Большие каникулы, стр. 48

— Лика никогда не лжет, — сурово глядя на меня, добавил папаша.

— Если он что-нибудь говорит, то так оно и есть. Он ведь умница… Совсем как взрослый! — заявила жена пенсионера.

Я весь кипел.

— Ладно, увидите! — рявкнул я, вскакивая со стула. — Я куплю коня у дяди Захарии и подарю его вам, чтобы вы убедились, что он цел и невредим, с хвостом и со всеми зубами…

Я сдержал слово.

На следующий же день я снял со сберкнижки все свои сбережения и купил коня. Прежде всего я отправился в табачную лавку. Взяв коня за уздечку, я вошел с ним в лавку.

— Пожалуйста! Полюбуйтесь, — торжествующе заявил я косо смотревшему на меня продавцу. — Разве у него не все зубы? А хвост? Или он, по-вашему, накладной?… Ну, что скажете? Давайте пересчитаем ему ноги… А теперь, умоляю вас, пойдите и скажите об этом семейству Ионеску. Я не хочу, чтоб они думали, будто я лгу. Просто я не привык давать честное слово и клясться ни с того, ни с сего.

Продавец покачал головой и, как только я вышел из лавки, запер дверь.

Тогда я взял коня за узду и повел его на почту. Тут я снова пересчитал ему зубы и ноги, и начал считать волоски на хвосте, но почтальон, объяснив, что ему нужно отнести срочную телеграмму, исчез…

В редакцию газеты меня с конем не пустили. Зато я его сфотографировал и карточку отправил журналисту. Пенсионера дома не оказалось. Но, разгуливая с конем по улице, я останавливал каждого знакомого и спрашивал:

— Ну как, есть у него зубы? А хвост? Вот видите? Так кто же лжет? Я или Лика?

Потом я отвел его домой. И стал ждать, когда кто-нибудь пожалует ко мне в гости. Кто угодно: приятель, молочник, слесарь, электрик. Как только кто-нибудь заходил, я подводил его к коню:

— Видите? Это конь… Конь дяди Захарии. Посмотрите на него хорошенько: есть у него хвост? А зубы?..

Я заметил, что многие посетители крестились, отступали и, забыв попрощаться, убегали.

Потом посетителей больше не стало. Но я был счастлив. Теперь все ясно, и никто больше не может сказать, что я лгун. Я выходил на улицу, высоко подняв голову.

— Ну, что вы скажете о Лике? — спрашивал я издали какого-нибудь знакомого.

Но знакомые, услышав мой вопрос, вздрагивали и пускались наутек.

— Что это с ними? — спрашивал я себя в недоумении.

— Наверное, это опять Лика. Может, он распространил слух, что у моего коня сап. Я как раз собирался вывести его на прогулку и доказать всему городу, что это опять ложь, как вдруг получил письмо. Вот оно у меня, здесь… Писал мой двоюродный брат:

«Что случилось? У нас ходят слухи, что ты рехнулся. Лечись»… Я как раз садился за стол, чтобы ему ответить, как пришла депеша от сестры:

«Немедленно ложись в больницу».

Потом кто-то — наверное, депутат нашего квартала — оставил мне на ступеньках записку:

«Держать коней на чердаке запрещено».

На окно мне прилепили другую бумажку:

«Мучить животных запрещается. Ветеринарная больница».

Сигналы поступали и по телефону. Например:

— Это правда, что вы даете лошади уроки? Вы что, готовите ее к экзаменам?

Или:

— Говорят, вы взяли лошадь в секретарши? Сколько вы ей платите?

Однажды вечером, выйдя из дому, чтобы купить папирос, я своими ушами услышал, как почтенный пенсионер сказал:

— Честно говоря, я стараюсь не попадаться ему на глаза. Он совсем спятил. Это можно было заметить уже в тот вечер у Ионеску. Он был так угрюм и агрессивен и так врал, что уши вяли.

Это показалось мне самым обидным.

Как? Я врал? Ну нет! Я докажу не только всей улице, но и всему городу, всей стране и если надо — всему миру!..

Я решил потребовать экспертизы. Пусть придет комиссия. И увидит коня. Пересчитает ему зубы. Уши. Ноги. И волоски в хвосте. Сфотографирует его анфас и в профиль. И потом опубликует результаты.

Я вернулся домой и подошел к коню. Он жалобно заржал и беспокойно забился.

Я боялся, как бы он не порвал узду, и решил привязать его веревкой за хвост.

«Теперь они застанут его в полном порядке», — подумал я и спокойно лег спать.

Но когда я проснулся на следующий день — несчастье! Конь оборвал себе хвост. Потом, несчастный и голодный, он начал грызть стальные пружины кресел и… сломал себе три зуба.

Экспертная комиссия прибыла в десять часов утра. В одну минуту одиннадцатого она удалилась. Я слышал, как два отставших члена комиссии говорили между собой:

— Ну и врун же этот учитель!

— Значит, Лика все-таки был прав.

И с тех пор — вот уже четыре дня, сегодня пошел пятый — я не выхожу из дому. Мне стыдно. Комиссия опубликовала результаты обследования. Все знают, что я лжец. Но вы, ребята, не верьте. Я говорил правду. Честное слово! Клянусь!! Приходите, посоветуемся, что делать. Постучите в дверь 13 раз, и я вам открою. Да не забудьте прихватить охапку сена для бедняги коня.

ГДЕ НАЧИНАЕТСЯ И ГДЕ КОНЧАЕТСЯ ГОЛОВНАЯ БОЛЬ

ЕСТЬ ВЫРАЖЕНИЯ, СОВЕРШЕННО ЯСНЫЕ ДЛЯ ВСЕХ. А тем более — для бывалого звеньевого. Например, когда кто-нибудь, увидев, что ты первым пробежал шестидесятиметровку, говорит «молодец»! — нужны ли тут объяснения? Это — поздравление. Или, скажем, после того, как ты вместе с ребятами своего звена исполнил на молотках сырбу, и пионеры, собравшиеся вокруг лагерного костра, в неистовстве кричат: «Бис!» — все опять совершенно ясно. Или, наконец, когда по окончании триместра классный руководитель вручает тебе табель с одними десятками и говорит: «Так держать, Ионеску! Только вперед!» — нужны ли здесь словари?

И я могу сказать без всякого преувеличения, что Ионеску подобные выражения хорошо знакомы. Да и какому же мальчику с отличной успеваемостью, изобретательному, живому и ловкому, не приходится то и дело слышать такие выражения — которые, скажем прямо, ему — как маслом по сердцу?

Но было бы преувеличением и умолчать о том, что даже Ионеску достаточно ясны и другие выражения… причем некоторые из них не имеют никакого отношения к маслу, а скорее уж — к горчице… Потому что — какому изобретательному и ловкому мальчику не случалось, хоть изредка, оказаться изобретательнее и ловчее, чем это нужно? Такое бывало, конечно, и с Ионеску, и он прекрасно знал выражения, имеющие отношение к горчице. Хоть и не слишком часто повторявшиеся по его адресу, они были для него тоже совершенно ясны. Например, когда учитель естествознания говорит ученику, забывшему переменить воду в аквариуме, «разиня», в этом нет ничего неясного. Особенно для Ионеску. Или вы думаете, что выражения: «Этого я не ожидал!» — когда у доски нет мела, или «Очень жаль», «Нехорошо» — нуждаются в специальных разъяснениях? Тогда спросите у Ионеску.

— Все это выражения совершенно ясные, — ответит он. — И именно поэтому я желаю вам слышать их как можно реже.

Но есть выражения неясные, сомнительные, я сказал бы, двусмысленные, про которые не знаешь, содержат ли они похвалу или порицание. А когда тебе хочется снова попасть в звеньевые, такие неясные, сомнительные, двусмысленные выражения могут даже вызвать у тебя легкую головную боль. Приведу пример.

В один прекрасный день Ионеску сидел в парке, на скамейке. На левую руку, как и сидевшие рядом девочки, он напялил носок, а правой — рукой, наносившей непогрешимые семиметровые удары при игре в гандбол и с удивительной точностью забрасывавшей мяч в корзину на баскетбольных матчах, — держал иглу. Он штопал свои носки. Так его и застали ребята.

Они неопределенно послонялись вокруг, и с их сложенных трубочкой губ слетело только одно слово:

— Глядите-ка-а-а! (с тремя «а»).

Что это? Похвала? Или порицание?! Как понять? Ради справедливости надо сказать, что Ионеску это не слишком встревожило. А о головной боли и речи не было! И, может быть, он совсем бы забыл об этом, если бы в тот же день после уроков ребята не вошли в класс в тот самый момент, когда смочив тряпку в бензине, он вместе с несколькими девочками одноклассницами протирал оконные стекла.