Мило и волшебная будка, стр. 16

И поскольку воспользоваться его снадобьем никто не собирался, он снял с ближайшей полки бутыль цвета темного янтаря и, тщательно вытерев, поставил на стол перед собой.

— Если вам нравится всю жизнь страдать от шумодефицита, ну и страдайте на здоровье, а это я скормлю ТАРАРАМУ на завтрак, — сказал он и с легким хлопком выдернул пробку из горлышка.

Мило, Тактик и Ляпсус настороженно поглядывали на бутыль, не зная, чего еще можно ждать от доктора. Сперва все было тихо, потом как будто из далекого далека донесся басовитый гул. Он нарастал — все ближе и ближе, все громче, громче и громче, — пока не превратился в оглушительный, душераздирающий рев, вырывавшийся, казалось, из этой самой бутыли. Вот из горлышка потянулась крутящаяся струя густого сизого дыма, спиралью взвилась под потолок, разбухла и постепенно приобрела очертания дымного облака с руками, ногами, ярко-желтыми глазами и огромной прожорливой пастью. Едва облако оторвалось от бутылки, как тут же схватило мензурку с зельем, запрокинуло над головой — если это была голова — и выхлестало все в три глотка.

— А-га-га! Это было не худо придумано, хозяин, — взревело облако так, что фургон заходил ходуном. — Я-то уж думал, что мне век свободы не видать. А в бутылке-то ох как тесно.

— Это — мой компаньон, Чудовищный ТАРАРАМ, — сказал доктор Какофонии. — Не обращайте внимания на его внешний вид — за ним попросту присмотреть некому. Он, знаете ли, круглый сирота, которого я вырастил без всяких там нянек и воспитателей…

— У семи нянек дитё без глазу! — заорал ТАРАРАМ, давясь от хохота. (А ну-ка, представьте себе облако густого сизого дыма, давящееся от хохота.)

— Когда я нашел его, — как ни в чем не бывало продолжал доктор, — в бутыли из-под газировки, одного, всеми покинутого — ни родителей, ни родни…

— Ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца! — грохнул ТАРАРАМ, хлопнув себя по тому месту, где должно быть колено, и заливаясь не тише трех сирен, ревущих разом.

— Я принес его сюда, — Дериухо И. Горло слегка поморщился, — и несмотря на всю бесформенность его образа, равно как на его форменные безобразия, дал образование…

— Рылом не вышел, да умом взял! — покатился ТАРАРАМ с хохоту.

— …вывел в люди, и теперь он мой компаньон, собиратель и распространитель новых шумов, — закончил доктор, утирая лоб носовым платком.

— Шуму много, а толку нет! — радостно проскрипел Ляпсус, чтобы поддержать компанию.

— Вовсе и не смешно, — захныкал ТАРАРАМ и, забившись в угол, надулся.

— Что он такое, ТАРАРАМ? — спросил Мило, придя наконец в себя после столь неожиданного явления.

— Ты хочешь сказать, что никогда не встречался с Чудовищным ТАРАРАМОМ? — удивился доктор Какофонии. — Мне кажется, с ним все знакомы. Когда ты так разыграешься в своей комнате, что тебя просят вести себя потише, — это как называется?

— Чудовищный тарарам, — признался Мило.

— А когда у соседей ночью вовсю орет радио и хочется, чтобы они сделали его потише, это что?

— Чудовищный тарарам, — ответил Тактик.

— А когда на вашей улице ремонтируют мостовую и сутки напролет стучат отбойные молотки, что говорят все?

— Чудовищный грохот! — вскричал Ляпсус.

— ГРОХОТ Чудовищный, — горестно зарыдал ТАРАРАМ, — это мой дедушка. Он умер во время большой эпидемии тишины тысяча семьсот двенадцатого года.

Мило стало так жалко несчастного ТАРАРАМА, что он подал ему свой носовой платок, который сразу же промок от сизых дымных слез.

— Спасибо, — простонал ТАРАРАМ, — ты ужасно добр. Одного только не могу понять, отчего вы все не любите шума. Я тут на прошлой неделе слышал такой «шарах», что два дня подряд вопил от восторга.

Это воспоминание так его расстроило, что он вновь начал всхлипывать, и пытался сдержаться, и не мог, и все это звучало так, словно о длиннющую доску точат здоровенные когти.

— У него нежная душа, да? — спросил Мило, пытаясь успокоить чересчур чувствительное облако дыма.

— Да, это так, — согласился Дериухо И. Горло. — Но, знаешь, он прав: шум — это самое ценное, что есть в мире.

— А король Азбукиан утверждает, что самое ценное — это слова, — заметил Мило.

— ЧУШЬ! — взревел доктор. — Что делает младенец, которого забыли покормить?

— Он орет! — отвечал ТАРАРАМ, и глаза его засветились.

— А машина, которую забыли подзаправить?

— Она чихает! — И ТАРАРАМ запрыгал на одной ножке.

— А колесо, которое забыли подмазать?

— Оно скрипит! — ревел ТАРАРАМ, хохоча до упаду.

— А что делают люди, когда их все время обижают?

— Они взрываются! — ТАРАРАМ катался по полу, и лицо его клубилось от радости.

— Видишь, как все просто, — обратился доктор к Мило (который уже ничего не видел, кроме дыма), затем, повернувшись к заплаканному и счастливому облаку, заметил: — Тебе, пожалуй, пора собираться.

— Куда? — спросил Мило. — Может быть, нам по дороге?

— Вот уж нет, — ответил ТАРАРАМ, хватая со стола охапку порожних мешков. — Вам, может, и по дороге, а мне — сразу во все стороны. Собирать шумы, думаешь, просто? Каждый день рыщу по всему свету, потому как самые восхитительно ужасные и на диво отвратительные звуки производятся где ни попадя. Как найду, схвачу — и в мешок, и несу доктору — на лекарства. Дело у меня такое.

— И делает он его распрекрасно, — подтвердил доктор Какофонии, грохнув кулаком по столу.

— Стало быть, где какой шум — там и я, — сообщил ТАРАРАМ с гордостью. — А теперь мне пора, потому как чую добычу. Быть сегодня и скрежету зубовному, и громким скандалам, и газетной шумихе.

— А вы куда едете? — спросил доктор, замешивая новое снадобье.

— В Числовенцию.

— Эк вам не везет, — заметил ТАРАРАМ, просачиваясь в дверь, — прямо скажем, не везет — дорога вам прямиком в Долину Созвучий.

— Там что, очень плохо? — забеспокоился Ляпсус.

ТАРАРАМ заклубился в дверном проеме, и его лицо, почти лишенное выражения, выразило кошмарный ужас, а доктор вздрогнул, что прозвучало, как грузовой поезд, врезавшийся с разгону в гору заварного крема.

— Чего тут говорить? Сами скоро узнаете! — ТАРАРАМ сочувственно кивнул им на прощание и умчался по своим делам.

Глава 12

Долина безмолвия

И вновь они мчались по шоссе. Ляпсус ради собственного удовольствия напевал обрывки забытых песенок, Тактик сопел, принюхиваясь к ветру, а Мило размышлял:

«Очень даже симпатичное местечко — эта долина. Почему Дериухо так разволновался? Непонятно. Дорога как дорога — ничего страшного вроде не предвидится».

Такие мысли крутились у него в голове, когда они въезжали в мощные каменные ворота. А за воротами сразу все изменилось.

Поначалу невозможно было понять, что именно изменилось — все выглядело так же, и пахло тем же, но все-таки, непонятно почему, казалось другим.

— Что-то здесь не так, — проговорил Мило. Во всяком случае, именно это можно было прочесть по его губам, но изо рта не вылетело ни звука.

Тут-то он и понял, что здесь не так: Тактик больше не тикал, а Ляпсус, распевавший во всю мочь, делал это совершенно беззвучно. Их обступила полная тишина: ветер не шелестел, мотор автомобильчика не урчал и насекомые не жужжали среди цветов. Не было слышно ровным счетом ничего, как будто кто-то нажал на некую таинственную кнопку и выключил все звуки на свете.

Тут и Ляпсус, сообразивший, что приключилось, подскочил от ужаса, а Тактик принялся вертеть головой, пытаясь проверить, не кончился ли у него завод. Что и говорить, странное это было ощущение: хоть кричи, хоть шепчи, хоть стучи — все равно впустую.

«Вот ужас-то», — подумал Мило, сбавляя скорость.

Все трое разом заговорили, заверещали, залаяли, но ничего не добились, кроме того, что сами не заметили, как въехали в самую середину толпы, шествовавшей по дороге. Часть толпы что-то безголосо распевала, а некоторые несли большие плакаты, гласившие: