По законам войны, стр. 3

В кухне нашел кусок домашней колбасы, хлеб, завернул их в газету, сунул за пазуху под куртку. Взял с собой отцовский фонарик, натянул кепку и, больше не медля, шагнул к выходу.

Солнце тем временем уже опустилось за горизонт, выставив над холмом неяркий багровый серпик, и сумерки в подъезде стали гуще. Веселый, шумный, когда-то наполненный голосами детей, перекличкою патефонов, дом казался неживым.

МИЛЛИМЕТР

Беленькая, румяненькая, пухленькая Ася Вагина была на целую голову ниже Тимки. За этот игрушечный рост ей придумывали десятки прозвищ: и Молекула, и Кнопка, и Карапешка, и Миллиметр… Но Карапешка относилась к своим прозвищам совершенно равнодушно и, кажется, была страшно счастлива, что уродилась такой маленькой, словно это давало ей особые преимущества перед одноклассницами. Мало того, если другие, нормального роста девчонки вели себя, как положено девчонкам в четырнадцать лет, — Карапешка переняла у матери взрослые манеры, и, в то время как случайные люди принимали ее за второклассницу, она считала себя чуть ли не дамой. Даже косы Карапешка не носила, а подбирала волосы по-взрослому, валиком, что позаимствовала у Тимкиной матери. У нее была просто болезнь — перенимать все, что увидит или услышит. Одна эта взрослость ее при кукольной внешности была невыносима. Но Миллиметр ухитрилась нажить столько отрицательных привычек и качеств, что их с избытком хватило бы на три седьмых — «А», «Б» и «В» — класса.

Тетя Роза была учительницей, преподавала старшеклассникам немецкий язык. А Карапешку свою начала обучать языку лет с шести, чем Кнопка, или Миллиметр, ужасно гордилась и никогда при встречах не говорила «здравствуй», а «гутен морген» или «гутен таг». Если ее спросишь, где Аня и Вера, не скажет по-человечески, что пошли купаться, а ответит буквально по учебнику немецкого языка: «Анна унд Вера баден». И к ее многочисленным прозвищам прибавилось еще три: Немка, Ундвера и Аннабаден.

В одном подъезде с Аннабаден жила портниха Ангелина Васильевна. Ее всегда было слышно за квартал — Ангелина Васильевна вмешивалась в любое дело, касалось оно ее или не касалось: метет ли дворник улицу, везет ли мимо свою тележку мороженщица или кто-то вывесил для просушки белье во дворе. Начинала Ангелина Васильевна с того, что грозилась вырвать руки простофиле, который «так делает». Выяснялось, что делать все нужно наоборот… Особенно доставалось мужчинам. И когда скандал разгорался в полную силу, по мнению Ангелины Васильевны, зачинщиком скандала всегда был кто-то, а уж никак не она, и все всегда завершалось тем, что портниха грозилась привлечь своего соперника к ответственности, кричала: «Я тебе не жена! Ты свою жену иди называй так, а на меня не имеешь права!..» Муж у Ангелины Васильевны был, но жил он отдельно от нее, где-то в другом конце города. Раз в одну — две недели он с небольшим фибровым чемоданом возвращался к Ангелине Васильевне, — как правило, под вечер, после работы. Но с тем же самым чемоданом убегал на следующее утро под неуемные крики Ангелины Васильевны. Мужу она не могла сказать, что не жена ему, поэтому кричала немножко иначе: «Я тебе не какая-нибудь!.. Ты иди других называй так, а я тебе не какая-нибудь!..»

Вот эта самая Ангелина почему-то влюбилась в Аннабаден, и в то время, как тетя Роза, отучив первую смену, задерживалась в школе на вторую, Ангелина Васильевна и Аннабаден вместе готовили себе ужин, вместе ходили в кино и на море купаться… Вполне естественно, что Аннабаден переняла вскоре ее самые худшие привычки и обзавелась еще одним прозвищем: «Я-тебе-не-жена».

Тимка имел к Миллиметру особые претензии. Их отцы служили на одном корабле — хорошо, их матери были подругами еще до того, как родились Тимка и Миллиметр, — ладно… Зачем она подчеркивала в разговорах: «Мы с Тимой… У меня и Тимы…»? Или звала на весь класс: «Тимоша!» — все равно что «Тимулечка». Игорь Надеин, с которым сидел Тимка, дважды за эту зиму переболел гриппом, и оба раза Карапешка, взяв свой портфель, как ни в чем не бывало пересаживалась к Тимке, после чего за Тимкиной спиной ее называли Нефедовой. Отколотить Аннабаден было не то что боязно — перед родителями, например, — но как-то не солидно. Раз Тимка не выдержал и замахнулся на нее кулаком, а потом сам же и мучался: глаза у Миллиметра сделались при этом такие испуганные и так она сжалась вся, что Тимке показалось, он замахнулся не на взрослую девчонку, а на младенца. Вдобавок Миллиметр заплакала.

Тимка шел к Вагиным без надежды увидеть кого-нибудь. Но это было последнее звено, которое так или иначе связывало его со «Штормовым». И, зная наверняка, что Вагины эвакуировались, Тимка не мог не заглянуть на улицу Челюскинцев, где они жили.

Он издалека еще заметил непривычную брешь с той стороны улицы Челюскинцев, где недавно стоял красивый, с полукруглыми окнами и решетчатой аркой дом Вагиных. От развалин тянуло едким запахом гари.

Багровый солнечный диск полностью скрылся за горизонтом, и быстро гасла робкая полоска зари над Семеновскими холмами.

Тимка в полном одиночестве обошел развалины вагинского дома. Постоял на заваленной грудами кирпича и камня площадке, что служила когда-то внутренним двориком, прислушался, уловив откуда-то из темноты соседнего дома слабый, похожий на мяуканье писк. Подумал, что сейчас не время отыскивать заблудившегося в развалинах котенка. Но сделал шаг по направлению улицы и тут же снова остановился, потому что едва слышное мяуканье сразу перешло в неудержный, громкий плач. Тимка прошел назад и в углу, между полуразрушенной стеной соседнего дома и кирпичной оградой, увидел сидящую на кусках цемента Асю.

Обратив к нему мокрое лицо и вздрагивая всем телом, она заплакала еще громче. Руки и ноги ее были в кровавых ссадинах.

— Ты что… — Он чуть не сказал: Карапешка. — Ты что, Ася?!

Хотел поднять ее. Она шевельнула губами, пытаясь что-то сказать, но у нее получалось только прерывистое, громкое:

— А!.. а!.. а!..

— Ася! Перестань, Ася! Слышишь?! — прикрикнул Тимка и наконец поставил ее на ноги. — Пойдем! Нельзя нам тут оставаться!

— Не пойду!.. — ответила она сквозь слезы. И перестала плакать в голос, но долго еще всхлипывала, судорожно глотая воздух.

Тимка достал из кармана носовой платок, и сам, потому что руки ее не слушались, кое-как утер ей лицо. Потом с трудом выяснил, почему она осталась в городе, не уехала.

Когда им сказали, что нужно бежать к причалу, тетя Роза сунула Асе хозяйственную сумку, сама в одну руку подхватила чемодан, на другую — шестимесячную Олю, и они побежали к площади Свердлова, чтобы захватить с собой Тимку. Но у самой площади тетя Роза вспомнила, что позабыла дома узелок с молоком и фруктовыми соками для ребенка.

Оставила чемодан Асе, велела ждать, а сама побежала опять на улицу Челюскинцев. Ася ждала ее в чьем-то подъезде час, другой, а потом, бросив сумку и чемодан, побежала следом. И увидела вместо дома эти развалины…

— Хорошо… — забормотал Тимка. — Может, вы разошлись… А где ты вся так ободралась?

— Я копала!.. — Ася снова заплакала в голос. — Копала вот ту-у-т! — протяжно выкрикнула она, показывая на развалины своего дома. И Тимке сделалось жутко. Она своими слабыми руками пыталась разобрать завал, что не просто даже для взрослых спасателей. Сколько она провозилась тут?

— Дурочка! — сказал Тимка. — Может, она забыла, где оставила тебя, и побежала к причалу другой улицей! Я видел, как уходили корабли, там были женщины с детьми, и тетя Роза уехала! Конечно, уехала! — повторил Тимка, хотя знал, что этого быть не может.

Но слова его подействовали. Ася стала всхлипывать реже.

— Пойдем, — сказал Тимка. — Скоро ночь, и надо торопиться.

— А куда?! — спросила Ася. — Куда я теперь пойду?!

— Ну, куда-нибудь! Поживешь пока у нас! — предложил Тимка. Сначала предложил, а потом спохватился, что его дома тоже больше не существует, что ему, как и Асе, ночевать негде. — Что-нибудь придумаем! — добавил он. — Пошли! — И, схватив ее за руку, потащил в обход развалин, на улицу.