Радамехский карлик, стр. 48

Не говоря ни слова, молодой вождь исполнил приказание Норбера Моони, но было видно, что ни сам он, ни его воины не были вполне спокойны за последствия этого посещения тюрьмы.

— Смотрите, вот зеркало, вот стол, вот жестяное блюдо, а вот и испачканные кровью тряпки, которыми обматывал себе шею этот обманщик, чтобы одурачить вас! — сказал Норбер, объясняя неграм, как все это делается теми, кто желает изобразить голову казненного, поводящую глазами и говорящую, как это сделал с час тому назад Каддур.

— Да, но где же голова Сулеймана?.. где она?.. — насмешливо спросил Шаака, как бы не поняв объяснения, и вдруг заметил стебли дурры, которые Каддур принес в складках своей одежды.

— А эта дурра, как мог он вырастить ее менее чем за один час времени? — продолжал спрашивать молодой негр. — Ведь все мы видели это своими глазами!..

Норбер Моони, которому не было ничего известно об этом, конечно, не мог дать никаких объяснений. Чернокожие воины переглянулись по этому случаю и покачали головами.

— Выведите приговоренного! — сказал молодой ученый, выходя вместе со своей свитой на большую круговую дорогу.

Вскоре появился и Виржиль, ведя за собой карлика, лицо которого не выражало ни малейшей тревоги или беспокойства.

— Встаньте здесь! — приказал господин Моони, указав карлику на место у стены. — Я прочту вам ваш приговор. — И он стал читать, громко и отчетливо выговаривая каждое слово, при свете горящего факела, который держал Виржиль, длинный ряд обвинений, оканчивающийся следующими словами:

«По причине всех выше перечисленных преступлений: похищения, самовольного пленения, попытки убийства, подстрекательства к бунту и избиению, карлик Каддур сим самым приговаривается к смертной казни через расстрел, — что и совершится десять минут спустя по прочтении этого приговора.

Подписано: Норбер Моони».

Мабруки перевел заключительные слова приговора чернокожим воинам, которые все стояли неподвижно, смотря широко раскрытыми глазами на карлика, от которого они, очевидно, ждали нового чуда, где бы проявилась сверхъестественная сила Каддура.

Кругом царило гробовое молчание.

Тогда Норбер снова обратился к приговоренному.

— Вы слышали, — сказал он, — что вам предоставлен еще один шанс. Если вы сейчас же признаетесь этим честным воинам, что хотели недостойным образом обмануть их, и скажете, какими средствами пользовались, чтобы ввести их в заблуждение и овладеть их сердцами, — я дарую вам жизнь!

— Я не прошу пощады! — промолвил Каддур с полным спокойствием, не лишенным достоинства.

— Вам остается еще семь минут на размышление! — продолжал Норбер Моони, взглянув на свой хронометр. — Признайтесь просто и без утаек в вашем обмане, и смертная казнь будет заменена для вас пожизненным заключением!.. Мабруки, Виржиль, готовьте свое оружие!

— Я не прошу пощады! — еще настойчивее произнес карлик. — Я так мало помышляю об этом, что не хочу даже выжидать данного вами срока, чтобы покончить свои расчеты с жизнью… Я хочу сам скорее переступить за предел этой жизни, чтобы вкусить наслаждения райской жизни, и прежде, чем вы успеете подать знак, я уже буду там, где меня ждет вечное блаженство!..

С этими словами карлик снял с пальца большой перстень, хрустальный камень которого разом открылся при нажиме какой-то пружины. Каддур поднес его к своим губам и сказал:

— Это перстень Эбли, ангела смерти, который ведет меня в жилище блаженных!.. — И точно пораженный громом Каддур упал навзничь.

Все столпились вокруг него. Доктор первый склонился над ним, но это был уже безжизненный труп, он даже похолодел, пульс совершенно прекратился; глаза остановились и сделались точно стеклянные; сердце не билось…

— Смерть наступила моментально! — сказал доктор даже как будто с сожалением, — ни конвульсий, ни агонии, хотя бы непродолжительной. Это какой-то мгновенный яд, нечто вроде цианистого калия, который один только может действовать таким образом. Но что это за яд?

Он снял кольцо с руки покойника… В нем едва оставался след какой-то голубоватой жидкости, но в таком малом количестве, что его никак нельзя было даже подвергнуть анализу; к тому же и эта крошечная росинка секунду спустя окончательно испарилась.

— Бедняга избавил нас от необходимости тратить на него патроны! — проговорил печально и задумчиво Норбер Моони, — это, конечно, лучшее, что он мог сделать! Надо, однако, отдать ему справедливость, он смело и с достоинством встретил смерть! — добавил он и отошел в сторону, затем отдал приказание, чтобы тело было отнесено обратно в тюрьму и завтра же приготовлено к погребению по мусульманскому обычаю.

Черные воины просили разрешения принять на себя это дело, что им и было предоставлено. За несколько минут до восхода солнца чернокожие проводили усопшего в его последнее жилище на восточном склоне Тэбали. Согласно обычаю арабов, его похоронили в небольшой расщелине скалы, завалив вход в нее громадным камнем.

ГЛАВА XVII. Уход черной стражи

Первое выдающееся событие, ознаменовавшее следующие за смертью Каддура дни, была попытка Абэн-Зегри и других его сообщников из племени Шерофов взорвать плавильные печи стеклянных заводов у подножия Тэбали. Однако попытку эту удалось вовремя предотвратить с помощью той же черной стражи. Согласно принятой Норбером Моони системе умеренности и терпимости, он не стал прибегать к строгой каре виновных, а удовольствовался только тем, что окончательно изгнал всех бунтовщиков из своих мастерских и заводов и выселил их из окрестностей Тэбали со строжайшим воспрещением когда-либо появляться в этих местах, грозя в противном случае поступить с ними со всей строгостью военных законов. Обезоруженные, Абэн-Зегри и его сообщники были отведены за пределы Тэбали и, получив продовольствие на восемь дней пути, предоставлены своей судьбе. Повинуясь строгому наказу молодого ученого, они удалились в глубь пустыни, и затем никто уже более не слыхал о них.

Прошла еще неделя без всяких неприятных приключений, но вести, получаемые из Бербера, со дня на день становились все более и более тревожными. Теперь уже было несомненно известно, что Осман-Дигма занял со своим отрядом дорогу к Суакиму, и что еще другие отряды арабских инсургентов стали появляться повсюду, даже в окрестностях Донгола, перерезав путь к Нилу.

Всякого рода сообщение с Хартумом было таким образом прервано; по-видимому, даже и телеграфные провода были порваны, так как оттуда не приходило даже никаких депеш. Словом, махдистское движение распространялось повсюду: махдисты уже заняли Омдурман, — истотысячная толпа их уже обступала со всех сторон укрепления Хартума.

Не сегодня-завтра это движение должно было охватить Бербер и Тэбали. Во всяком случае, теперь уже нечего было и думать об удалении в Египет или к берегам Красного моря: все пути сообщения были отрезаны; все арабское население страны находилось в состоянии восстания. Даже сам Дарфур пристал к этому поголовному восстанию всей восточной части Африки против европейского гнета и давления. Наконец этот страшный час всеобщего грозного восстания, так давно ожидаемый и столько раз отсроченный, пробил, — и пик Тэбали стоял теперь точно остров среди взбаламученного моря, в охваченной восстанием пустыне, представляя собой, так сказать, изолированную точку на пространстве в триста миль, где бушевали все дикие страсти: фанатизм, расовая ненависть, личные антипатии и беспредельное чувство озлобления против всего чужеземного.

Однако Гертруда не хотела отказаться от мысли увидеть своего отца, и не проходило дня, чтобы не томилась тщетным ожиданием его приезда. Норбер Моони и ее дядя, конечно, тщательно скрывали от нее эту хитрую уловку, к которой прибегнул господин Керсэн, чтобы избавить свою дочь от всех ужасов предстоящей осады или штурма или, быть может, просто занятия города махдистами. Конечно, этот нежный и любящий отец не подозревал тогда, что, принося такую тяжелую жертву, как разлука с любимой дочерью в столь тяжелое время, он не только не спасал ее этим от всех грозящих ей опасностей, но даже посылал ее навстречу другим, быть может, еще более ужасным. Молодая девушка также не знала ничего обо всем этом и в своей простодушной доверчивости обещанию, данному ей отцом, каждое утро поднималась в купол обсерватории, чтобы с помощью самых сильных телескопов обозревать громадную безбрежную равнину, с робкой надеждой увидеть где-нибудь вдали караван, с которым должен был прибыть ее отец.