Во власти женщины, стр. 7

Подумай, если бы мы только могли начать все сначала! (Я не понял, что именно он имеет в виду.) О, он имеет в виду, что люди должны договориться и уничтожить все достижения, все открытия, все философские теории, сжечь все технические труды (а с ними заодно и всю прочую литературу), покончить со всем этим раз и навсегда и начать с нуля. Вот было бы здорово! Я спросил его, не думает ли он, что пора вернуться к обществу.

65)

Гости начали хмелеть, и я высказал Марианне свои опасения. Она ответила, что просто всем весело и лучше бы я тоже расслабился. Халфред предложил всей компанией завалиться в ночной клуб и спеть там под караоке. А это прилично для дамы моего возраста? — спросила Рут. Господи, а что тут такого! Халфред уже бывал там, и он процитировал брошюру, в которой было написано, что в клубе имеются тысячи песен (на любой вкус) и что даже фальцет будет звучать там как голос Фрэнка Синатры. Я выпил еще пунша и почувствовал, что скоро созрею до того, что буду готов участвовать в чем угодно. Гленн подошел ко мне и сказал, что Марианна очень славная девчонка (так что держись ее, приятель). Рюнар поблагодарил за вечер и собрался уходить. Были рады тебя видеть, сказали мы.

Я нечаянно услыхал, как Бент спрашивал у Нидар-Бергене, не торгует ли она в отделе нижнего белья у «Хеннес и Мауриц», а Рут вдруг заметила кремовый комод и пришла в восхищение от его цвета (но вы не находите, что он немножечко маловат?).

66)

Нидар-Бергене потребовала, чтобы я немедленно испытал на себе горный хрусталь. Мне следовало лечь на пол, положить камень себе на лоб и ни о чем не думать. Я спросил, не лучше ли дождаться более спокойной обстановки, но оказалось, это не обязательно (обстановка роли не играет, сказала она). Ты что-нибудь чувствуешь? Этого я не мог сказать, разве что самую капельку. И вдруг меня охватила слабость, которая всегда охватывала меня с перепоя, и я провалился сквозь ковер, сквозь линолеум и стал подавать голос. Когда я открыл глаза, Нидар-Бергене поинтересовалась, был ли я в контакте с моим астральным телом. Трудно сказать, ответил я и почувствовал, что у меня неотложные дела в уборной.

67)

Мы взяли такси и поехали в центр. Марианна ластилась ко мне, она была довольна вечеринкой. Она завернулась со мной в большую шаль, и мы украдкой потягивали из бутылки пиво. Гленн был в ударе и громогласно рассказывал шоферу анекдоты (человек, у которого не было яиц, устраивается работать на почту — рабочий день начинается в восемь, а ему разрешили приходить в десять, потому что с восьми до десяти все сотрудники только яйца чешут). Я глупо заржал, хотя и видел, что Марианне анекдот не понравился. Водитель же сказал, что это лучший анекдот из всех, что он слышал за последнее время, и Гленну пришлось записать для него этот анекдот. Нидар-Бергене заявила, что точно знает, какой именно камень подходит мужчине с темпераментом Бента.

Мы подъехали к какому-то заведению и купили еще пива, и меня чуть не поколотили там в уборной, потому что Бент обругал последний фильм о Терминаторе. Я взял еще пол-литра и заснул, как раз когда наступил звездный час для Рут и Халфреда, которые собирались петь QueSeraSera в микрофоны с акустическим эффектом.

68)

Весь следующий день я сожалел о том, что так весело гоготал вчера над анекдотом Гленна. Прошел не один час, прежде чем мы с Марианной начали разговаривать друг с другом. Должно быть, она думала, что я сержусь на нее, но я не сердился. Я, наоборот, раскаивался, что так надрался и был вульгарен.

Весь вечер я протосковал перед телевизором.

69)

Гленн позвонил дня через два после вечеринки и поблагодарил от своего имени и от имени Рут (по его мнению, вечер удался на славу). И он пригласил нас в гости на Первое января смотреть вместе соревнования по прыжкам с трамплина в Гармиш-Партенкирхене, которые будут показывать по телевизору. И, само собой, пообедать. Я поблагодарил за приглашение и сказал, как мы рады.

70)

Мы играли в китайские шашки. Обоим хотелось играть красными фишками, и мне пришлось уступить. Ладно, Марианна, играй красными (не будем больше об этом). Но заскучал прежде, чем игра переместилась на середину доски (стань сам этой фишкой, думай и чувствуй как фишка, и тогда ты ее обыграешь)... Но я не смог, и мое внимание рассеялось. Вместо игры я заговорил о вечеринке. Не кажется ли Марианне, что у нас тогда подобралась неудачная компания. Ей так не казалось. Было весело, сказала она, и у нас дома, и потом, когда мы поехали в город (оказывается, в подпитии я был очень мил и забавен). Я предостерегающе поднял Руку, чтобы избавить себя от подробностей, и мне стоило больших усилий не спросить у Марианны, неужели она считает удачным сочетание Гленн—Рюнар, но я поборол себя и вместо этого двинул свою желтую фишку (игра должна продолжаться, пока Марианна не выиграет, это мне было ясно).

Марианна выиграла. Она вела себя великодушно и воздержалась от комментариев, но сказала, что моя беда в том, что я не умею отдаваться азарту. Ты всегда сохраняешь отстраненное отношение, сказала она. И еще она сказала, что если бы я был увлечен ею по-настоящему, то забыл бы об отстраненности, она и без того столько раз сталкивалась с отстраненным отношением, что сыта этим по горло. Отныне она хочет либо все, либо ничего. На это я возразил, что не могу по ее приказу стать вдруг увлекающимся, а также не люблю бестолковые сборища, но пожалуйста, пусть будет все или ничего. И мы повторили это несколько раз: с Марианной может быть только все или ничего. После этого мы легли спать, но не помню, занимались ли мы в тот вечер любовью.

71)

Ночью я проснулся и долго не мог уснуть. Меня вдруг осенило, что я веду себя в отношении Марианны не очень порядочно. Не так, как следует вести себя с женщиной, в которую собираешься влюбиться. Я понял, что говорю с ней неискренно, часто иронизирую и придираюсь по пустякам, совершенно незначительным по сравнению с той большой любовью, которая должна возникнуть между нами, и я битый час лежал и думал, что по части любви я определенно недотягиваю.

Наконец я разбудил Марианну. Марианна, пожалуйста, проснись! Я гладил ее по шее, по лицу и шептал, что она красивая и что она должна проснуться. Она проснулась, кожа у нее была синяя. Вокруг была синяя тьма. За окном возле уличных фонарей кружился рождественский снег. Я спросил у Марианны, не кажется ли ей, что я плохо к ней отношусь. Нет, не кажется. Не заметно ли в моем поведении иронии, высокомерного умничания? Нет, не заметно. Может, эгоистичность? Или деструктивное поведение? Или, может быть, я интересуюсь только ее телом? — настаивал я. Нет, нисколько. Ну тогда какое же оно, мое поведение? — спросил я. Она сказала, что довольна мною во всех отношениях. Так что выброси из головы все эти мысли и постарайся заснуть. Как бы там ни было, мы с тобой одно целое, сказала она. Это прозвучало так мило, что я опять долго не мог заснуть, даже плакал, но тихо, без слез, как бывает при затянувшемся безрадостном оргазме.

72)

Что мы будем делать на Рождество? — спросила Марианна. Как это — что будем делать? А так, что тут многое надо решить заранее: будем ли мы праздновать Рождество вместе или порознь, что приготовим, какой я хочу получить подарок, как мы будем встречать Новый год (ну и так далее). Я сказал, что всегда праздную Рождество с родителями. Она в любом случае к своим не пойдет. Я сказал: да, понимаю. Она закурила сигарету, и, пока она курила, мы оба молчали. Я намекнул, что это был бы неплохой повод помириться с отцом, но она на это не откликнулась. Рождество — самый душевный праздник, и я люблю эти свободные дни проводить вместе с родными, так я и сказал Марианне. Она только бросила: понятно, и мне вдруг стало ее жалко. В ее глазах я прочитал, что бессердечно оставлять ее одну, тогда я позвонил родителям, они пришли в восторг, услышав, что мы приедем вдвоем. Я сказал, что ее зовут Марианна, что она хорошенькая и славная и что я убедительно прошу их не заикаться о помолвке или о свадьбе (конечно, конечно, сказал отец, ты же нас знаешь). Я спросил также, не могут ли они на этот раз, в виде исключения, называть друг друга по имени, а не «отец» и «мать», как у них принято (например, говорить: Оттар, будь добр, нарежь индейку, вместо: отец, будь добр, нарежь индейку). Не беспокойся, мой мальчик, сказал отец (не так ли, мать, мы не подведем?). Мать с радостью согласилась. Итак, все уладилось, Марианна была довольна. И я почувствовал, что настроен далеко не так скептически, как мог бы того ожидать.