, которые во время каникул вляпались в неприятную историю.

Он тоже улыбнулся, достал из шортов ключи от машины.

— Пошли!.. Да не смотрите так удивленно: я только выгляжу почти как ребенок, а мне уже стукнуло целых восемнадцать, и у меня имеются автомобильные права. Кстати, мое имя Гифт. [12] Это отец придумал такое — себе и мне.

— Как здорово! — искренне воскликнула Мартина. — Вы настоящий наш рождественский подарок.

• 15 •

На удивление моложавый Гифт оказался «подарком» для них не только как спаситель, но и как собеседник. Не умолкая, рассказывал он о себе, о своем отце, о племени, в котором родился, и охотно отвечал на вопросы.

Мартина не переставала удивляться: он не был ни капельки похож на того бушмена, которого она представляла себе по книжкам или слышала от других. Вальяжно раскинувшись на сиденье джипа, держа руль преимущественно одной рукой, он говорил и говорил, изредка прерывая рассказ, чтобы включить на полную мощность динамик, из которого раздавались, в основном, звуки «рэпа». [13]

Из того, что он говорил, постепенно становилась более-менее явной не слишком долгая история его жизни.

Слушатели узнали, что его народ один из самых древних на юге Африки, о чем свидетельствуют хотя бы наскальные рисунки в пещерах; что бушмены всегда славились как умелые охотники; что, ведя кочевую жизнь, они находились в полном согласии с природой, любили ее, и она отвечала им тем же. А потом, в самом начале XIX века, пришли захватчики. Это были белые африканеры, [14] а также местные племена банту, которые считали бушменов расхитителями скота и вообще нижестоящими людьми. Под их напором бушменам пришлось уйти со своих родовых земель в пустыни Ботсваны и Намибии, и былая общность начала распадаться, крошиться. А уж другие невзгоды — захват и колонизация немцами Намибии в конце того же века и несколько местных войн — окончательно разрушили образ жизни бушменов…

На удивление ученый малый Гифт закончил краткий обзор истории своего многострадального народа такими словами:

— А вот теперь мы рассеяны по всем четырем сторонам света, и столько у нас появилось осложнений и трудностей, что и не счесть. И потому я захотел учиться в школе, и отец не был против: пускай, решил он, мой сын будет жить лучше, чем я сам и мои родители. Я пошел в школу, но это стало началом новых осложнений…

Он замолчал и немного снизил скорость движения: они стали спускаться в ущелье между скалами, машину трясло и заносило, но Гифт умело выправлял ее.

Мартина, не отрываясь, смотрела в окошко. Пейзаж резко менялся: красноватые дюны уступили место широким долинам, покрытым иссохшей травой, а им на смену пришли скалистые холмы с террасными уступами. Почва тоже меняла окраску: была не только красной, но бурой и желтой — от покрывавших ее цветов; иногда — почти черной с голубыми, зелеными и лиловыми прожилками от наполняющих ее минералов. Мартину удивляли птичьи гнезда — таких она не видела раньше: огромные, почти как туземные хижины, с множеством проходов для десятков птиц, влетающих и вылетающих оттуда. Гифт сказал, что это птицы-ткачи, они живут большими сообществами.

— Так когда-то жили и мы, бушмены, — добавил он.

— А почему ты говоришь, — спросил Бен, — что школа принесла тебе новые беды? С учителями не ладил? Или ребята дразнили? А как тебя называли?

— Не в этом дело, — ответил без улыбки Гифт. — Нет, в школе у меня было все в ажуре и учиться мне нравилось. Даже хотел учиться дальше, после школы. Задумал стать знаменитым художником-фотографом. Которые в альбомах печатаются. И поехал в нашу столицу, Виндхук, в институт поступать.

— Поступил? — спросила Мартина.

— Да, — хмуро сказал Гифт. — И начал учиться. И у меня появилось много приятелей, с которыми я вел настоящую студенческую жизнь.

— И она привела тебя к беде?

— Именно так, — чересчур серьезно, даже с каким-то надрывом, как показалось Мартине, ответил он. — Потому что я стал по-другому относиться к семье, к прежним друзьям. Когда приезжал домой на каникулы, все там выглядело в моих глазах таким убогим, неказистым, жалким… И жилища наши, и люди… Неграмотные, невежественные, бедные… И мой отец тоже. Все живут как будто в далеком прошлом. Они не стали, да и не хотели стать, частью нового мира. И я начал порицать их за это… Понимаете?

Гифт с такой болью выкрикнул последние слова, что Мартина с испугом посмотрела на него: не бросит ли он руль от полноты переполнявших его чувств? Но руки его крепко сжимали баранку.

Глубоко вздохнув, он продолжал:

— Я осуждал их за старый образ жизни. Мы много спорили. И с моим отцом тоже. И однажды, во время очередного спора, он сказал мне, что огорчен моим поведением и тем, каким я стал, и решил забрать меня из института и не платить больше за мое обучение. Я очень обиделся тогда и разозлился на это, обвинил его, что он хочет испортить мне жизнь, убить мою главную мечту. И убежал из дома. В пустыню. А отец отправился искать меня…

В его голосе послышались слезы. Он замолчал, повернул голову к окну.

— Ладно, хватит, — сказал он потом. — Что толку говорить вам все это — мы же больше никогда не увидимся. Да у вас и своих проблем хватает… Может, вы банк ограбили и теперь в бегах. Кто вас знает? Так или нет? Признавайтесь!

— Если бы мы удрали откуда-нибудь, — рассудительно проговорил Бен, — зачем нам надо было в какую-то пустыню забираться?

— Конечно, — подтвердила Мартина. — Лучше бы ты, Гифт, закончил свой рассказ, как сам убежал в пустыню.