Большие каникулы, стр. 47
— Абрикосы?! Да знаешь ли ты, сколько йодистого бикарбоната содержится в одном квадратном миллиметре абрикос? Я лично тебе объясню…
И Биджика, пошатываясь от голода, говорил, говорил, не переставая, боясь остановиться и услышать хныканье мальчика: «Тогда дай хоть мне поесть».
Но мальчик не произносил ни слова. И слава богу. Потому что ведь он мог спросить: «Когда же мы придем?» И он, Биджика, лично, не смог бы ему ответить. Они попали в какую-то болотистую долину, шли и шли, как будто все вниз, но ни Мусариу, ни римских рудников и в помине не было…
И вдруг Биджика замер. Он стоял на окраине города, прямо у моста через Криш, в трехстах метрах от собственного дома!
Биджика почувствовал, что воскресает. Ему захотелось прыгать, кричать. Мальчик опрометью кинулся к дому. «Он съест, съест, съест все… проглотит все восемь булочек, что лежат там, за окном…»
Кухня оказалась запертой, но Биджика знал, где лежит ключ. Он открыл дверь и бросился к окну. Но между стеклами — ничего.
Только приглушенно жужжит пленная муха…
Биджика упал на постель и тихо застонал.
— Что с тобой? Тебе плохо? — испугался малыш.
— Я умираю… от голода… не могу…
— Почему ты мне не сказал? Ведь сверток был у меня.
— И ты все съел?
— Да… ты сказал, что…
— Несчастный! Все?!
— Осталось немного луку…
— Давай его сюда!
— И абрикосы…
— Тащи.
После этого некоторое время слышалось лишь чавканье: луковица, абрикос, луковица, абрикос. Абрикос, луковица…
— А живот? — осмелился спросить малыш.
— Ха, пустяки! Лично, я, Биджика, тебе говорю! — и засмеявшись, мальчик начал авторитетно разъяснять своему маленькому приятелю, как происходит обмен веществ в абрикосах и сколько калорий содержит луковая кожица и кожица абрикоса и… как полезен квадратный миллиметр…
Но тут он остановился, сморщился и обеими руками схватился за живот.
— Что с тобой? — испугался малыш. — Дать тебе сульфатиазол? Я всегда ношу его с собой.
Но Биджика уже ничего не слышал. Он лично изо всех сил бежал куда-то в самую глубину двора…
Малыш уселся за стол. Возле него, в круглом плетеном сите, завернутые в чистое полотенце, лежали еще теплые булочки с творогом.
СТЫД И ПОЗОР
ВОТ УЖЕ ЧЕТЫРЕ ДНЯ — сегодня пошел пятый — как я не выхожу из дому и даже не смею выглянуть в окно. Самое большее — клянусь вам! — в замочную скважину. Но почему? Что случилось? — кажется, слышу я голоса некоторых из вас. Да бросьте, не притворяйтесь… Ведь я-то знаю, в Бухаресте уже всем давно известно, что со мной произошло. А если я все же решил описать все это здесь — то только потому, что до Оради эта история дошла по-другому, а до Ботошань — шиворот-навыворот… Я знаю, о ней ходит столько разных слухов! Но вы им не верьте! Впрочем, если вам будет по дороге, вы можете просто завернуть на Транспортную улицу, зайти в угловой двор и постучаться… 13 раз. Это мой опознавательный знак. Я вам тут же открою. (На звонки я больше не отвечаю.) Тихонько, крадучись вдоль стенки, вы войдете в коридор и — увидите коня. Он привязан к вешалке, которая в свою очередь привязана к пианино. А пианино я прибил гвоздями. Можете привести с собой родных и знакомых. К вам у меня будет только одна просьба: не забудьте принести охапку травы или еще лучше — малость овса. Но не приходите в соломенной шляпе. Конь у вас ее тут же сжует. И в этом нет ничего странного: он так голоден, бедняжка! Вот уже два дня, как я ему ничего не давал, кроме воды, нескольких кусочков сахару да пучка травы, которая нашлась в обивке двух старых стульев. Потому что из дому я не выхожу. Мне стыдно.
Так и сидишь, запершись с конем? — спросите вы меня. — Да, так и сижу. Но в прихожей, клянусь вам, а не в спальне, как судачат в Тимишоаре, и не на чердаке, как уверяют в Констанце. Разве сами они, когда приводят в дом коня, затаскивают его на чердак? Если так, я прошу сообщить мне, как им это удается. Потому что я этого сделать не смог, несмотря на все мои усилия.
Но послушайте, как все началось. Даже сейчас, вспоминая, я весь горю от стыда. Разрешите задернуть занавеску…
Итак, я был приглашен в гости к Ионеску. Вы знаете, какие это гостеприимные люди. Когда я вошел, у них уже собрались почтальон, продавец из табачной лавки, один очень почтенный пенсионер с женой, молодой журналист, их жилец. Словом, полный дом. Да, я упустил очень важную деталь. Там был — и могло ли случиться иначе? — там был Лика, хозяйский сын. Ему шесть лет, но он умен, как взрослый. Это всем известно.
Булочки были горячие, кофе не слишком горькое, не слишком сладкое — как раз такое, как я люблю, журналист что-то рассказывал, не помню что, все смеялись и щелкали каленые орешки, а в печке весело трещал огонь.
До сих пор я больше молчал, поэтому, увидев, что хозяин подбрасывает в печку полено, я заметил:
— Я тоже вчера после полудня привез себе дров.
— Да, только не после полудня, а в полдень, — вмешался Лика.
Не обратив внимания на то, что он меня прервал, я улыбнулся и продолжал:
— Хорошие дрова… буковые… красота!
— Не буковые, а дубовые…
На этот раз я огляделся кругом, немного раздосадованный. Ведь я вырос в горах и хорошо знаю, где бук и где дуб… Я как раз собирался объяснить, какая между ними разница — я ведь к тому же и учитель естествознания, — как вдруг слышу, пенсионер говорит:
— Глядите-ка, ребенок, а какая наблюдательность!
— Что и говорить, у-у-умница! Как большой! — подтвердила его жена.
Я мог бы и промолчать — в крайнем случае, сказали бы, что я человек угрюмый. Но передо мной вырос раззадоренный Лика:
— Разве вам их не дядя Захария привез?
— Дядя Захария. Только дрова — буковые. Такие сухие полешки, один к одному.
— Как же! Совсем сырые.
— Какая у этого ребенка память! Ужас! — услышал я слова почтальона.
— А когда они въехали во двор, конь споткнулся. Разве не правда? А ну, скажите! Споткнулся? — Лика почти кричал на меня.
— Не знаю… Я не заметил. Может, и споткнулся, — мямлил я, пытаясь вспомнить подробности.
— Глядите-ка, ничего от него не ускользнет! — восторженно заметил продавец из табачной лавки.
— Споткнулся и упал мордой в землю… Может, скажешь, что не упал? — приставал ко мне мальчик.
— Конечно, нет! Вовсе он не падал. Я ведь все время там был, телегу подталкивал.
— Может, вы не заметили, — вмешался журналист. — Ведь вы подталкивали телегу.
— Значит, не падал? Честное слово? — подзадоривал меня раскрасневшийся мальчуган.
Нет, честное слово дать я не мог. В конце концов, может быть, он и упал. Откуда мне знать? Может, я не заметил…
— Лика никогда не лжет, — заявила мамаша, целуя его в лоб, в то время как я мучительно пытался припомнить, падал конь или не падал.
— И не только упал, но и выбил себе о мостовую три зуба, — добавил Лика. — Ты очки носишь, потому и не видишь.
Очки я ношу в самом деле, но вижу прекрасно.
— Конь не выбил себе ни одного зуба, — сказал я немного увереннее.
— Я могу поклясться. А ты можешь!? Поклянись!
Нет. Поклясться я не мог. Я не привык клясться так, ни с того, ни с сего… И я смущенно замолчал…
Папаша, раскрасневшись от удовольствия, посадил мальчишку к себе на колени и обратился ко мне:
— Знаете, если Лика сказал, то так оно и есть. Конь наверняка выбил себе зубы. У вас очки, поэтому вы и не видите.
— А потом упал на спину и оборвал себе хвост. Это вы тоже не заметили, — снова заорал Лика.
Мое терпение лопнуло.
— Ложь! — закричал я. — Не оборвал он хвост. Нет, нет и нет! Не оборвал! Клянусь! И могу показать. Могу привести коня прямо сюда…
Все холодно смотрели на меня.
— Видите ли, — смущенно заговорил журналист, — если вы признали, что он споткнулся, упал и выбил себе зубы, почему вам не признать и того, что он оборвал себе хвост? Разве вы не слышите, что говорит Лика?