Большие каникулы, стр. 19
«Ищем орфографическую ошибку, за хорошее вознаграждение. Можно напрокат».
— Давайте дадим объявление в газету, — предложил тогда Ионеску. — Газету читают всюду. Где-нибудь, в каком-нибудь уголке страны должен же найтись школьник, который вам поможет, пришлет ошибку для музея. Мы сделаем с нее фотокопию и потом отдадим назад.
Объявление появлялось в газете несколько дней подряд. Старый учитель отточил еще несколько коробок красных карандашей и ждал, затаив дыхание. Наконец безграничная радость охватила его. Ошибка не появлялась! Он уже собирался поместить в музей свой карандаш с надписью: «С этим оружием в давние времена охотились на орфографические ошибки, из породы давно исчезнувших с лица земли Легкомыслия, Спешки и Небрежности»… Как вдруг зазвонил телефон.
Это был Ионеску.
— Товарищ преподаватель, кажется, я нашел одну… Да, в провинции… Запишите адрес. И поспешите. Вечером туда идет скорый поезд.
Старый учитель вылетел на самолете. Сердце стучало у него в груди, чуть не разрывая ее, когда он нажимал на кнопку звонка.
Дверь открыл мальчик.
— Мой дорогой, — воскликнул старый учитель. — Где ошибка?! Где?! Покажи мне ее!.. У меня еще остался этот кусочек красного карандаша, все остальные я изгрыз от волнения в самолете… Поправлю ее и — в музей! Вот, я приготовил и этикетку: «Это — последняя орфографическая ошибка во всех школах страны. Мечта…»
Мальчик вежливо прервал его, пригласив в дом; потом, предложив учителю стул, смущенно заговорил:
— Мне очень жаль… Мне так хотелось вам помочь… но… я ошибся.
— Как это так? У тебя нет ни одной ошибки?
— Есть. Но не в тетради, а на промокашке.
— На промокашке?
— Да. Вот, посмотрите!
Это тетрадь моего младшего брата. Но я убедился — уже после того, как позвонил, — что на промокашке все слова кажутся написанными неправильно.
Но только на промокашке. Потому что там они написаны шиворот-навыворот… знаете…
— А кроме этого — ни одной ошибки?
— Ни одной! Только на промокашке…
…В этот момент очки сползли со лба старого учителя на свое место, на нос. Конечно, от удивления. И в тот же момент учитель очнулся. Он сидел перед битком набитым ящиком. В лежащей перед ним тетради карандашные пометки казались кровавыми пятнами. Старый учитель прочитал:
«Титрадъ для диктантаф учника Ионеску, трим. II».
— Ионеску! — воскликнул он. — Ведь ты говорил, что больше не делаешь ошибок. А тут…
Мальчик, как раз вошедший в учительскую, пристально посмотрел на тетрадь и ответил почти обиженно:
— Но ведь это же старая, товарищ учитель. Видите? С каких еще пор… За второй триместр…
…Старый учитель все еще мечтает о том времени, когда орфографические ошибки в ученических тетрадях будут так же редки, как слоны на школьных дворах, а красный карандаш станет музейный экспонатом. Прекрасная мечта! А что, если она воплотится в действительность? С завтрашнего же дня, с первого дня третьего триместра… И тогда — если вы тоже соскучитесь по орфографическим ошибкам — смотрите на промокашки… Там, и только там имеют право на существование слова и фразы, написанные шиворот-навыворот.
ОРЕЛ! РЕШКА!
НАЧАЛИСЬ ЗАНЯТИЯ. На стенке снова появилось прикрепленное кнопками, расписание в строгой рамке, в тетрадях красный карандаш уже прошил кружевной строчкой первые сочинения, страницы новых книг уже покрылись широко известными формулами «отсюда-досюда», и почти забытые за лето словечки: «Ой, сейчас спросят!», «Что задавали?», «Давай готовиться вместе» — снова вошли в употребление.
— Санду, иди ко мне заниматься! — крикнул Никушор соседу через забор.
— Лучше ты иди ко мне.
— Нет, у нас солнце.
— А у нас еще больше.
— У нас будем сидеть под орехом.
— Зато у нас есть сочные сливы.
— А наши еще сочнее.
— У нас никого нет дома.
— У нас тоже.
— Если ты придешь, я тебе что-то дам.
— Я тебе тоже что-то дам.
— Знаешь что? Давай метнем монетку. Хочешь?
— Хочу.
Оба встают со своих мест и встречаются на «нейтральной полосе»: в разделяющей дворы канавке.
— Мой — орел, твоя — решка. Идет?! — предлагает Никушор, роясь в карманах.
— Идет, — соглашается Санду, приминая ногами лопухи. Монетка взлетает в воздух и, подпрыгивая, останавливается между камнями.
— Орел! — победно возвещает Никушор.
— Я так не играю, она упала на ребро. Еще раз… Решка! Видишь?
— Да, но в первый-то раз был орел… Знаешь что? — меняет мальчик условия состязания. — Пусть выиграет тот, у кого скорее будет три результата из пяти.
Прошло уже больше часа. Мальчики сидят на корточках и, вытянув оцепеневшие шеи, следят за полетом монетки.
Метать собирается Никушор.
— Значит, двести девяносто девять раз — орел и двести восемьдесят девять — решка.
— Неправда, — подскакивает Санду. — Двести девяносто девять раз решка и двести восемьдесят девять — орел, я записал!
— И он показывает клочок бумаги, усеянный палочками.
— Я тоже — вот здесь.
— Я так не играю! — надувается мальчик и кладет монетку в карман. — Ты подменил бумажки.
— Я? Могу поклясться чем хочешь.
— Поклянись!
— Чем?
— Своими глазами.
— Я глазами не клянусь.
— Никогда?
— Нет.
— Поклянись!
— Чтоб у меня глаза повылазили.
— Ладно! Давай сначала.
— Давай!
— Опять до трехсот?
— Опять.
Когда счет достигает ста двадцать пяти (орел) и ста одиннадцать (решка), солнце, наскучив, наверное, таким зрелищем, отправляется на покой.
— У тебя спичек нет?
— Нет! Подождем немного, скоро луна выйдет.
Оба терпеливо усаживаются на край канавки.
Вдруг с ближнего крыльца раздается женский голос:
— Санду! Санду!
«Ох! Мама!»
— Я здесь! — громко отвечает мальчик.
— Где?
— У Нику, мы вместе занимаемся.
— Иди ужинать. Хватит заниматься.
Санду поднимается, вытаскивает из-за пазухи книжку повторяет шопотом:
— Помни: сто двадцать пять — орел и сто одиннадцать решка.
Потом ловко прыгает через забор:
— Иду-у-у-у!
КАРТА ТВОИХ ОПОЗДАНИЙ
ТЕБЯ, КОНЕЧНО, УДИВИТ то, что мы не начинаем это письмо с обычного обращения: «Уважаемый коллега!»
Но посмотри внимательно на прилагаемую карту и, мы уверены, ты найдешь этому объяснение. Тем более, что вместо условных обозначений мы написали тебе целое письмо.
Итак, мы должны сказать тебе с самого начала, что странные, невероятные и печальные происшествия, которые с первого же школьного дня обрушились на тебя, заставили нас глубоко задуматься. Вскоре наши сердца начали сжиматься от огорчения каждый раз, как ровно в восемь часов звонок возвещал нам начало нового школьного дня, а тебя опять не было на месте. Потому что через несколько недель мы уже наверное знали, что лишь большое несчастье могло помешать тебе быть пунктуальным. Тогда в нашем мозгу начинали лихорадочно проноситься все неудачи, которые могли тебя постичь, и все твои оправдания:
— У нас свалились стенные часы, товарищ учитель, и прямо на ручные, которые лежали на столе, те и другие сломались…
Или:
— У нас по соседству живет бедная старушка, одинокая и очень больная… Мне пришлось сбегать в аптеку… Разве я мог отказать ей в помощи?
Или:
— Ох, я прямо чудом уцелел, товарищ учитель. Знаете то здание, на углу улицы? Так вот, с третьего этажа свалился цветочный горшок и прямо мне на ногу… А мог бы на голову.