Дела и ужасы Жени Осинкиной, стр. 129

— Он был один?

— Нет, с девушкой.

— Ты знаешь ее имя, фамилию?

— Ее в селе Ликой называли. А полное имя не знаю.

— Что делал этот человек, когда остановился?

— Стал целоваться с Ликой, — нехотя сказал Федька.

На задних скамьях, где сидели студенты, возникло легкое оживление, но быстро исчезло. Обстановка суда по факту убийства к веселью не располагала.

— А потом? — спросил судья.

— А потом они быстро пошли вместе.

— В сторону мостика?

— Не-е, как раз в противоположную, к станции.

— Он что, по-твоему, хотел уезжать?

— Не-е, он, наверно, к Лике пошел. Она в той стороне жила.

— Сколько времени было?

— Часов восемь, наверно. Темно уже было.

— А больше ты никого в это время не встретил в лесу?

— Встретил. Двух мужиков. Как раз к мостику шли.

— Ты их знаешь?

— Одного знаю, из соседней деревни. А другого нет.

— И куда, ты говоришь, они шли?

— К мостику. — И важно добавил: — Однозначно.

После этого Федю и его то и дело вытиравшую платочком пот со лба и одергивавшую темно-синюю шелковую блузу с длинными рукавами учительницу отпустили. Они остались в зале, устроившись в последнем ряду. А в суд вызвали Славу-байкера.

Славика судьи слушали с заметным удовольствием, несмотря на трагическое содержание его речи. Так точен, внятен, обстоятелен был рассказ о том, как ночью, при свете фар, мельком, но тем не менее ясно он увидел у мостика двух мужчин около тела девушки. Как одного он узнал, а другого нет. Как на другой день вернулся на это место и нашел гильзу. Как впоследствии его друг Денис Скоробогатов (Скин приосанился, услышав эти слова) сумел установить, специально отправившись в село Заманилки, что у одного из жителей села, виденного Славой у мостика, — зажигалка в виде гильзы с отсутствующей частью. Как Денис сумел, рискуя здоровьем и, возможно, жизнью, сделать так, что милиционер Костыль задержал Порскова, который, насколько известно свидетелю, сейчас находится под арестом.

Во время этого рассказа впервые на лице Олега Сумарокова появился живой интерес. Ведь слушавшие Славика Женя, Том, тем более Скин и даже Петр Волховецкий все это знали. А Олег впервые узнавал реальные обстоятельства приписанного ему убийства!..

Был в зале и еще один человек, слушавший Славу не просто с вниманием, а с волнением, которое он с огромным трудом скрывал. У Игоря Заводилова пересохло во рту так, что он при необходимости не смог бы, наверное, заговорить. Сердце его стучало часто и сильно.

Славу отпустили, не задав ему больше ни одного вопроса. И он уселся в первом ряду, со Скином. А тот показал ему поднятые вверх большие пальцы на обеих руках, при этом девица-секретарь посмотрела на Скина неодобрительно.

Глава 61. Суд удаляется на совещание

Секретарь суда объявила, что суд удаляется на совещание. Все трое судей быстро встали и, шелестя мантиями, так же быстро вышли из-за стола и скрылись за какой-то дверкой.

Все в зале сидели молча, только на задних скамьях тихо переговаривались студенты-юристы, споря о том, какой будет приговор. А один нашептывал своей подружке: «Суд никогда не уходит на совещание, а всегда и неизменно — удаляется… Если ты не усвоишь глубину этой разницы — ты никогда не станешь юристом!» И подружка тихонько хихикала.

Теперь мама Олега смотрела на сына не отрываясь, но боялась подойти к его клетке с двумя вооруженными людьми по бокам. Единственный человек, который мог сказать, как ей быть, — адвокат Сретенский — в это время куда-то вышел. Мать думала: вдруг после того, что там решат судьи, Олега опять повезут в тюрьму, в Потьму, а ей не дадут подойти к нему? И она даже не потрогает его, не погладит по щеке, не поцелует…

И Олег смотрел на свою маму. Мы не беремся описывать этот взгляд. Пожалуй, какой-нибудь очень тонкий психолог сказал бы, что этот взгляд стал наконец живым. Что в нем засветилась какая-то надежда. Но это впечатление вполне могло быть и обманчивым.

А Игорь Заводилов сидел, опершись локтями на дипломат, лежавший у него на коленях, и охватив голову руками. Вряд ли кто-нибудь мог сейчас угадать его мысли — даже если бы этот человек прекрасно знал все подробности его ситуации. Заводилов не гадал, каким будет решение суда. Как человек очень неглупый, он, слушая всех говоривших, это решение просчитал и был почти уверен в своем расчете.

А думал он совсем о другом. И мы готовы повторить, что догадаться об этом вряд ли кому-либо удалось бы.

Заводилову все сильней хотелось познакомиться с этой золотоволосой девочкой и просто поговорить с ней. Поделиться своими мучительными многодневными размышлениями.

Все больше овладевала им странная мысль, что это каким-то образом облегчит его душу. Ему казалось, что именно она, явно не преследующая в своих решительных и столь необычных для ее возраста действиях никаких корыстных целей, совершенно поймет его. И даже, может быть, даст совет — что ему делать и как жить дальше…

Он много узнал за последнее время о Жене Осинкиной и о ее старшем товарище. И понял, что они собирались делать, в сущности, почти то же, что сам он почти год делал вместе со своей погибшей дочерью. Она так деятельно и радостно занималась с ним этим новым делом!..

Игорю даже померещилось в какой-то момент неуловимое сходство незнакомой девочки с его погибшей Анжеликой. «Чем же они похожи?» — думал он. Быть может, выражением лица, ясных глаз? Да, скорее всего именно этим. Что-то знакомое и успевшее стать особенно милым Заводилову в его дочери светилось в глазах незнакомой девочки. Какое-то мягкое, открытое, доброе отношение к миру, что ли. Не такое частое, к сожалению, во взорах современных девиц, будто и не слышавших, что милосердие — непременная женская черта.

В то же время он понимал, что, так или иначе, усилия именно этой девочки привели к тому, что вина его дочери Виктории в убийстве своей сестры Анжелики оказалась почти доказанной. Благодаря ее именно усилиям его младшая дочь скоро предстанет перед судом и получит сколько-то лет пребывания в воспитательной колонии. В семью свою вернется она в лучшем случае двадцатилетней примерно девушкой… И невозможно даже думать о том, что за девушка выйдет из ворот колонии.

Значит?..

Что бы это ни значило, он снова думал о том, что разговор с Женей ему почти необходим. Хотя он не мог бы точно сформулировать суть этой необходимости.

Важным обстоятельством здесь было еще то, что ему-то самому вина его дочери Виктории в убийстве ее сестры стала известна в собственном доме. Раньше, чем это выяснили другие люди.

И именно Виктория сказала ему — поняв, что разоблачила себя, нацепив на палец кольцо, подаренное отцом Анжелике, — что если он сам не начнет выступать, то ничего страшного не будет… Она не способна была понять, что все самое страшное с ним уже произошло.

И вот это все оставалось для него самого — в отличие от его жены — важнее того, какое именно наказание ожидает в недалеком будущем Викторию.

Интереснее всего было бы, пожалуй, внимательному и понимающему людей наблюдателю следить в этом зале за Женей.

В последний час судебного заседания стерлась с лица еще недавно по нему витавшая полуулыбка. Очертился не по-детски твердо сжатый рот, прорезалась складка между бровей. И появился взрослый, ободряющий, улыбчивый взгляд, который бросала она время от времени в сторону Олега.

Многое можно было бы прочесть сейчас, в эти решающие минуты, на выразительном Женином личике. И в первую очередь — готовность к любому итогу судейского совещания и к дальнейшей борьбе.

И снова девушка-секретарь объявила:

— Прошу встать — суд идет!

И снова встал весь зал, вновь прошуршали черные мантии, и трое судей утвердились за длинным судейским столом. И все сели, но ненадолго. Потому что председательствующий встал и начал читать нечто с листа бумаги, который держал в руках. Все слушали новый приговор стоя. Стоял и Олег в своей клетке.