Коллекция «Этнофана» 2011 - 2013, стр. 100

Глава третья. Ergastulum [68]

Рано утром в тот день, Эфраим прямиком отправился навестить своего отца, больше надеясь застать того еще живым, чем в здравом уме. Каторжные работы любого сломают. А отец итак не был силен здоровьем, но дух его и вера были крепки и непоколебимы. Эфраиму понадобилось немало времени собраться с собственным духом, и отпустить чувство своей вины перед отцом, чтобы сделать этот сегодняшний шаг. Прошло больше года с того момента, как отец был обвинен в нелепом преступлении в подстрекательстве против власти Рима. Для Эфраима, конечно же, отец был невиновен, и лишь по ошибке был задержан вместе с остальными такими же несчастными, как и он, во время волнении в храме. Но доказать что-либо было невозможно. Особенно тем, кто и не собирался оправдывать задержанных.

В ту злополучную субботу, год назад, евреи, придя в главную синагогу, увидели у входа начальника греческого отряда со своими солдатами, приносившего в жертву птиц. Такие жертвы приносились обычно прокаженными, а в Передней Азии излюбленное издевательство над евреями состояло в том, что им приписывали происхождение от египетских прокаженных. Служители синагоги предложили грекам поискать для своего жертвоприношения другое место, пытаясь решить все миром. Греки же нагло отказались, заявив, что миновали времена, когда евреи могли орать на них, и указывать, что делать. Еврейские служители вынуждено обратились к полиции и властям города. Полиция заявила, что должна сначала получить соответствующие инструкции. Наиболее вспыльчивые из евреев, не пожелавшие оставаться больше зрителями дерзкой издевательской проделки греков, попытались силой отнять у них жертвенный сосуд. Блеснули кинжалы, ножи. Паника обрушилась, пробежав волной по толпе, собравшихся людей. Началась резня, и многие пострадали в тех жутких беспорядках. Обычные люди, случайные прохожие бежали врассыпную от храма, но их настигала смерть в виде греков и римлян. Римлян тоже немало пострадало в тех беспорядках, и это послужило поводу, для обвинению.

Это было не первым столкновением — маленькая партизанская война против римского протектората, которую Иудея вела вот уже целое столетие, вспыхнула недавно с новой силой, и по всей стране с яростным озлоблением. Правда, больше было недовольных разговоров и мелких столкновений, чем таких массовых волнений с сотнями погибших людей. До сих пор, по крайней мере, в Иерусалиме, обеим партиям порядка, аристократической — «Неизменно справедливых» и буржуазной — «Подлинно правоверных», удавалось удерживать население от насилий над римлянами и греками. Но недавно перевес получила третья партия, «Освободителей Израиля», пытавшаяся развязать войну за освобождение. Пока немногие становилось на их сторону, опасаясь ответных мер со стороны Рима.

Наконец, когда уже в том столкновении у храма, были сотни убитых и раненых, вмешались официальные римские войска, призванные поддерживать порядок в Иудейской провинции. Они задержали нескольких евреев как зачинщиков беспорядков внутри страны, у греков они конфисковали жертвенный сосуд. Среди этих десятков несчастных задержанных оказался и отец Эфраима — Мелех, ни в чем не повинный священник первой очереди. Мелех даже не участвовал в тех спорах с греками, и уж точно не подстрекал никого. Озлобленные солдаты тащили на суд и правых и виновных.

Сначала всех задержанных в тех волнениях отправили в копи, но многие там не выдержали. В том числе и бедный Мелех. Обычно приговоренные к принудительным работам используются для постройки дорог, очистки клоак, для работы на ступальных мельницах и на водокачках. Но в связи с недавним резким ростом строительства в Иудее, римляне все больше требовали людей на кирпичные заводы. Работа на кирпичном заводе считается самой легкой. Управляющие фабриками неохотно брали заключенных евреев. И пища не по ним, и работать не желают в субботу. А в связи с ростом строительства в Иудее, именно к государственным кирпичным заводам начали предъявляться невероятно высокие требования. Так что, даже гуманность должна иметь свои границы, и отставлена в сторону. Тут каждый вынужден приналечь. Требуемое количество кирпича должно быть выработано, во что бы то ни стало. Аппетиты римских архитекторов отнюдь не отличаются умеренностью, и никак не собирались уменьшатся. Пятнадцать рабочих часов — теперь официальный минимум. За неделю из восьмисот или тысячи заключенных подыхают в среднем пятьдесят — двести человек в месяц. И это официально допустимый максимум. Правда, частенько он нарушался перевыполнением, но это скрывалось от официальной статистики.

В утро, того дня, когда Эфраим отправился навестить отца, шел мелкий слякотный дождь, но он его не остановил. Пропуск с трудом удалось достать у управляющего кирпичным заводом. А уж сколько сил потребовалось, чтобы заставить себя отправится к отцу… Каждый день, в течении всего того несчастного года, что отец провел в заключении, Эфраим чувстовал ужасное чувство вины, и винил, он конечно же, в первую очередь себя. Винил за то, что оставил несчастного отца одного, не защитил его. За то, что отрекся от него…

Серо-желтый пустырь, повсюду столбы и частоколы, а за ними опять столбы и частоколы. У ворот его встречают любопытствующие, праздные, подозрительные взгляды караульных. Эфраим вступает с ними в переговоры, показывает свой выстраданный пропуск. Унылой, тоскливой дорогой его ведут к управляющему. Вокруг — глухое, монотонное пение: за работой полагается петь — таков приказ. У надсмотрщиков — кнуты и дубинки, а узникам надо помогать.

Затем, с трудом и неохотой, разобравшись, кто, к кому, и зачем, его передают уже другому служащему. И опять под глухое, монотонное пение они идут мимо надсмотрщиков с кнутами и дубинками, среди глины и жара, среди рабочих, согнувшихся в три погибели, стоящих на коленях, задыхающихся под тяжестями. Мимо смертников, приговор для которых еще не исполнен, и они вынуждены отрабатывать здесь, в этом пекле.

В забытой памяти Эфраима проскальзывают строки из Священного писания, которое отец учил его еще в детстве, — о фараоне, угнетавшем Израиль в земле Египетской: «Египтяне с непоколебимой жестокостью и ненавистью принуждали сынов Израилевых к работам. И делали жизнь их горькою от тяжкой работы над глиною и кирпичами. И поставили над ними начальников работ, чтобы те изнуряли их тяжкими работами, и построили они фараону города Пифом и Раамсес».

Для чего же ныне празднуют пасху, которая была установлена в честь того избавления иудеев от рабства египетского, с таким ликованием и блеском, если здесь, в своем доме, сыны Израиля все еще таскают кирпичи, из которых их враги строят города? Глина тяжело налипала на его обувь, набивалась между пальцев. А вокруг все то же, несмолкающее, монотонное, глухое пение.

Наконец перед ним показались камеры для заключенных. Солдат зовет начальника тюрьмы. Эфраим вновь ждет, на этот раз, в коридоре, читая надпись на дверях: «Они рабы? Но они и люди. Следует ежедневно производить перекличку заключенных. Следует также ежедневно проверять, целы ли кандалы и крепки ли стены камер. Наиболее целесообразно оборудовать камеры на пятнадцать заключенных».

Наконец, его ведут к отцу. Камера — закрытая яма в земле, узкие окна расположены очень высоко, чтобы до них нельзя было достать рукой. Плотно придвинутые одна к другой, стоят пятнадцать жалких коек, покрытых сгнившей соломой, но даже сейчас, когда здесь только пять человек, в камере невыносимо тесно. Двое заключенных лежало на этих провонявших насквозь койках, свернувшись в какое-то жалкое подобие, с трудом напоминавшее человека. Три изнеможенных старика сидят рядом, скрючившись. Они полунагие, одежда висит на них лохмотьями, а кожа их свинцового цвета. Борода покрывало все лицо, свисая поседевшими волосами, и скрывая половину изнеможенного лица. Головы их наголо были обриты, и потому особенно нелепо торчат огромные бороды, свалявшиеся, патлатые, серо-белые. На щиколотках — крепкие кольца для кандалов, на лбах — клеймо рабов, приговоренных к принудительным работам: у них была выжжена буква «Е». От ergastulum — каторжная тюрьма. Клеймо, оставленное на всю жизнь, даже если эта жизнь будет столь коротка, и остатки ее будут проведены в этой жалкой коморке, и на работах под жестким присмотром надзирателей.