Горячие гильзы, стр. 23
Вдруг кто-то затопал наверху. Стало жутко: а вдруг откроют люк, бросят гранату.
— Может, это Яшка и Машка? — спросил у своей матери Саша Андреев.
Тётя Паша резко встала, пробилась к выходу, открыла люк.
— Ах, вы, окаянные… Я вас сейчас!
Заперев козла и козу в хлеве, тётя Паша вернулась в погреб.
— Что там наверху? — спросили из темноты.
— Бой идёт. За лесом… Ракеты пускают, чуть не из-за каждого куста.
Стрелять вдруг стали совсем рядом, кто-то пробежал по тесовому люку…
Потом его с треском открыли, по лицам заметался луч карманного фонарика. На лестнице стоял наш учитель, он и светил.
— Окружили нас, нигде нет выхода. Нужен проводник.
Быстро поднялась по лестнице наша мать.
— Хорошо, — сказал Иван Матвеевич. — А хоть раз переходила через болото? Другой дороги нет.
— Проведу, — сказала мать. — Пешие пройдут… По топи проложены кладины, стоят вешки. Выйдем к Шарину, солдат там немного…
— Тогда — за мной! Дорога каждая минута.
Прошло сколько-то времени, может быть целый час. В открытый лаз бил ветер, врывались звуки боя. В страхе за мать, я бросился к лестнице, вскарабкался по скользким ступеням. Кто-то пытался меня остановить, но не успел…
По берегу озера бежали люди с оружием; в темноте не было видно, фашисты это или партизаны. Будто шаровые молнии, проплывали осветительные ракеты…
Болото лежало между двух холмов, окружённое еловыми гривами. Люди говорили, что в глубине его прячется озеро, глубину которого никто толком не измерил. Вокруг озера — топи. Ходить туда решались немногие: в «окнах» погиб не один человек, перед самой войной утонула заблудившаяся лошадь. По ночам болото грозно гудело…
Я понял вдруг, что пройти ночью — невозможное дело.
Вдруг над болотом стало светло от ракет, резко скрестились огненные трассы.
Стало так светло, что я увидел крыши Шарина, того самого, куда мы с матерью дважды ходили днём.
…Кто-то уцепился за мои ноги, и я оказался вдруг внизу — во тьме и духоте. Время снова будто бы приостановилось…
А потом в погреб хлынул утренний свет.
— Выходите, люди добрые! Кончилось!
Жива-невредима по лестнице спускалась мать. Я бросился навстречу, но меня опередил Серёга.
— Страшно было? — спросила у матери Матрёна.
— С партизанами не так страшно, а вот как осталась одна… Заплутала со страху. Как только им в лапы не угодила. Хорошо, немец помог…
— А как это он помог? — удивился Серёга.
— Просто. Пустил ракету, я и увидела, что прямо к ним и иду.
— Пробились, значит, наши? — спросили из глубины погреба.
— А как вы думаете? — И глаза матери стали вдруг весёлыми…
Чистое огромное небо синело над нашей деревней. Нигде не было видно столбов дыма, не стреляли, не вспыхивали ракеты.
— Куда это они только делись? — пожала плечами тётя Паша.
— Погнались, видно, за нашими… — сказала мать.
А вокруг шумела ранняя весна. Жарче самой яркой ракеты светило апрельское солнце.
КАРАТЕЛИ
Весна не принесла радости людям. Шли бои, немцы жгли деревни…
Поднялась трава, и отощавший за зиму скот погнали в поле. Прежде этот выгон был праздником. Дед Иван Фигурёнок играл на жалейке, охотники палили из ружей.
Теперь стрельбы без того хватало, а дед Иван играть не захотел. Первая очередь выпала нашей семье. Мы с Серёгой взяли по пруту, погнали стадо на опушку леса.
— Увидите немцев — сразу в лес… — сказала нам мать. — Вместе со стадом, поняли?
Мы всё поняли. С тех пор как начались пожары, в лес стали уносить всё, что можно, — зарывали, прятали. Я сам помог матери зарыть самовар и медную посуду. Мы отнесли в лес даже зимние рамы, укрыли клеёнкой и замаскировали сухим мхом…
За зиму стадо поредело, меньше стало и овец, и коров. Животные словно бы одурели от тепла и света. Телята носились как угорелые, козёл Яков тряс витыми рогами, мычали коровы.
Я решил сбегать домой и на всякий случай увёл стадо на просеку. Там трава была ещё гуще, чем в поле, и дело можно было доверить братишке.
Выбежав к озеру, я увидел фашистов. Прямо по полю летели тяжёлые мотоциклы с колясками. В сёдлах сидели солдаты в пятнистых куртках и касках, покрытых маскировочными чехлами. К коляскам были привинчены пулемёты. Мотоциклы неслись прямо на нашу деревню. Возле нашего дома застыли как вкопанные…
Дома была одна мать, я заспешил к ней, побежал изо всей мочи.
Подбежав поближе, увидел, что немцы рассматривают какую-то карту. Двое солдат ходили по домам, выгоняли людей на улицу. Мотоциклисты не бушевали, как полицейские, не размахивали оружием, но их спокойствие и решительность пугали сильнее, чем крики и угрозы.
Ни вещи, ни продукты брать не разрешили. Перепуганную толпу оттеснили к озеру, пулемётчики в колясках приникли к пулемётам. Стало нестерпимо страшно, все мы знали, что не раз расстреливали целые деревни.
Офицер что-то отмечал на карте, хмурился. От людей я слышал, что однажды немцы приехали в деревню, хотели сжечь, но не нашли её на карте и палить не стали… А если и нашей деревни на карте нет?
— Этот деревня — партизански! — резко выкрикнул офицер. — Мы сжигать ваши дома. Ви со скот идти по дорога. Другой дойчен зольдаты водить вас Германия…
И, словно забыв про нас, офицер повернулся к солдатам, что-то приказал на немецком языке.
И тут я увидел немцев со странными металлическими ранцами за плечами, с зелёными трубами в руках. Такое оружие я видел впервые…
Мотоциклист с огнемётом подошёл к нашему дому, в соломенную крышу ударила широкая огненная струя. Зашипело, крыша занялась мёртвым белым пламенем.
Огненные полосы так и плясали у меня в глазах… Огнемётчики знали своё жестокое дело. Вспыхнула, задетая огнём трава, как порох горели омёты соломы. Струя случайно ударила в берёзу, и белый ствол в том месте стал вдруг угольно-чёрным…
Врагам помогал ветер, разнося языки пламени. Горели поленницы дров, изгороди, срубы колодцев. Во всю пылали постройки…
Накатились горячие волны дыма. Слёзы заливали мне лицо, пожар я видел словно бы сквозь мутную воду. Ярко горел наш дом. Рухнули стропила, пламя уже вырывалось из окон…
Я видывал пожар: за год до войны загорелся дом Тимофеевых. Со всех сторон бежали люди с вёдрами. Вода рядом — в озере, и дом сумели спасти. Жутко было видеть пожар, который никто не гасил…
В отсветах огня лица фашистов казались кровавыми. Офицер улыбался, словно сделал что-то хорошее, а не приказал жечь деревню.
Из огня выскакивали куры, и фашисты хлестали по ним огнём. Те, кто был без огнемётов, подбирали дымящиеся тушки. Летел пепел пополам с куриным пухом.
Дед Иван Фигурёнок не выдержал: крича, с палкой в руке, бросился к офицеру, но старика успели схватить за руки женщины. Мать не плакала, в глазах у неё бился огонь…
На месте семи домов стояли чёрные тучи. Но вскоре дым стал таять, и мы увидели угольные кучи и тлеющие головни.
Что-то прокричал офицер, и солдаты бросились к мотоциклам. Грохоча, стальные чудовища унеслись к Усадину…
Из погреба достали мешки с луком и картошкой, несколько хлебов.
— Немцы! — пронзительно закричал вдруг Саша Андреев.
По полю двигалась цепь пехотинцев. Каратели шли к нашей деревне. Не раздумывая, люди бросились к озеру. Хоронясь под берегом, побежали к лесу. Он словно бы ждал нас, мягко шумел…
Вечером в чаще пекли на углях картошку, пили из случайно уцелевшей посуды молоко. Между ёлок ходил козёл Яков, хмурый и чёрный, словно и он обгорел на пожаре.
Наскоро поставили шалаши, сделали выгородку для скота.
Когда я был совсем маленьким, меня укусила змея. Сначала было не очень больно, а потом я несколько раз терял сознание, и с каждым часом боль становилась всё сильнее. Так было и теперь… Вновь и вновь, будто наяву, видел я горящую берёзу, наш дом в злобном огне, зелёные каски и огненные лица фашистов.