В исключительных обстоятельствах 1986(сборник), стр. 121
– Нет, Люк.
– Я говорю, пробьемся!
– Нет, старина, – повторяю я и качаю головой. – Все не так… Ты уйдешь через несколько минут. Примерно столько ты должен был бы пробыть здесь, удайся вербовка. Гестапо поведет тебя до дому. Не старайся улизнуть… У тебя есть квартира, с которой можно уйти ночью? Нет! Не ночью!… Не уверен, что… Словом, неважно. С квартиры уйдешь буквально сразу же. Есть у тебя такая?
– Конечно. А ты, Огюст?
– Забери документы. Самое ценное – признание о Варбурге. Да ты и сам это понимаешь. Мертв Эрлих или жив – все одно Варбургу не вывернуться. Сообщи Центру, что мы постараемся использовать его как источник… Я имя ему придумал – Зевс… На всякий случай, если что, не меняй его, пожалуйста. Ладно? И последнее: когда оторвешься от хвостов, позвони сюда. Из будки, разумеется. Сможешь через час? Значит, так – ровно через час!
– Мы выйдем вместе, – твердо говорит Люк.
– Не дури, старина. И не заставляй меня напоминать о долге, дисциплине и многом ином… Скажи лучше, куда мне направиться, если все обойдется?
– Улица Рошфора, тридцать, угловой дом. Документы лежат в квартире, в трельяже. Между стеклом и доской. Консьерж предупрежден, что ты снял квартиру заочно.
– Как меня зовут и номер квартиры?
– Роже-Клод Гранжак. Номер одиннадцать.
– Спасибо за каламбур! Был маленьким Жаном, стал большим Жаком. Это твоя идея?
– Документы «живые», – говорит Люк. – Пришлось переклеить фото – и только. Не я их доставал.
– Понимаю… А теперь прощай, Люк. На всякий случай: прощай!
– Ты второй раз говоришь «на всякий случай». Я не иду!
– Пойдешь, Люк, – говорю я и веду его, упирающегося, к двери.
Прислушиваюсь. Тихо. Хлопнула в квартире пробка от шампанского – разве это повод будоражиться целому дому? Слава богу, что дамский «вальтер» бьет еле слышно…
Я приоткрываю дверь и, не давая Люку сказать и слова, выталкиваю его на площадку. Замок щелкает – створки двери сомкнуты, отрезая меня от друга. Быть может, навсегда…
Скрипач в квартире подо мной все еще играет. Пассажи, выдираемые им из инструмента, скрежещут по перепонкам… Все продолжается… Все. В том числе и война. До конца еще не близко.
Через два часа я попробую уйти. Не знаю, удастся или нет, но я попытаюсь… Центр получит шифровку о Варбурге, и Люк, в случае чего, доделает работу.
В третий раз я повторяю: «В случае чего…» И все же…
Эрлих мертв, но жив бригаденфюрер Варбург. Очень аристократичный и тонкий индивид, чрезвычайно дорого ценящий свою интеллектуальную голову. Сдается мне, что он-то и выведет меня отсюда. Сам. И, пожалуй, с такими почетом и предосторожностями, с какими не вывозили в сказочных каретах своих единственных возлюбленных утонченные принцы в горностаевых мантиях. Впрочем, кареты мне не нужно: я согласен на авто марки «хорьх» или «мерседес»… Весь вопрос в одном – соединит ли меня телефонист гестапо с бригаденфюрером? Если да, то – я уверен! – Варбург ни за что не откажется повидаться со мной здесь и поговорить по душам. Через час позвонит Люк, и Варбургу придется услышать о себе все то, что так толково и обстоятельно положил на бумагу всесторонне осведомленный СД-штурмбаннфюрер Эрлих. Мертвый хватает живого!… Что ж, справедливо. Все в принципе справедливо в нашем мире, где по сокровенному закону бытия предопределено в итоге итогов полноправное торжество добра над злом…
Я надеваю шляпу, забытую Люком в стенном шкафу, и улыбаюсь. В настенном зеркале отражается полный мужчина в шляпе, шлепанцах и изодранной пижаме… Пора переодеться.
– Не робей, Одиссей! – говорю я, подмигивая своему отражению.
Ничего не кончено. Ровным счетом ничего. Мне обязательно надо доплыть до родного берега и, сойдя на него, отряхнуть с подошв пыль странствий. «Где ты был, Одиссей?» – спросят меня. «Работал, – отвечу я. – Как и все мы – работал…»
ТАЁЖНЫЙ ДЕТЕКТИВ
Валерий ПРИВАЛИХИН
Линь был некрупный, ладонь не закроет. Но в яростном старании вырваться из ячеи на волю он замотался в капроновые нити намертво. Ращупкину пришлось-таки повозиться, пока высвободил остро пахнущую тиной рыбу. Он кинул линя с облысевшим боком на дно лодки, где распласталось десятка три рыбин.
Темно-серая, с зеленым отливом чешуя прилипла к пальцам. Ращупкин опустил их в воду, растопырил и пополоскал. Липкая чешуя отстала. Он собрался уже вынуть руки из воды, как вдруг неприятное ощущение, будто за ним наблюдают, толкнулось в груди.
Первым побуждением было вскинуть голову и оглядеться. Но Ращупкин заставил себя повременить, глубже погрузил руки в воду и потер друг об дружку, словно намыливал. Он ждал, что его вот-вот окликнут. Тишины никто не нарушил. Ращупкин вынул руки из воды, энергично тряхнул кистями.
Странно: или ему кажется и никого на берегу нет, или наблюдающий не хочет себя обнаруживать.
Он решил не торопиться. Если кто есть, пусть сам объявится.
Светило солнце, ветерок гнал по воде чутошнюю рябь. Ничего подозрительного. А ощущение, что за ним следят, причем пристально, неотрывно, росло.
Он заставил себя просмотреть сеть до конца, неторопливо закурил, как полагается после работы, и только после этого погреб к берегу.
Нос лодки впритирочку вошел в выточенное в кромке углубление. Опираясь на весло, Ращупкин выпрыгнул на песок и пошел в избу за мешком.
На обратном пути нарвал травы и засунул в мешок. Оставалось переложить рыбу. По мелкой воде он прошел к корме. Скрытый взгляд ни на секунду не оставлял его, ловил всякий жест и движение, словно бы держал на поводке, сковывая и заставляя нервничать.
Ращупкин не без сожаления подумал о Полкане. Будь пес рядом, он не позволил бы кому-то скрытничать, живо лаем вытурил.
Все дни с начала лета Полкан неотлучно находился при нем. А тут, как нарочно, Мишка с Ленкой поутру поплыли на остров за кислицей. Ращупкин сам предложил им взять Полкана. Ружье тоже не захватил. Летом не до охоты, успевай на реке поворачиваться да по хозяйству. После открытия навигации он редко наведывался на свой стан. Но нынче последний день месяца. Есть договор с Шумиловским сельпо насчет озерной рыбы, а завтра ее сдавать. Зинаида взвешивала, в кадушках до полутора центнеров не хватало Пустяка, трех килограммов. Пришлось отправляться, куда денешься. За выполнение — премия, тридцатка не лишние деньги.
На дне лодки не осталось ни одной рыбины. Мешок полон на треть. Больше задерживаться на озере не было надобности. Он приставил к двери избушки дощечку и пошел прочь от стана.
Ощущение слежки, возникнув, стойко держалось и нарастало, пока Ращупкин находился на озере. Стоило ему, однако, чуть отойти, выйти на луговые клевера, как напряженность исчезла.
Быстрота, с какой это случилось, несколько озадачила. Он вдруг засомневался: неужели кому-то потребовалось выслеживать его?
«Живем тут как звери, звериное чутье вырабатываем. Со стороны заметно, как дичаем», — вспомнились слова Зинаиды, сказанные во время ссоры.
«Ладно, может, и одичали, да сперва проверить надо», — как бы споря с женой, думал Ращупкин. Не было, не было, и на тебе, на пустом месте выросло подозрение.
Луг быстро кончился, тропа нырнула в жиденький осинник, опять скользнула на безлесное место. Замаячили раскидистые кусты смородинника. Через него боком, боком можно было почти скрытно добежать до хвойного леса справа, а там вернуться к озеру. Ращупкин остановился, перекинул с плеча на плечо мешок и решительно зашагал дальше. Нечего мельтешить, успеется. Он и по тропке напрямик попадет в тот же ельник.
— Все, — сказал он вслух, добравшись до ельника. Были в самом деле или чудились на стане наблюдатели, теперь он оказался недосягаемым для постороннего глаза.
Если оставались колебания насчет слежки на озере, то уж следом-то не шли — в этом он был убежден. Кинув мешок на землю, продвинулся к крайней ели, отогнул лапу. И даже вздрогнул от увиденного: ветки ближнего к тропке смородинного куста качнулись, сходясь. На быструю, как щелчок затвора фотоаппарата, долю времени он увидел промелькнувшее между веток лицо.