Нашествие чужих: заговор против Империи, стр. 123

51. Москва — Генуя, далее везде…

Белогвардейцы Врангеля, эвакуированные из Крыма в Турцию, искренне верили, что борьба за Россию еще продолжится. Что союзники помогут перебросить их на другой фронт — в Румынию, Польшу, где тоже скопились белые отряды и пытались создавать армию Савинков и генерал Перемыкин. Или на Дальний Восток, где еще шла война. Но не тут-то было. Франция, согласившись разместить русских воинов в своей оккупационной зоне, дала понять, что исчерпала этим свои союзнические обязательства. Ни о какой перевозке в другие места даже речи не было. Указывалось, что это слишком дорого. Белогвардейцев разместили в отвратительных условиях, в палаточных лагерях на зимних ветрах и дождях, на скудном пайке, без какого-либо вещевого снабжения и медицинского обеспечения. То и дело унижали. От Врангеля требовали распустить войска, перевести их на положение гражданских беженцев. В лагерях шла беззастенчивая вербовка в иностранный легион — воевать за французов в Алжире, и Марокко. Сюда преднамеренно запускались и другие вербовщики, набиравшие людей на торговые суда, на кофейные плантации в Бразилию.

7 апреля 1921 г. советское радио передало обещание амнистии. И французы тут же ухватились за этот повод, чтобы вообще избавиться от лишней обузы. Дескать, теперь вам ничего не грозит, вот и возвращайтесь в Россию. Одна за другой следовали ноты французского правительства и командования о предоставлении эмигрантам «полной свободы», об «ограждения их от влияния» собственных командиров. 3 ноября 1921 г. большевики повторили «широкий жест» — вышло постановление ВЦИК об амнистии рядовых белогвардейцев. Советская агентура, специально созданные за границей организации «Союза возвращения на родину» уговаривали эмигрантов ехать «домой». И французская администрация поддерживала подобную деятельность. Разрешала вести агитацию в беженских лагерях, от лица союзного командования распространялись листовки, тиражирующие текст большевистских обращений. Чтобы подтолкнуть белогвардейцев к отъезду, им урезали пайки, снимали с довольствия. Доходило и до силовых акций — так, на Лемносе подогнали транспортное судно и под прикрытием пушек миноносца французские солдаты начали насильно загонять содержавшихся там казаков для отправки в Россию.

Хотя никакой действительной амнистии не было. И те, кто поверил, клевал на приманку, дорого за это расплачивались. Например, в апреле 1921 г. пароход «Решид-паша» привез из Константинополя в Новороссийск 1,5 тыс. репатриантов. Около 500 из них, всех офицеров и чиновников, расстреляли сразу же по прибытии на родину. Остальных разослали кого в концлагеря, а кого и в Северные Лагеря — на убой. Казак Чувилло, сумевший вторично бежать за границу, сообщал об аналогичных фактах: он вернулся в Россию в составе партии из 3,5 тыс. человек. Сразу же в Новороссийске из них было расстреляно 894 [484]. Некоторых вернувшихся карали, прибегая к казуистике — указывали, что сама по себе принадлежность к белым армиям, конечно, амнистирована. Но амнистия не распространяется на лиц, принимавших участие в «массовых расправах над рабочими и крестьянами». Причем автоматически подразумевалось, что раз человек служил у белых, тем самым он уже, хотя бы косвенно, был «причастен» к таким расправам. Простым солдатам и казакам иногда позволяли доехать до родных мест, даже наделяли землей. Но они находились «под прицелом». Рано или поздно их арестовывали за неосторожное слово, по доносу, по подозрениям. Всего за границу эмигрировало около 2 млн. человек. Обратно в течение 20-х годов удалось заманить 181,5 тыс. Основная их часть, 122 тыс., вернулись в страшном 1921 году — и для большинства из них путь на родину стал всего лишь дорогой в могилу.

Информация об этом просачивалась на Запад, но никого особо не интересовала. Или объявлялась «клеветой». Врангелю все же удалось спасти остатки армии, договорившись с правительствами Сербии и Болгарии. Белые части были перевезены в эти страны, распределены на работы с сохранением воинских структур. Однако такое решение лишь продлило агонию антисоветских сил. Запад уже открыто нацеливался на дележку русского рынка и русских богатств — и для этого протягивал руки большевикам. К 1921 г. торговые соглашения с Советским правительством заключили Англия, Германия, Италия, Эстония, Латвия. Ллойд Джордж при этом «остроумно» выразился, что «торговать можно и с людоедами».

Кстати, именно тогда в западной истории и политологии стал усиленно формироваться штамп, что революция в России со всеми ее ужасами — сугубо русское, «национальное» явление. Комиссары, чекисты рисовались в образе типично русских «мужиков». Словом, сами русские и получались «людоедами», о которых столь красноречиво упомянул Ллойд Джордж. А стоит ли «людоедов» жалеть? Вдобавок пропагандировалась идея, что темный русский народ привык жить в рабстве, иначе он не может. Жил под «тиранией» царя, а когда его свергли, единственной устойчивой властью стала тоже тирания. Но при таком раскладе и сама власть большевиков выглядела не столь уж страшной. Что поделать, если только такая власть сумела обуздать «русскую анархию»? И западная пресса вовсю старалась подретушировать имидж кремлевских лидеров. Ошарашивала читателей сенсационными «открытиями», что эти лидеры, оказывается, образованные люди, знают иностранные языки, умеют остроумно пошутить. Откуда напрашивался вывод — глядишь, сумеют троцкие с радеками и чичериными просветить и поднять до своего культурного уровня темных и забитых русских. И то, что происходило в России, называли «великим социальным экспериментом».

Ситуация порой казалась даже парадоксальной. При царе вся западная «общественность» выражала озабоченность «правами человека» в России. Дружно клеймила императора «палачом», «убийцей», поднимала хай по поводу арестов революционеров и казней террористов. Теперь же лились потоки русской крови. Но когда эмигрантские организации (причем зачастую те же самые социалисты и либералы, которых так горячо поддерживал Запад при царе) обращались к правительствам, общественным кругам иностранных держав с просьбами о дипломатических протестах, о заявлениях по поводу действий большевиков, им холодно отвечали, что подобная реакция «будет истолкована как вмешательство во внутренние русские дела» или даже, что «официальный протест может быть истолкован как сочувствие контрреволюционным элементам».

П. Н. Милюков выступил с докладом о красном терроре на Международном конгрессе Лиг защиты Прав Человека. Резолюция по докладу была принята обтекаемая и смехотворная — дескать, стало известно, что в России «около тысячи» граждан приговорены к смертной казни или «нескольким годам заключения». Поэтому конгресс «считает своим долгом настаивать перед советскими властями на отмене смертных приговоров и на широкой амнистии». А, кроме того, конгресс «требует, чтобы русское правительство ускорило момент восстановления свободы слова и печати, ибо эти свободы являются необходимыми условиями развития республики».

Любое антисоветское сопротивление теперь было лишь помехой для внедрения в Россию иностранного капитала, освоения ее рынков и дальнейшего разворовывания. Так, американцам очень мешал фронт, сохранявшийся на Дальнем Востоке под покровительством японцев. Он перерезал Транссибирскую магистраль, не позволял осуществлять перевозки грузов через Владивосток, препятствовал американским дельцам поживиться концессиями в Сибири. И в ноябре 1921 г. была созвана международная Вашингтонская конференция. На нее были приглашены делегации всех Тихоокеанских держав — вроде как для закрепления мира и выработки общей политики в этом регионе. Заседала она до февраля 1922 г., и решения определяли отнюдь не все государства, представленные на конференции. Тон задавали США, к которым тесно примкнула Англия. Под давлением этих держав конференция принялась урезать интересы Японии. И обязала ее вывести войска из Приморья. А это предопределило судьбу Владивостокского правительства и белой армии Дитерихса, которые еще продолжали удерживаться против большевиков.