Новеллы, стр. 37

Миссис Эттин. Всякая хорошая жена должна быть в чем-то неверной мужу ради его же блага. Когда супруги притворяются, будто живут лишь друг другом и больше им никто на свете не нужен, они подвергают свою привязанность тяжкому испытанию, и это так прискорбно, что мы принуждены смеяться, если хотим сдержать слезы. Но мы станем умнее, когда будем жить триста лет.

Чем кончится этот разговор, мне неизвестно: я не следил за дальнейшими перипетиями знакомства Имменсо Чэмпернуна с миссис Эттин и не верю, чтобы из этого что-нибудь вышло.

1932

Приключения чернокожей девушки, отправившейся на поиски бога

— А где он — бог? — спросила чернокожая девушка у обратившей ее в христианскую веру миссионерки.

— Он сказал: «Ищите и обрящете!» — ответила миссионерка.

Миссионерка эта была миниатюрная белая женщина лот под тридцать; не найдя удовлетворения для своей мятущейся души в родной Англии, в лоне чрезвычайно добропорядочной и достаточно зажиточной семьи, она поселилась в африканских лесах, чтобы учить африканских ребятишек любить Христа и поклоняться кресту. Она была прирожденным апостолом любви. Учась в школе, она непременно обожала кого-нибудь из учителей, причем столь самозабвенно, что пресечь ее обожание было просто невозможно; однако с девочками своего возраста и круга она никогда близко не сходилась. В восемнадцать лет она начала влюбляться в истовых молодым священников и даже умудрилась за короткое время обручиться с шестью подряд. Но каждый раз, когда нужно было назначать день свадьбы, она расторгала помолвку, потому что романы эти, сулившие поначалу столько счастья, в какой-то момент вдруг тускнели и утрачивали для нее всякий интерес. Священникам, получившим неожиданную и необъяснимую отставку, не всегда удавалось скрыть чувство облегчения, словно им и самим становилось вдруг ясно, что чудесная греза была всего лишь грезой и что идеал, созданный их воображением, на деле идеалом отнюдь не был. Тем не менее один из отвергнутых женихов покончил с собой, и эта трагедия послужила для нее источником необычайной радости, словно бы перенеся ее из мира фантазии и призрачного счастья в суровую действительность, где страдания подчас доставляют острое наслаждение.

Как бы то ни было, это происшествие положило конец ее легкомысленным помолвкам. Правда, не сразу. Но однажды ее многоопытная кузина — острого язычка которой она немного побаивалась и которая в глаза называла ее бездушной кокеткой — обвинила ее в том, что она старается довести до самоубийства и других своих женихов, добавив, что многие женщины взошли на эшафот и за меньшие прегрешения. И хоть она и знала, что дело обстоит совсем не так и что кузина ее как человек сугубо земной просто ничего в этом не понимает, в душе она сознавала, что с житейской точки зрения дело обстоит именно так и что ей пора бросить свои сомнительные забавы и впредь не завлекать мужчин без намерения выйти за них замуж. Итак, она дала отставку шестому священнику и отправилась насаждать христианство в самую глушь Африки, и последним отголоском чувства, которое она подавила в себе, как греховное, был припадок ярости, охвативший ее при известии, что он женился на вышеупомянутой кузине, чей шустрый ум и связи принесли ему со временем сан епископа без всяких с его стороны усилий.

Чернокожая девушка — красивейшее создание с атласной кожей и тугими мускулами, рядом с которой белые обитательницы миссии выглядели бледными тенями, оказалась прозелиткой [42] хоть и занятной, но хлопотной, ибо вместо того, чтобы принять христианство на слово, она вздумала приставать к своей наставнице с вопросами, от которых той приходилось всячески изворачиваться в своих поучениях и выдумывать на ходу всевозможные доводы, так что в конце концов миссионерка уже не могла закрывать глаза на то, что жизнь Христа обросла в ее пересказе таким количеством дополнительных подробностей и доморощенных догматов, что евангелисты — будь они в живых — весьма смутились бы, узнав, какие сведения распространяются от их имени. И то сказать, если вначале решение нашей миссионерки поселиться в захолустной миссии было продиктовано исключительно желанием порадеть во славу божию, то скоро ее пребывание там стало насущной необходимостью, так как приезд любой конкурентки мгновенно выявил бы, что хоть лучшие кусочки в этом винегрете и надерганы из Библии и хоть декорации и dramatis personae [43] заимствованы оттуда же, религия, сложившаяся в результате ее стараний, была не чем иным, как плодом ее фантазии. Только держась подальше от посторонних глаз, могла она проповедовать свою веру и определять свои каноны без страха быть отлученной от церкви за ересь.

И все же она, пожалуй, поступила несколько опрометчиво, когда, научив чернокожую девушку грамоте, подарила ей в день рождения Библию. Потому что, поняв ответ своей наставницы буквально, чернокожая девушка вооружилась дубинкой и отправилась на поиски бога в глубь африканских лесов, прихватив эту Библию с собой в качестве путеводителя.

Первый, кто попался ей на пути, была мамба — одна из немногих ядовитых змей, которые сами нападают при истрече на человека. Но миссионерка, любившая животных за преданность и за то, что они не лезли к ней с вопросами, научила чернокожую девушку никого не бояться и никого не убивать без крайней необходимости. Поэтому она покрепче сжала дубинку и сказала мимбе:

— Хотелось бы мне знать, кто сотворил тебя и почему твой создатель вложил в тебя желание убить меня и яд, с помощью которого можно это желание осуществить?

Мамба тут же повернула головку и поманила девушку за собой; она привела ее к груде огромных валунов, на которой восседал, словно на троне, великолепно сложенный белый человек аристократического вида с красивыми правильными чертами лица, внушительной белой бородой, белыми роскошными кудрями и беспощадно суровым выражением лица. В руке он держал жезл огромных размеров — некую помесь скипетра, палки и дротика, — которым он немедленно пристукнул мамбу, смиренно и с обожанием во взоре подползавшую к нему.

Чернокожая девушка, которую учили ничего не бояться, почувствовала к нему неприязнь — отчасти потому, что представители сильного пола должны были, по ее мнению, быть черными, оставив белый цвет кожи дамам-миссионеркам, отчасти потому, что он убил змею, с которой она успела подружиться, отчасти же потому, что на нем была надета дурацкая белая ночная рубаха, что было воспринято ею, как личный афронт, ибо единственно, в чем наставнице так и не удалось убедить ее, — это в том, что ей следует стыдиться своей наготы и носить юбки. В голосе девушки, когда она обратилась к нему, звучало презрение.

— Я ищу бога, — сказала она. — Ты не мог бы указать мне дорогу?

— Ты нашла его, — ответил он. — На колени, наглое создание, и немедленно начинай возносить мне хвалу или бойся моего гнева! Я — Бог сил; я сотворил небо и землю и все сущее на ней. Я сотворил змеиный яд и молоко в груди твоей матери. Мне подвластны смерть и все болезни, гром и молния, бури и моровая язва; располагаю я и другими доказательствами своего величия и могущества. На колени, девчонка, и, когда ты в следующий раз явишься передо мной, прихвати своего любимого ребенка и принеси его мне в жертву — я люблю запах свежепролитой крови.

— Нет у меня ребенка, — ответила чернокожая девушка. — Я девица.

— Ну, тогда приведи своего отца и пусть он убьет тебя, — сказал Бог сил, — да позаботься, чтобы твои родственники пригнали мне в жертву побольше баранов, коз и овец и изжарили их здесь передо мной, дабы умилостивить меня, не то я нашлю на них самый страшный мор — тогда узнают, кто бог!

— Я не маленький несмышленыш и уж тем паче не взрослая дура, чтобы поверить в такой гадкий вздор, — сказала чернокожая девушка, — и во имя истинного бога, которого я ищу, я сейчас пришибу тебя, как ты пришиб бедную мамбу. — И она кинулась к нему вверх по валунам, размахивая дубинкой.