Литума в Андах, стр. 42

– Они подъехали на грузовичке и спокойно, не торопясь, установили взрывное устройство около деревянного домика шагах в двадцати от пансиона тети Алисии. Это была уже третья попытка. По-вашему, это тоже случайное совпадение, господин капрал?

– Томасито, больше я не верю ни одному твоему слову. Насчет бомбы ты здорово загнул. Если бы наркос [29] хотели тебя убить, они бы сделали это, не заливай мне мозги.

Взрывом выбило окна ближайших домов, заполыхал мусоросборник на задворках. Среди соседей, кутаясь в шаль, стояла тетя Алисия. Встречаясь взглядом с Карреньо и Мерседес, она делала вид, что не знает их. Остаток ночи они провели на крыльце особняка неподалеку и вернулись, когда около пансиона не было уже ни патруля, ни пожарных. Тетя Алисия торопливо захлопнула за ними дверь. В ее доме все было в полном порядке, и сама она не казалась испуганной, ей не приходило в голову, что бомба могла иметь какое-то отношение к Карреньо; как и соседи, она считала, что это было покушение на чиновника префектуры, жившего на той же улице. Грузовичок проехал мимо ее дома, когда она как раз открывала окно, чтобы проветрить комнату, было слышно, как разговаривают в кабине; высунувшись из окна, она увидела, что машина остановилась на углу и из нее вышли эти бандиты. Они, верно, ошиблись и подложили бомбу под пустующий дом. А может, они и не собирались никого убивать, а только хотели попугать этого типа из префектуры.

– Мерседес ни на минуту не поверила в эти разговоры о чиновнике из префектуры, она была уверена, что искали нас. При тете Алисии она помалкивала, но стоило нам остаться одним, она накинулась на меня:

– Эта бомба была для нас с тобой, для нас! Какой еще чиновник из префектуры? Чушь собачья! Нас выследили! Они и не думали никого предупреждать, они готовили убийство, пока мы с тобой отплясывали в «Уголке воспоминаний». Теперь ты доволен, псих несчастный?

Голос у нее дрожал и прерывался, она так стиснула руки, что пальцы побелели, и Карреньо пришлось силой разъединять их: он испугался, что она причинит себе вред. Он никак не мог ее успокоить, она совсем потеряла голову: плакала навзрыд, кричала, что не хочет умирать, осыпала его бранью, бросалась на кровать и билась в истерике.

– Я думал, с ней случится что-то ужасное – хватит удар или того хуже, – сказал Томас. – Я-то ничего не боялся, но видеть ее такой не мог и совсем растерялся, не знал, как ее утешить, что сказать, что пообещать, чтобы она только перестала плакать. Все мои слова, объяснения, клятвы – все было ни к чему.

– И что же ты сделал? – спросил Литума.

Он пошел в уборную, достал спрятанный сверток с долларами и, присев на край кровати, стал уговаривать Мерседес взять их. Целовал ее глаза, гладил волосы, губами расправлял морщинки на лбу.

– Они твои, любовь моя, останешься ты со мной или бросишь меня – они твои. Я тебе их дарю. Сохрани их, спрячь получше, чтобы даже я не знал, где они лежат. Ты почувствуешь себя уверенней, спокойно будешь ждать, пока я смогу поговорить с крестным, тебе не будет казаться, что земля уходит из-под ног. Так ты не будешь привязанной ко мне и, если захочешь, сможешь уйти. Не плачь же, прошу тебя.

– Ты это сделал, Томасито? Ты подарил ей все свои доллары?

– Зато она перестала плакать, господин капрал.

– Это же еще хуже, чем убить Борова за то, что он ее бил, – подпрыгнул на своей раскладушке Литума. – Дерьмо ты, Карреньо, вот что!

VIII

– Так вас настиг уайко, но вы остались живы и здоровы? – Трактирщик похлопал Литуму по плечу. – Поздравляю, капрал!

В погребке царило похоронное настроение, один только Дионисио пребывал в прекрасном расположении духа. Зал был переполнен. Пеоны, разбившись на группы, со стаканами в руках, беспрерывно курили и говорили все сразу, их голоса сливались в какое-то пчелиное гудение. Вид у них был мрачный, а в глазах, как показалось Литуме, застыл животный страх. После разрушений, причиненных уайко, никто уже не мог надеяться на возобновление работ. Так что им, этим горцам, и впрямь было из-за чего прийти в отчаяние.

– Можно считать, я родился во второй раз там, наверху, – признался Литума. – Никому не пожелаю пройти через это. В ушах до сих пор стоит грохот этих камней, едрена мать, они неслись на меня отовсюду.

– А ну-ка, ребята, выпьем за капрала! – поднял рюмку Дионисио. – И поблагодарим наккосских апу: они спасли ему жизнь!

«А ведь эта жаба подкалывает меня», – подумал Литума. Но поднял рюмку, с улыбкой поблагодарил Дионисио и несколько раз кивнул пившим за него пеонам. Томас Карреньо, выходивший помочиться, вернулся в зал, потирая руки.

– Вы единственный, кто смог остаться в живых, угодив в уайко! – воскликнул он с тем же простодушным восхищением, с каким уже слушал раньше рассказ своего начальника. – Надо, чтобы о вас напечатали в газетах.

– Что правда, то правда, – сказал пеон с изрытым оспой лицом. – После истории с Касимиро Уаркаей здесь никогда больше не слышали ни о чем подобном. Попасть в уайко – и уцелеть!

– Касимиро Уаркая, Альбинос? – встрепенулся Литума. – Тот, что исчез? Тот, что выдавал себя за пиштако?

Альбинос пришел поздно, когда, как всегда по субботам, в погребке дым стоял коромыслом – все уже были сильно навеселе. Он тоже был под градусом. Взгляд его красноватых выпученных глаз, опушенных белесыми ресницами, приводил людей в смущение. Он, как обычно, возвестил о себе с порога пьяным задиристым голосом: «А вот и потрошитель – пиштако! Все слышали? А если, черт подери, не верите, я вам кое-что покажу». С этими словами он вынул из заднего кармана небольшой нож и, ухмыляясь, помахал им в воздухе. Потом, покачиваясь и паясничая, подошел к стойке, где донья Адриана и ее муж обслуживали посетителей, и, стукнув кулаком, потребовал чего-нибудь покрепче. В это мгновенье Литума понял, что произойдет дальше.

– Конечно, он, а кто же еще, – ответил тот, с оспой. – Вы разве не знали, что терруки его казнили, а он воскрес, как Иисус Христос?

– Нет, не знал, здесь я вообще узнаю обо всем последний, – вздохнул Литума. – Так его казнили, а он воскрес?

– Да нет, Пичинчо немного загибает, – вмешался в разговор смуглый пеон с волосами, как у дикобраза. – Я думаю, его казнили понарошку. Разве такое возможно, что в него выстрелили по-настоящему, а он потом встал как ни в чем не бывало, даже без раны?

– Я вижу, все тут знают назубок историю Касимиро Уаркаи, – вмешался Карреньо. – Так почему же, интересно, когда он исчез, все вы говорили нам, капралу и мне, что вам ничего о нем не известно?

Наступило тягостное молчание, лица окружавших их пеонов, угловатые, с приплюснутыми носами, толстыми губами, маленькими недоверчивыми глазками, застыли в какой-то потусторонней непроницаемости, а Литума ощутил себя существом из другого мира, кем-то вроде марсианина, неожиданно упавшего сюда с неба. Но вот шевельнулся горец с рябым лицом, его рот растянулся в широкой улыбке, открыв белоснежную полоску зубов:

– Потому что тогда мы не доверяли капралу.

Раздался одобрительный гул, и Дионисио поспешил наполнить рюмку Альбиноса, поглядывая на него со своей всегдашней насмешливо-настороженной улыбкой. Лицо его отекло более обычного, студенистые щеки розово блестели сквозь небритую щетину. В плавающем табачном дыму он казался выше и толще, чем был на самом деле. И хотя он двигался разболтанно, будто у него были вывихнуты руки и ноги, Литума знал, что трактирщик обладает недюжинной силой, он видел однажды, как тот поднял на руки пьяного пеона, донес его до двери и вышвырнул на улицу. Кстати, не потому, что тот буянил, а потому, что начал плакать; тем же, кто затевал ссоры и лез в драку, Дионисио позволял оставаться в погребке, он иногда даже стравливал своих завсегдатаев, похоже, пьяные скандалы доставляли ему удовольствие. Альбинос выпил свою рюмку, и Литума весь превратился во внимание, он сидел как на углях, с нетерпением ожидая, когда тот заговорит. И тот заговорил, обернувшись к одуревшим от шума и выпивки посетителям: