Легенда, стр. 3

Жара выматывает, и я отвлекаюсь от размышлений. Жилет липнет к рубашке, а украшенная кружевом рубашка — к коже.

Метиас снова поднимает голову к небу, натягивает перчатки (черный неопрен, спектральная подкладка, тыльная сторона украшена отличительными знаками капитана) и направляется в дом. Я следую за ним.

— Похоже, вечером будет дождь, — говорит Метиас. Он останавливается и гладит нашего Олли, белую овчарку, который разлегся на диване. — Без меня не тренируйся. Не хочу, чтобы ты заболела, бегая под дождем.

Я не смотрю на брата и не отвечаю. «Начинается».

Метиас замечает мое молчание и переводит на меня взгляд. Я вижу, как на его лице возникает недовольство.

— И не гуляй с Олли по улицам. Вечером во всех секторах могут отключить электричество. Будь осторожна… По крайней мере, пока я не вернусь домой. Я серьезно, ясно? Я видел, как на тебя смотрят мужчины. Мне это не нравится.

Я терпеливо жду, пока брат договорит все то, что уже повторял мне бесчисленное множество раз (девяносто два, если точно): при сигнале о наводнении бежать на пятнадцатый этаж; держать поблизости газовые лампы на случай отключения в городе электричества; не тренироваться в скалолазании, используя внешнюю стену нашего дома; не отрабатывать навыки слежки за незнакомцами; не пораниться.

— И сама на обед не ходи. Пусть тебе что-нибудь принесут. — Метиас заставляет меня посмотреть ему в лицо и строго произносит: — Осторожнее с тем, кому открываешь дверь.

Я поднимаю бровь и говорю:

— Не смеши меня. Я же не дура. Нет надобности напоминать мне очевидное.

Метиас колеблется. Затем коротко улыбается в ответ, словно и правда не станет за меня беспокоиться, словно и правда согласен с тем, что я слишком умна для таких ошибок, а он просто параноик. Но все же я замечаю в его глазах тревогу. Несмотря на мою острую интуицию, отличную учебу в Стэнфорде, успехи в самообороне, стрельбе и рукопашном бое, в глазах Метиаса я все равно вижу тот же страх. Он боится, что со мной может что-то случиться, как с нашими родителями. Этот страх никогда не оставляет его лицо.

Метиас вздыхает и снова отворачивается.

— Просто не выходи никуда сегодня вечером. Останься дома.

— А сам-то уходишь. Я бы сказала, что это нелогично и лицемерно.

— Я уже говорил тебе «нет». Дважды. И ты все же хочешь пойти со мной?

— Ты так проницателен.

Метиас направляется в бывшую спальню родителей. Я прислоняюсь к стене, а брат открывает шкаф и начинает копаться в коробках.

— Когда я выбираю, кто пойдет на миссию, у меня нет надобности в тебе, Джун. Есть солдаты и способнее тебя.

— Правда? — отвечаю я. — Назови хоть одного.

— Томас. Уильям и Марк.

Я продолжаю смотреть на брата, но Метиас не поднимает голову и все так же роется в шкафу.

— Ответ неверен, — отвечаю я. — Мне известно, что я лучше.

— Тебе пятнадцать.

Да. А еще я единственная во всей Республике прошла испытание, получив высший балл в тысячу пятьсот очков.

— Это к делу не относится, — возражаю я. — В темном переулке я могу ускользнуть от всех троих.

— Мне не нужен кто-либо неуловимый. Не нужен детектив. Мне нужна охрана, большие отряды сильных людей, которые не ставят под вопрос мой авторитет.

Я прикусываю язык, чтобы промолчать. Метиас взял меня на миссию только раз. Раз. Год назад командир Метиаса поручил ему убить сбежавшего военнопленного. Военнопленный был солдатом Колоний, нашей страны-соседки, пустой земли на востоке Америки с затопленными полями и жаждущими войны дикарями. Метиас таскал меня за собой, и вместе мы преследовали военнопленного все дальше и дальше вглубь нашей территории, прочь от разделительных ограждений и полоски земли между Республикой и Колониями, прочь от фронта и усеянного воздушными кораблями неба. Я загнала преступника в угол, и Метиас его пристрелил.

Во время погони мне сломали три ребра и ранили в ногу ножом. Теперь Метиас отказывается брать меня с собой.

— Будь разумным, — говорю я спустя некоторое время. — Для наблюдения за лабораторией больницы тебе нужен проницательный солдат. Если явятся нежелательные гости, я первой это пойму. Я могу прикрыть твою спину. — «Я могу защитить тебя», — добавляю про себя.

Метиас даже не потрудился подумать.

— Нет, — отвечает он. — Решение окончательное. Я не возьму тебя в лабораторию.

— Значит, ты не доверяешь мне свою жизнь. И жизни твоих солдат.

— Я полностью тебе доверяю.

Я замолкаю и смотрю, как Метиас достает из шкафа три коробки. Каждая размером двадцать на двадцать. Коробка номер один: старые фотоальбомы наших родителей. Коробки номер два и три: дневники Метиаса. Я стискиваю зубы. Не люблю, когда брат достает эти альбомы. Время от времени он просматривает их, бесполезные фотографии наших родителей. Не вижу в этом никакого смысла. Многие дети Республики потеряли родителей при более ужасных обстоятельствах, чем автокатастрофа. Зачем смотреть на фотографии людей, которых уже нет? Разве кому-то есть от этого польза? Разве это залечит твои раны? Но потом мне становится стыдно за подобные мысли. Я не знала родителей достаточно долго, чтобы полюбить их так, как Метиас. Если я оплакиваю их потерю, то оплакиваю отсутствие каких-либо воспоминаний о них. Все, что я помню, — это взрослые ноги, снующие по квартире, и взрослые руки, которые берут меня из кроватки. Все.

Все детские воспоминания — аудитория, где я получила награду, теплый суп каждый раз во время болезни, то, как меня ругают или укладывают спать, — связаны только с лицом Метиаса.

Брат открывает коробку номер три. Там лежат двенадцать дневников в кожаном переплете.

— Что ты ищешь? — спрашиваю я.

— Ничего, ничего. Просто один свой старый значок.

Ложь! Метиас держит старые значки не здесь. Метиас отряхивает руки от пыли и поднимается. Потом колеблется, словно хочет мне что-то сказать, но раздумывает. Кладет руки мне на плечи.

— Я объясню позже… нам о многом нужно поговорить. — Метиас опять смотрит на коробки с дневниками, не обращая внимания на мой вопросительный взгляд. Потом быстро целует меня в лоб. — Люблю тебя, Джучок, — произносит он свое фирменное прощание. И поворачивается, чтобы уйти, не дожидаясь, пока выражение моего лица изменится.

— Я не стану дожидаться тебя и лягу спать, — бросаю вслед, но к тому времени Метиас уже стоит у входной двери, открывает ее, уходит. Некоторое время я остаюсь на месте, сглатывая страх, который поднимается во мне каждый раз, когда Метиас идет на миссию. Словно это последний раз, когда мы виделись. — Будь осторожен, — тихо шепчу я.

Но сейчас говорить это уже бесполезно. Метиас слишком далеко, чтобы меня услышать.

Дэй

В семь лет я опустил шарик дробленого льда в банку с бензином, подождал, пока жидкость затвердеет вокруг льда корочкой, и поджег. Потом запустил банку с помощью рогатки в окно местного полицейского управления. Я помню, как вскоре из-за угла вывернули пожарные машины, помню обугленные руины западного крыла здания полиции. Они так и не нашли виновника, а я не признался. В конце концов никаких улик не обнаружили. Я совершил идеальное преступление.

Мать надеялась, что я поднимусь выше своих незнатных предков. Стану кем-то выдающимся.

Я вполне известен, но мама вряд ли хотела для меня такой славы.

Снова опустилась ночь. Сорок восемь часов после того, как солдаты пометили дверь моего дома.

Я жду в тени у Центральной больницы Лос-Анджелеса, глядя на персонал, который снует туда и обратно через главные двери. Ночь облачно-безлунная, и я не вижу потрескавшийся знак Бэнк-Тауэра на верху строения. Каждый этаж освещен электрическим светом — роскошь, которая позволительна лишь для правительственных зданий и дома элиты. В ожидании разрешения въехать на подземную стоянку вдоль дороги выстроились военные джипы. Какой-то служащий проверяет их идентификационные номера. Я не свожу глаз с центрального входа, не смея шевельнуться.