Очарованная, стр. 84

«Открой же глаза, Саймон.

Посмотри вокруг».

Саймон, еще не открыв глаза, уже знал, что Ариана с ним рядом, — он не мог объяснить, почему он был в этом уверен, но это было так.

Она лежала у его ног, съежившись от холода, укрытая плащом. Там, где ветер распахнул ее накидку, виднелась странно безжизненная аметистовая ткань. Серебряная шнуровка и вышивка уже не сверкали, а только тускло поблескивали. Девушка была бледна и холодна как снег.

Ее дыхания Не было слышно, и она не очнулась, даже когда Саймон приподнял ее за плечи и стал отчаянно выкрикивать ее имя, пытаясь вырвать ее из ледяных объятий холода.

Ее тело было слабым, безвольным, холодным — таким же холодным, каким, как он считал когда-то, было ее сердце.

— Соловушка…

Горечь утраты пронзила его, как острый кинжал. Саймон осторожно поднял Ариану на руки, и из-под ее плаща посыпались мешочки с пряностями и драгоценными камнями.

«Союз с любимым человеком может усилить могущество женщины».

— К черту приданое! — бросил Саймон сквозь стиснутые зубы. — Оно не стоит твоей жизни. Ты для меня дороже всех сокровищ!

Он отшвырнул драгоценности и крепко прижал к себе Ариану, молясь, чтобы она очнулась, открыла глаза, улыбнулась ему своей чарующей улыбкой.

Чтобы она ожила.

Но в ответ на его бессловесную мольбу только тысячи крошечных лепестков прошептали язвительные и холодные слова, которые он однажды сказал:

«Я не Доминик и не Дункан. Я никогда не дамся заковать себя в любовные цепи, а значит, никогда не удостоюсь чести созерцать священный рябиновый цвет».

Но Ариана ведь пришла к нему тогда! Она пришла к нему, несмотря на свою поруганную невинность, на страх, сковавший ее душу. Она горела с ним в огне страсти, она отдала ему все, что у нее было, — свою веру, свое тело и душу, свое бесстрашное сердце.

«Я люблю тебя, Саймон».

Саймон же доверил ей только свое тело.

И теперь его тело не могло ее больше согреть.

Лепестки шелестели, и в наступившей тишине их шелест переходил в тихий шепот. Их неумолчный говор напоминал Саймону о его собственных словах. Они ранили его душу, его сердце до тех пор, пока слезы не потекли у него по щекам. Со смертью Арианы уходило все, что ему было дорого в этой жизни. Все, во что он верил и о чем даже не подозревал в своей упрямой слепоте.

Саймон осторожно завернул Ариану в свой плащ. В последний раз он видел ее черные локоны на фоне белого серебристого меха. Медленно опустил он ее на землю, вытащил свой меч из ножен и вложил его в ее застывшие пальцы.

— У тебя было храброе сердце воина, — произнес Саймон, прикоснувшись губами к холодной щеке девушки. — Я был недостоин твоей бесстрашной любви. Где бы ты ни была, пусть вечно сияет над тобой священный рябиновый цвет.

С этими словами Саймон склонил голову и заплакал как ребенок. И как только он заплакал, вокруг разлился тончайший аромат, и мягкие лепестки коснулись его щеки, легкие и нежные, как поцелуи.

«Открой глаза, Саймон».

Он медленно открыл глаза и увидел священную рябину, цветущую среди зимней стужи. Он смотрел на нее и сознавал, что истина открылась ему слишком поздно.

Лепестки падали в его ладони — цветы дерева, которого не могло быть на самом деле и которое цвело в несуществующем таинственном месте.

И все же он видел это дерево, видел священную рябину. Он держал в ладонях ее лепестки. Он прикасался к ним, он вдыхал их чудесный аромат — прекрасный, как сама жизнь.

«Да, это и есть сама жизнь.

Но ты понял это слишком поздно. Теперь ты так же, как и Ариана, находишься меж двух миров, и жизнь медленно покидает тебя.

Ты можешь оставить мои слезы себе, и тогда ты будешь жить так, как жил раньше, — никому не доверяя и никого по-настоящему не любя. Но ты можешь отдать ей мои слезы, и тогда увидишь, что будет».

Вздрогнув, Саймон разжал ладони, осыпая Ариану лепестками — слезами священной рябины, — отдавая ей все и даже больше, чем он мог себе представить.

Он боялся только, что этого будет слишком мало.

Когда первый лепесток коснулся щеки Арианы, она слабо зарделась. Второй лепесток вслед за первым опустился на нее, и девушка вздрогнула и глубоко вздохнула, будто была без воздуха целую вечность. И вот уже бессчетное множество соцветий дождем посыпалось вниз, согревая ее ароматным теплом.

Саймон чувствовал, как жизнь возвращается в тело Арианы. Она разрумянилась, словно после долгого сна. Ее глаза раскрылись, и они были как драгоценные аметисты, в которых отражалось священное рябиновое дерево, цветущее суровой зимой.

— Саймон? — прошептала Ариана.

Он крепко прижал ее к себе и почувствовал, как ее руки нежно обвились вокруг его шеи.

— Прими от меня дар священной рябины, — прошептал Саймон, прикоснувшись к губам Арианы.

И этим даром была любовь.

Эпилог

Барон Дегерр стоял у подъемного моста Блэкторна и смотрел, как подъезжали к замку навьюченные лошади, послушно следуя за девушкой в аметистовом платье. К их седлам были приторочены мешки с шелками и пряностями, золотом, серебром и самоцветами — всем тем, что было отнято у Арианы обманом и предательством.

Но не приданое убедило Дегерра в его поражении, а рукоять меча Саймона — черная и блестящая, как и его глаза: в ее полночной глубине на месте драгоценного камня сиял цветок поразительной красоты.

Барон Дегерр взглянул на рябиновый цвет на рукояти меча, приказал оседлать свою лошадь и навсегда покинул со своими рыцарями владения Блэкторна, ибо для него здесь не осталось больше ничего, что он мог бы использовать в своих низменных целях. Ни сейчас, ни в будущем. Даже он, Чарльз Проницательный, не смог бы победить любовь.

Поместье Карлайсл стало частью владений замка Рауэн, названного так в честь священной рябины, и Ариана Возлюбленная стала его хозяйкой вместе с Саймоном Верным. Ее арфа теперь пела о счастье, и благодаря ее волшебному дару ни один малыш не мог отныне потеряться в окрестностях замка.

Меч Саймона стал называться Рауэн из-за цветка, навеки застывшего в его черной сверкающей рукояти. А спустя некоторое время и самого Саймона стали звать лордом Рауэном.

Потому что только Саймону удалось узнать то, что было неведомо даже Посвященным.