Пистолет моего брата. (Упавшие с небес), стр. 12

– Мы могли бы записаться в армию Сапаты [15].

– Да, а еще мы могли бы отправиться на Луну и пройтись там по следам Нейла Армстронга.

– Боюсь, что Мексике, и мне, и тебе придется еще долго ждать, пока глупый Бог сообразит уйти в отставку.

40

– Ты много врешь?

– Нет… Не очень… на самом деле я вообще не вру.

– Я вру постоянно, всем и каждому. Если бы я говорила правду, жизнь моя превратилась бы в кошмар. Я стала бы мертвой девушкой. Прекрасной, правдивой мертвой девушкой.

– И насчет чего ты врешь?

– Насчет всего. У меня есть ложь любой категории, ложь любого размера, ложь большая и маленькая, из тех, что видны, и из тех, что не видны, из тех, которые нужны для чего-нибудь и которые ни для чего не нужны. Ложь, которая причиняет боль, и ложь, которая лечит.

– Ложь, которая лечит?

– Да. Ложь, которая лечит все.

Он сбросил скорость, проезжая через какой-то поселок, а потом снова наддал. Они ехали мимо высоковольтных вышек, похожих на проволочных великанов. Эти вышки стояли по всему полю, их было не меньше ста, и они держали путь к электростанции.

– Я хочу стать моделью, хочу стать певицей, хочу стать космонавтом, я ничего этого не хочу, я знаю, что красива, я хочу писать песни – это правда, хочу писать песни, или все-таки нет: песен, которые уже написаны, вполне хватает. Я хочу, чтобы меня любили и чтобы меня убивали, я хочу, чтобы за мной шли, и хочу, чтобы меня тащили, я написала песню о человеке, которому ничего не давалось в руки. Все было так близко, но он ничего не мог ухватить. Его руки были как два поломанных дуршлага. Я говорила людям, что моя мама – кинозвезда, и что у меня двенадцать братьев, и что на день рождения отец подарил мне лошадь, а еще что у меня есть парень – такой, какого у меня нет, и что он меня страшно любит, и что конец у него очень большой, прямо до глотки мне достает, и что у него есть самолет, и звезда, и дорога, которую знает только он, и зеленые глаза, и волосы черные, как твой пистолет.

– И что со всем этим случилось?

Он гнал очень быстро. Он ведь скрывался, поэтому ничего удивительного, что он гнал во всю мочь. Он гнал машину, и это ему нравилось, и это нравилось им обоим.

– Все это при мне. Я никогда не расстаюсь со своей ложью.

Она посмотрела в окошко, но все проносилось так быстро, что не стоило и глядеть. Потом она посмотрела на него. Он следил за дорогой и был очень спокоен, безмятежен, неподвижен – было заметно, что все километры, которые он бросает под колеса, нежно ласкают его яйца.

На самом деле ехать ему было некуда и он не хотел никуда добраться. Она тоже не сильно интересовалась маршрутом.

– Моя ложь – она только моя, и это единственное, что у меня есть.

В этот момент они обогнали мальчика на велосипеде. Мальчик был очень худой, в красной шапке, и она о чем-то подумала, и ей показалось, что он тоже о чем-то подумал, а потом оба они забыли, о чем только что подумали, и мальчик остался далеко позади и исчез, как многие другие вещи, которые могли бы все изменить раз и навсегда.

41

– Я сейчас понял, что не так давно перестал представлять себе, как сложится моя дальнейшая жизнь. Точно не знаю, когда это случилось, но я больше не воображаю, как будет выглядеть моя жена, или мои дети, или мое лицо – я перестал думать даже о своем лице.

– Не знаю, как только люди могут выносить, если их лицо меняется.

– Слушай, сейчас ведь придумали миллион продвинутых технологий, чтобы такое никогда не происходило.

Он снова перестал ее слушать. Он вел машину и разговаривал. За поясом его джинсов был пистолет. Он ощущал приятный холодок на животе.

– Если честно, я рад, что не нужно больше думать о своем лице. По-моему, никто не должен думать о том, каким станет его лицо через тыщу лет.

Она закрыла ему рот рукой.

– Все идет хорошо.

На этот раз он ее услышал:

– Ничего не идет хорошо, но иначе идти не может.

42

Снова пошел дождь. Было столько дождей, что казалось, лета вообще нет. Он знал, что после этих дождливых дней можно будет поехать к морю и что еще долго будет стоять страшная жара, так долго, что успеешь утомиться, – но думаю, что на какой-то момент он забыл обо всем, что знал, совсем запутался и решил, что лето уже кончается.

Машина летела как никогда, цепляясь за повороты, чтобы удержаться на дороге, а дождь заливал в окошко и бил ему в лицо – словно приветствуя или оскорбляя.

Он ехал очень быстро, а когда взглянул на соседнее сиденье, то убедился, что остался один.

43

Его фотографию показали по телевизору. Вообще-то на этом снимке нас было двое. Нас сняла бабушка, а больше мы ее никогда не видели. Сами мы никогда не снимались. Нам не нравилось. Ни маме, ни ему, ни мне. В этом мы все были заодно.

Меня по телевизору не показали. Только его. Меня вырезали.

Он заказал пиво. Когда выпил, заказал еще, потом еще, и так до десяти. В баре было полно народу, дети и целые семьи, все в плавках и купальниках. Это был один из баров рядом с пляжем, куда люди заглядывают на минутку, а потом возвращаются на свои места иод цветными зонтиками.

Ее уже не было. Я хочу сказать, что он уже выкинул ее пинком из машины, – тогда ей это не понравилось, благодарность пришла позднее. Хотя она мне этого и не сказала. Он долго шатался взад-вперед по дорожке между барами и пляжем. Жара стояла невыносимая, но ему никак не удавалось добраться до моря. Думаю, его пугала необходимость пересечь заполненную людьми полосу песка, а еще он ни за что на свете не хотел расставаться со своим пистолетом.

44

Пляж был переполнен. Переполнен детьми. Переполнен мужчинами, и женщинами, и собаками. Переполнен зонтиками, и радиоприемниками, и плеерами, и магнитофонами, и всякими там причиндалами для плавания, переполнен всем.

А еще переполнен страхом.

– Он мог бы убить любого, он мог бы убить нас всех.

Когда стало известно, что он провел утро на пляже, все просто с ума посходили, представляя копоть на своих лицах и на лицах своих детей, а также на лицах самых дорогих им людей.

Их было много, а он был один.

Одна пуля в пистолете и миллион врагов. Если бы он действительно решил пристрелить кого-нибудь на этом долбаном пляже, ему было бы сложно сделать выбор.

Когда появился первый вертолет, он уже знал, что все эти люди его предали.

45

Он сошел с дорожки и шагнул на песок. В сапогах ему было неудобно, но он никогда не расставался со своими кожаными сапогами. Вертолет следил за каждым его шагом. Он пробирался между людьми как ни в чем не бывало, но было очевидно, что он одет в черное, а все остальные почти голые. Он был как черный платок, который бьется на ветру посреди спокойного солнечного дня. Все смотрели на него. Девушки что-то ему говорили, но он не оборачивался. Хотя, наверное, на некоторых он все-таки смотрел. Или, может быть, он смотрел на всех, или, может быть, он смотрел на парней – в конце концов, возможно, он все-таки был педом. Какая на хрен разница. Важно то, что он дошел по пляжу до моря, а все отодвигались от него, словно он был тенью дьявола.

Я всем говорил, что с тех пор, как он ушел из дома, мы больше с ним не разговаривали, только это неправда. Незадолго до того как он посмотрел в небо и осознал, что теперь уже все кончилось, незадолго до того как он пересек пляж со своим пистолетом и со своей пулей, мой брат позвонил мне по телефону.

Я был дома один.

– Привет, это я, если бы подошел не ты, я бы повесил трубку.

– Спасибо.

Я не знаю, почему так сказал, вообще не знаю, почему сказал все то, что тогда сказал.