Таверна «Ямайка», стр. 4
В карете стало совсем темно, пламя от горящей лампады давало очень неприятный желтый свет, ветер, проникавший сквозь крышу, угрожающе его раздувал, и Мэри предпочла погасить огонь. Она сжалась в своем углу, раскачиваясь в такт движению, и впервые осознала, что в одиночестве есть что-то недоброе. Даже та самая карета, которая днем, казалось, укачивала ее, как в колыбели, теперь переваливалась с боку на бок, как бы угрожая, жалуясь и издавая отчаянные стоны. Ветер разбушевался так, что грозил сорвать крышу, а потоки дождя с удвоенной силой колотили в окна. По обеим сторонам дороги было мертвое безлюдное пространство: ни деревьев, ни домов, ни тропинок; кругом болото на многие мили, мрачное и нескончаемое, уходившее к самому горизонту.
«Здесь не может жить человек, — подумала Мэри. — Он не мог бы остаться человеком, даже дети будут рождаться уродами, как скрюченный вереск вдоль дороги. Здесь никогда не прекращается ветер, и дует-то он не как обычно — и с севера, и с юга, и с запада, и с востока. И сознание людей тоже должно быть испорченным, мысли черными, жилища их, наверное, построены из гранита и камня. Те, кто обитает на этой земле, под этим черным небом, должны иметь что-то дьявольское в натуре».
А дорога бежала все дальше, и не было даже слабого огонька, чтобы вселить надежду в одинокого путешественника. Возможно, на расстоянии двадцати одной мили между Бодмином и Лонсестоном не было жилого места, даже хижины пастуха где-нибудь на пустынной дороге, ничего, кроме мрачного заведения, которое называлось таверной «Ямайка».
Мэри потеряла счет времени, ей казалось, что она проехала уже сотни миль. Вероятно, было около полуночи. Теперь ей не хотелось выходить из кареты, по крайней мере, с ней она уже освоилась. Девушка уже с раннего утра ехала в этом экипаже, и успела к нему привыкнуть. Она могла бы ехать вечно — здесь все-таки была защита из четырех стен, хоть и протекающей, по все же крышей над головой и кучером на козлах, которого можно позвать на помощь в любую минуту. Она слышала, как он погонял лошадей — ехали очень быстро.
Мэри подняла окно и выглянула. Тотчас же ее обдало ливнем, а ветер ударил в лицо с такой силой, что на мгновение она была ослеплена; затем, убрав с лица разлетевшиеся волосы, девушка увидела, что они с бешеной скоростью мчатся вверх по склону горы среди иссиня-черных болот.
Впереди, слева от болота, показалось какое-то строение. Можно было различить неясные очертания высоких печных труб, контуры их расплывались в темноте. Здание стояло одиноко, рядом не было ни других построек, ни домов. Если это была «Ямайка», она стояла в гордом одиночестве, открытая всем ветрам. Мэри плотнее закуталась в плащ, застегнув его на все пуговицы.
Возница слез со своего сиденья, помог Мэри спустить ее багаж. Он спешил, с опаской поглядывая через плечо в сторону дома.
— Вот вы и приехали. Идите вон туда, через двор. Если хорошо постучите, вам откроют. А мне надо спешить, иначе я не попаду сегодня в Лонсестон.
Он вспрыгнул снова на свое место, взял в руки поводья, крикнул и хлестнул лошадей, и они помчались галопом. Карета вновь загрохотала. Через минуту она была уже далеко впереди, быстро исчезая из виду в темноте, словно ее никогда и не существовало.
Мэри осталась одна, сундучок стоял рядом на земле. Послышался звук отворяемых засовов, дверь распахнулась. Со двора вышел огромный человек, поводя фонарем по сторонам.
— Кто там? — донесся сердитый окрик. — Что вам здесь нужно?
Мэри сделала шаг вперед и старалась разглядеть этого великана.
Фонарь ослепил ее, она ничего не видела. Великан еще немного поводил фонарем у нее перед глазами, вдруг засмеялся, грубо схватил ее за руку и бесцеремонно потянул к дому.
— А, так это ты?! — воскликнул он. — Ты все же приехала! Я твой дядя Джоз Мерлин, добро пожаловать в таверну «Ямайка»!
Он, наконец, втащил ее в дом, все еще смеясь, запер дверь и поставил фонарь на стол в коридоре. И они посмотрели друг другу в глаза.
Глава 2
Он был гигантского роста, почти семь футов, смуглый, как цыган, с нависшими складками черных бровей. Густые черные волосы почти закрывали ему глаза и уши. Мощные плечи, длинные руки, доходившие почти до колен, и огромные красные кулаки говорили о его недюжинной силе. На фоне этой мощной фигуры голова выглядела непропорционально маленькой, почти карликовой, она терялась в плечах — и потому вся фигура напоминала гигантскую гориллу. Хотя, если не считать длинных конечностей и крепкого сутулого торса, в его чертах не было ничего от обезьяны, ибо нос загибался крючком, почти достигая губ. Рот имел вполне приличную форму, однако его уголки начали с возрастом опускаться. В лице с большими черными глазами было даже что-то привлекательное, несмотря на морщины и красные веснушки.
Самой красивой частью лица были его зубы, все в полной сохранности и очень белые. Когда он смеялся, они выделялись на фоне смуглой кожи и придавали ему сходство с тощим голодным волком. И хотя между оскалом волка и улыбкой человека существует большая разница, к Джозу Мерлину это не относилось.
— Так ты и есть Мэри Йеллан, — произнес он, наконец, нагнув пониже голову, дабы лучше рассмотреть гостью. — И ты проделала весь этот путь, желая присмотреть за своим дядюшкой Джозом? Это очень благородно с твоей стороны.
Он снова разразился смехом, стараясь уязвить ее. Смех этот заполнил дом и ударами хлыста отзывался на без того напряженных нервах девушки.
— Где моя тетушка Пейшенс? — спросила Мэри, оглядывая тускло освещенный коридор, мрачное помещение с каменным полом и узкой шаткой лестницей, ведущей наверх. — Разве она не знает о моем приезде?
— Ах, где моя тетя Пейшенс? — передразнил ее великан. — Где моя дорогая тетушка, почему она не спешит поцеловать свою племянницу и посюсюкать с ней? Почему она не устроила ей пышную встречу? Не можешь ли потерпеть минуту?! Разве ты не хочешь поцеловать своего дядю Джоза?
Мэри отпрянула. Она не могла заставить себя поцеловать его. Он был либо сумасшедший, либо выпил изрядно. Возможно, и то, и другое. Однако она не собиралась злить его, так как была слишком напугана.
Он понял ее мысли и захохотал снова.
— Ну нет, — сказал он. — Я не трону тебя. Со мной ты в полной безопасности, как в церкви. Мне никогда не нравились темноволосые женщины, знай это, моя дорогая, и у меня есть более интересные занятия, нежели играть в кошки-мышки с собственной племянницей.
Он снова презрительно загоготал, как шут, уставший от собственных проделок. Затем заорал, чтобы его могли услышать наверху:
— Пейшенс, что ты там возишься, черт возьми. Девица уже здесь, хнычет без тебя. Я ей уже успел надоесть.
На лестнице послышался шорох, затем кто-то начал спускаться вниз. Показалось пламя свечи, послышался возглас. Женщина прикрывала рукой глаза от света. На голове у нее был старый неопрятный чепец, из-под него выбивались спутанные клочья седых кудряшек. Видно было, что она пыталась завить в локоны свисавшие до плеч концы волос, но они развились и потеряли форму. Лицо ее потеряло прежнюю округлость, скулы выдавались под увядшей кожей. В больших глазах застыл немой вопрос, а губы подергивались в легком тике. Она была в выцветшей полосатой нижней юбке, которая когда-то имела цвет спелой вишни, а теперь приобрела грязно-розовый оттенок; на плечах — заштопанная во многих местах шаль. Тетушка, очевидно, только что приделала к чепцу новую ленту, чтобы хоть немного оживить свой наряд. Лента никак не вязалась с этой одеждой и от нее веяло фальшью. Она была ярко-алой и подчеркивала ужасную бледность лица женщины.
Мэри смотрела на нее, не в силах вымолвить слова, охваченная жалостью и печалью. Неужели эта жалкая оборванка — та очаровательная Пейшенс, о которой она так часто думала с восхищением; эта неряха, которой на вид можно было дать на двадцать лет больше, чем ей было на самом деле, — ее тетя.
Худенькая женщина сошла с лестницы, взяла Мэри за обе руки и старалась заглянуть ей в глаза.