Большие каникулы, стр. 44
4 июля
Первый день по настоящему режиму. Утром мы совершили экскурсию по течению Хоморода, очень далеко, до Влэхицы. После обеда — обязательный отдых. Известно, что это значит: хочется тебе или не хочется, устал ты или нет, а должен лежать в постели. Режим есть режим.
Вдруг один из мальчиков, не помню кто, говорит:
— Ребята, а что если нам пойти на речку?
Я вскакиваю, словно ошпаренный:
— Кто произнес слово «речка»? разве вы — сами по себе? Сейчас — отдых. Коротко и ясно. Приятного сна!
Мальчики тихо улеглись. Но сна у них ни в одном глазу. Слишком жарко. Слышу, опять кто-то ноет:
— Хоть на пять минут… это ведь рукой подать…
Я вскакиваю на колени:
— Я задам вам вопрос. Ответьте мне коротко и ясно: я ваш звеньевой или нет? Если да — пусть это будет хоть пальцем подать. Час отдыха — и точка!
5 июля
Та же история. Вы знаете, этот час отдыха, он не только обязательный, но еще и ежедневный. Вот опять кто-то начинает про жару, про два шага… А в комнате жарко, душно… И я замечаю: чем жарче, тем ближе кажется речка. И чем ближе кажется речка, тем горячее становятся простыни и жестче постели.
В десятке шагов от нас журчит вода. Тенистые заросли ольхи, листья лопухов — как зонтики…
— Пошли на речку… на речку!.. — просят они меня.
— В самом деле, — думаю я, — а что, если мы будем отдыхать на берегу реки? Ведь это же все равно отдых…
Наверное, я подумал вслух. Через тридцать секунд мы были в лопухах, а там — ив воде.
— А если узнают? — спрашивает меня один маленький невзрачный мальчуган.
Верно. Невзрачный прав. Сознательный парень… А вдруг узнают?
Я начинаю кричать:
— Все на берег! Быстро! — И, когда все собираются, прижимаю руку к сердцу: — Послушайте, ребята, речь идет о дисциплине и о чести звена. Смотрите, чтоб никто не узнал. Слышите? Чтоб никто и словечка не проронил! Могила!
И мы снова ныряем в воду.
6 июля
Никто не узнал. Сегодня мы дежурим на кухне, чистим картошку. Ну и много же ее! Чистишь, чистишь, а она не убывает. Вдруг один, не помню кто, говорит:
— Ох, ребята, я знаю, где растет такая земляника!.. — и облизывает губы.
— Где? Далеко?
Он показывает ножом на безлесый пригорок:
— Прямо ковер! Ступаешь по землянике!
Мальчишки вскакивают. Я тоже. В конце концов, разве я не звеньевой?
— Нельзя, братцы, режим есть режим. Вы думаете, мне не хочется?
И в самом деле: я чищу картошку, а перед глазами — земляника, красная и ароматная…
— Всего на пять минут! Ведь рукой подать…
Что делать? Разве я могу забыть, что я — звеньевой? Поэтому я говорю:
— Ладно… Только помните: чтоб никто не узнал. Могила!
— А картошка? — спрашивает невзрачный.
В самом деле. Сознательный парень! Картошка есть картошка.
Я говорю:
— Ты прав. Ты остаешься здесь. Но помни: никому ни слова! Могила! Речь идет о дисциплине и о чести всего звена.
8 июля
Никто не узнал. Ребята берегут честь звена.
Даже невзрачный вошел в колею. Симпатичный малый. Вчера, когда мы поливали линейку, подходит ко мне:
— Я нашел пасеку. Здесь, поблизости… Рукой подать… Ребята уже бросили лейки и готовы смыться. Я выхожу из себя:
— Что это за беспорядок? Я — звеньевой или нет? Тогда — точка! Я тоже иду!
— А если узнают? — спрашивают они меня.
— Не узнают, — отвечаю я, готовый хранить тайну до самой смерти.
— Ладно-о-о… — Ребята подносят к губам палец… — Но помни: могила!
10 июля
Вчера нас назначили подметать аллеи перед клубом. Каждый вышел с большой метлой. Через две-три минуты вижу: все начинают совать их мне в руки — так, без единого словечка, как что-то само собой разумеющееся. Потом один, не знаю кто, бросает через плечо:
— Мы — на рыбалку.
Я взрываюсь:
— Послушайте… братцы! Я тоже хочу! Возьмите меня с собой!
Кто-то хмурится и щелкает языком:
— Невозможно. Ты должен подметать. Ты — звеньевой или не звеньевой? И помни: могила!
20 июля
С тех пор прошло еще дней десять. Хворост для лагерного костра я собирал один… Ромашку — тоже. Я один выбил все постели. Ребята меня уже и не стеснялись… меня, своего звеньевого. Е-ди-но-глас-но они решали пойти за земляникой (неужели она все еще не кончилась?), за малиной, за белками, на купалку, а я оставался один и молчал — как могила!
21 июля
Хорошо, что все кончилось! Только что была линейка, посвященная закрытию лагеря… Теперь мне остается лишь отнести на вокзал их чемоданы — и готово! Только невзрачный тащит их сам. Да, он один признает мой авторитет. Ну и тяжелые же они! Словно каждый раздобыл по крайней мере по паре здоровенных камней. Ох! Прав был начальник лагеря: не так это легко — быть звеньевым. Сначала и не подозреваешь, как это трудно, но под конец… все так устает: и плечи, и спина, и — как у меня сейчас — шея… все болит и ноет, е-ди-но-глас-но.
(В тот же день, вечером). Пишу в поезде. Слишком уж мне обидно! Записываю так просто, на память. Я сидел на скамейке, все тело у меня затекло, глаза слипались. Все доносилось до меня, как сквозь сон: и стук колес, и песни, и даже какой-то очень знакомый голос, возле меня:
— Барбу? Звеньевой? Хороший парень, бедняга! (хороший и бедняга?) Только слабак, честное слово! Знаешь, как мы его называли? Могила!
Я открыл глаза, собираясь запустить в нахала термосом, который как раз был у меня под рукой. И кто же это, по-вашему, оказался? Никогда не угадаете! Невзрачный! Да, этот симпатяга! Сознательный!!! Единственный, который признавал мой авторитет!
Я закрыл глаза и притворился, что сплю… и так — до Плоешть, триста километров! Термос выпал у меня из рук, и в ботинках плескался целый литр минеральной воды из Хоморода.
НЕБОЛЬШАЯ ОШИБКА
ВООБЩЕ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ — ВЕЩЬ ВАЖНАЯ. Но если ты родился 29 февраля — это еще важнее. Тут не нужно особых объяснений — довольно взглянуть на календарь.
29 февраля — редкий гость. И поэтому еще более желанный. Так вот, шел конец февраля, и четвероклассник Мишу готовился к своему дню рождения. Он составил список приглашенных, все подготовил и уже с вечера с волнением и беспокойством стал ждать двадцать девятого февраля — дня, который, хоть и не слишком аккуратно, все-таки иногда приходит…
Мишу улегся в постель и почти — если не совсем — заснул, когда раздался стук в дверь.
— Кто там? — промычал спросонья Мишу.
— Это двадцать шестая квартира? — послышался глухой голос. — Мне нужен ученик Мишу.
— Это я.
— Тогда открой. Я ищу тебя уже пол го да.
— Может быть, вы ошиблись? — возразил сонным голосом Мишу. — Полгода назад я жил в другом месте. Мы недавно переехали…
— Нет, не ошибся, я искал тебя и по старому адресу, — раздался в ответ странный голос, и гость снова постучал в дверь. — Где я только тебя не искал!.. Ну ничего, я тебе все расскажу. Только открой скорей, на дворе такой ветер, и у меня ноют раны…
— Так он весь дом поднимет, — проворчал почти совсем проснувшийся Мишу и пошел открывать.
— Вот и я! Здравствуй! — услышал он все тот же, но как будто еще более глухой голос.
В полуоткрытой двери стоял аист. Настоящий аист, как в школьном музее, но гораздо грязнее. Бедняга продрог насквозь и щелкал клювом.
— Можно присесть? — спросил он мальчика, удивленно таращившего глаза. — Я валюсь от усталости. Ты меня доконал…
— Я не… не понимаю… — заикался Мишу, пятясь к кровати.
— Сейчас поймешь, — прохрипел гость. — Пусть только клюв немного отойдет. Я весь продрог… — Он поднял свою длинную, тощую и красную ногу и, усевшись в кресло, простонал: