Ветеран Цезаря, стр. 21

— Ты?.. Фу… Боги мои… Как тихо подкрался! Даже испугал меня.

— Я не подкрадывался. Я подошёл. А ты испугался, потому что знаешь свою вину, — произнёс я, наклонившись к нему так, что он отшатнулся. — Приказ в Патры послал? Как ты смел забыть? Из-за тебя девушку продали! А ты знаешь, что такое рабство?!

— Потише, потише! — сказал он, отстраняя мою руку, которой я угрожающе размахивал перед его глазами. — Если хочешь со мною говорить, отойди подальше. Сядь на краю бассейна.

Когда я, желая услышать его объяснение, выполнил это приказание, он вытащил из-за пазухи золотой свисток, который, оказывается, носил на цепочке.

— Не вздумай опять на меня бросаться. Стоит мне свистнуть — и десяток рабов разорвёт тебя на куски. Никогда не думал, что ты такой необузданный! А этот дурацкий приказ я и не собирался отсылать. Я написал его, чтобы не препираться с тобой, а поскорей отправить тебя в поездку. Испанских агентов надо было проверить без промедления… Кстати: где же отчёт о поездке?

— Ты его получишь, не беспокойся. Испанские рудники — позор и ужас… Но об этом после. Я не понял: ты сказал, что сознательно обманул меня и не собирался отправлять приказ?

— Конечно. А что девушка продана, не моя вина. Её продал отец, а не я. Глава семьи вправе распоряжаться своим имуществом и детьми. Если он предпочёл продать дочь, а не имение — это его дело. А приказ… Послать такой приказ — значит уподобить себя дровосеку, подрубающему ветку, на которой сидит: дай потачку одному должнику — другие потребуют того же.

— Да? — сдерживая себя, сказал я. — Ну, а рудники? Что вы подрубите, если проявите каплю гуманности к несчастным, попавшим в эту преисподнюю?

— Что подрубим? — Он поднял палец. — Закон! Столп, на котором стоит государство, — вот что подрубим. Есть преступления, за которые осуждают на смерть. Предположим: раб убил своего господина. Другие рабы обязаны были защитить жизнь хозяина. Они этого не сделали. Значит, они были в сговоре с убийцей и должны вместе с ним умереть. Необходимейшая мера! Иначе они всех нас перережут. А мы этих обречённых смерти выкупаем для работы на рудниках. Когда будешь там в следующий раз, спроси любого, что он предпочитает: распятие на кресте или рудник. Уверен, что каждый скажет, что готов трудиться день и ночь, лишь бы жить. Следовательно, это вполне гуманное наказание.

— «Жить»? О какой жизни говоришь ты? Это не жизнь, а замедленная смерть. Они умирают от голода. Их убивает непосильная работа. Они лишены сна, света, одежды. Они осыпаны паразитами… И там не только убийцы!

— Да, — кивнул Волумний. — Есть также ослушники, беглецы, воры. Я не считаю, что работа преступников выгодна: они очень быстро вымирают, иногда из-за этого приходится даже приостанавливать добычу руды, но… — он развёл руками, — компания настаивает. Считают, что недолговечность преступников отчасти возмещается их дешевизной. Если хочешь видеть идеально поставленное дело, спустись как-нибудь в рудники Лавриона. Там очень благоустроенно: галереи вентилируются, кормят не хуже, чем в любом имении, и рабочий день нормальный — от зари до зари. Потому что там заняты рабы, которых отдают внаём хозяева. Это разница.

Я закрыл глаза, и снова встали передо мною скелеты, долбящие молотками скалу… Формиона тоже может оказаться в этой преисподней. Я готов был закричать от ярости! Но сдержался. О ней — ни звука! Волумний не должен знать, что она для меня значит. И вместо тех слов, что рвались у меня с уст, я крикнул:

— Не согласен получать проценты со смерти! Если я вам нужен, сделайте все рудники такими, как Лаврионские, верните отцу девушку, не наращивайте проценты так, что они перерастают сумму долга! Это нечестно! Это жестоко!

— Вот когда ты будешь издавать законы, — усмехнулся Волумний, — тогда и попробуешь осчастливить всякий сброд. А пока радуйся, что они хоть кое-что делают для нас, вместо того чтобы бесполезно умирать на крестах. А дочь должника… Если бы я знал, что ты ею заинтересован, я послал бы этот дурацкий приказ или распоряжение купить для тебя девушку.

Задыхаясь от гнева, я указал на свисток, который Волумний уронил в траву:

— И ты смеешь… липкими от крови руками… прикасаться к творению философа или поэта! Подлец! Лицемер! Порываю со всеми вами! Не приду больше сюда! И Валерия не пущу!

Не слушая, что кричит мне вслед Волумний, я выбежал из его дома.

В отчаянии, что ничего не сделал ни для Формионы, ни для рабов в рудниках, я всю дорогу перебирал сказанное мною. Все мои слова были грубы или бледны… Как стало мне стыдно! Почему не подготовился я к этому разговору? Теперь я бы произнёс такую речь! Такую, что впору была бы судебному оратору!

По закону откупщики вправе преследовать нас, если мы не сдадим все отчёты и книги. Так сказал Валерий. Я разбушевался, крича, что и сам не хочу и Валерию не позволю разговаривать с этими лицемерами и убийцами. Он пожал плечами и договорился с нашим хозяином, чтобы тот известил откупщиков о нашей готовности в возможно короткий срок представить компании все отчёты, только пусть за ними кого-нибудь присылают. Прошло несколько недель, прежде чем мы закончили эту работу; она затянулась, потому что Валерий самым тщательным образом высчитал всё, что нам с них за последний год причиталось, хотя я не хотел этих денег брать, а откупщики не желали платить. Волумний испортил расчётные листы, сделав на них надпись: «Луций, видно, только на словах отказывается получать проценты со смерти?» Прочтя это, я разразился упрёками, крича, что Валерий ставит меня в унизительное положение: теперь откупщики скажут, что Луций Сестий такой же лицемер, как и они. Но Валерий был практичен, подобно всем грекам.

— Мы работали? — спросил он меня и сам ответил: — Работали. Всякий труд надо оплачивать. С какой стати мы будем оставлять свой заработок в руках откупщиков, которые употребят эти деньги во зло? А нам они нужны на благочестивое дело: спасение твоей матери и этой бедняжки Формионы. И мы должны забрать у нечестивцев всё до последнего асса.

Меня он убедил. Откупщиков тоже. Не знаю, что он им говорил, но, так или иначе, эти деньги оказались у аргентария [46], хранившего наши сбережения.

Все эти дни мы так спешили, что почти не выходили из дома, питаясь тем, что было у нас в кладовой или что приносил нам раз в день слуга из соседней харчевни. И вот наконец отосланы последние таблицы! Можно возвращаться в Италию, отнять мать у Диксипа, найти и выкупить Формиону. Но Валерий настоял, чтобы мы ещё задержались и распродали накопившийся хозяйственный скарб. Я бы никогда до этого не додумался, а просто оставил бы всё хозяину дома. Валерий доказал мне, что несколько лишних денариев нам не помешают, и я снова преклонился перед его практичностью. Наконец покончено и с этим, и, забрав у аргентария деньги, мы стали искать попутное судно. Это было довольно трудно, потому что в эту пору года решались на морской переход лишь те хозяева кораблей, которых бури пугали меньше, чем встреча с пиратами. Все заботы об отъезде взял на себя Валерий. У меня было много свободного времени для размышлений и волнений. Больше всего терзали меня три вопроса: что мне делать, если у моей матери есть второй сын? Сын Диксипа… Как встретить мне самого Диксипа — убийцу моего отца, ставшего мужем моей матери?.. Что делать, если хозяин Формионы не согласится уступить её мне?

Глава третья

К тому времени, когда мы взошли на корабль, я уж был так охвачен ревностью и нетерпением, что ничего и никого вокруг не замечал. Часами простаивал я под навесом на носу нашего корабля, словно мог пронзить взором пространство, отделяющее меня от Италии. Валерий шутя говорил, что Одиссей, возвращающийся в Итаку, наверно, вот так же смотрел в сторону дома, раздумывая, что ждёт его там.

Да, что ждёт меня там? Почти четыре года прошло с тех пор, как я на маленькой лодочке отчалил от наших дощатых мостков, оплакивая свои обиды. Как мог я выдержать такую долгую разлуку? Почему не послушался Цезаря и не отплыл сразу в Брундизий? Может быть, мне удалось бы спасти мать от этого позорного брака! В глубине души я знал, что мне нет оправданий, но хотел найти их, уверяя себя, что человек не волен в своей судьбе: видно, богам зачем-то понадобилось задержать меня вдали от дома. Но зачем?