Жертва, стр. 90

Верхом на сером жеребце показался шейх-уль-ислам. Тюрбан из двенадцати складок [13] громоздился на его голове. Сарбазы в красных куртках и с кривыми ножами за широким кушаком тесно окружали муллу.

Поравнявшись с балконом обширного дома католикоса, шейх-уль-ислам поднял глаза, улыбнулся и благочестиво поклонился.

Трифилий и Феодосий привстали и, сложив руки на груди, приветливо склонили головы. Поговорив о непотребной голове проехавшего муллы, Трифилий, перебирая четки, стал объяснять Феодосию свой план подготовки синклита.

Но вошедший монах вновь перебил интересную беседу. Царица Мариам узнала от Нугзара о приезде Трифилия и прислала Нари с просьбой посетить ее. Трифилий поморщился. Со времени воцарения Баграта он не заезжал в Метехи. Настоятель был глубоко оскорблен пренебрежением Баграта и решил избегать замка до приглашения, а приглашения не последовало. Подумав, он велел передать царице, что будет ждать ее завтра в Сионском соборе, где его святейшество католикос отслужит молебен.

Нари хрипло расхохоталась: разве благочестивый отец Трифилий не знает о положении светлой царицы? Она – точно пленница, без охраны Баграта царицу никуда не выпускают.

Трифилий обещал завтра непременно приехать благословить царицу. Неожиданное сообщение дало лишний повод настаивать перед католикосом на посольстве в Русию. Конечно, он, Трифилий, поехал бы сегодня в замок, но решил не искушать магометан своей храбростью.

К вечеру побоище на майдане почти прекратилось. Только кое-где еще слышались крики, но это – последний вздох сумасшедшего дня. Страшная усталость была первым ощущением опомнившихся людей. Несмотря на беспощадность борьбы, убитых оказалось немного, ибо в такой кутерьме трудно быть убитым. Но ни один не ушел с майдана не раненым. Ходили с повязанными головами, руками, ногами, а многие уже корчились на тахтах, окруженные плачущими женщинами и детьми.

Майдан казался вывороченным нутром неведомого чудовища.

Амкары и торговцы-персияне ужаснулись, подсчитав убытки. Утром на майдан почти никто не пришел, опасаясь повторения вчерашнего. Но к полудню робко показались обвязанные персияне и амкары. Друг на друга не смотрели. Обходили ненадежные места. Ученики и подмастерья бродили вокруг разгромленных лавок, разгребали мусор, стараясь найти уцелевшие изделия своего тяжелого труда.

Неожиданное равнодушие Исмаил-хана и Нугзара Эристави сильно обескуражило майдан. И это обидело пострадавших и сроднило их.

Несмотря на нищету, дабахчи не взяли с разгромленного майдана даже горсти рису. Они дрались за правду грузин, а в таком деле позорно заниматься грабежом.

Невзирая на раны и ушибы, дабахчи с рассвета влезли в чаны с разъедающей слякотью. Они и так вчера из-за драки потеряли заработок, а если еще пропустят день, то их семьи и сегодня останутся голодными.

К полудню зазвонили в колокола. Амкары поднимали головы, крестились, вздыхали. Женщины, накинув шали, спешили в церковь поставить свечку и поблагодарить бога за целость мужа, отца или сына.

На минарете муэдзин певуче прокричал час молитвы. Правоверные, бросая работу, на разостланных ковриках возносили хвалу аллаху.

Дед Димитрия, не слушая уговоров Пануша и отца Элизбара, отправился проводить случайного гостя. У низенькой калитки женщина, откинув чадру, смеясь и плача, бросилась на шею молодому персиянину. «Мать», – подумал дед Димитрия и потихоньку скрылся в переулке. На душе у него было радостно. Он хладнокровно прохаживался мимо разгромленных лавок. «Товары – ничего, жизнь человека дороже, – рассуждал дед. – Вот персидская мать, а чем она плачет хуже наших матерей?»

Дед заглянул к Бежану и застыл на пороге. Неизвестно, каким чудом, но не только Бежан, даже лавка его осталась нетронутой, и, кроме пятого седла, изломанного о голову забывчивого покупателя, все висело на привычных местах.

Потолкавшись на притихшем майдане, дед, к великой радости отца Элизбара, вернулся в духан. Когда же отец Элизбара пожелал немедленно выехать в Носте, дед рассвирепел. Никогда в жизни он позорно не возвращался с полной арбой нераспроданного товара. Он не позволит портить славу счастливой руки деда Димитрия. И действительно, смело выведя арбу на майданную площадь, дед тотчас распродал все, ибо сегодня это были единственные продукты, не смешанные с пылью, грязью и кровью.

Отдавая марчили отцу Элизбара, дед уничтожающе посмотрел на него и сел на прощанье выпить с Панушем. Он хвастал приобретенным по дешевке подарком для детей Русудан. Да, конечно, он только довезет до Носте трусливого ностевца и поедет в Ананури проведать семью Георгия. Давно в гости зовут… И потом… – дед светло улыбнулся, – желтые цаги внуку повезу. От Георгия гонца ждут в Ананури. Каждые четыре месяца приезжают. От Димитрия тоже привозит вести. Правда, гонец всегда сворачивает в Носте, привозит для родителей «барсов» послания и подарки. Но только зачем ждать, когда можно на неделю раньше узнать о красавце внуке. Мой Димитрий меня больше всего на свете любит, – добавил гордо дед, подняв последнюю чашу за здоровье Пануша и прощенного им отца Элизбара.

Тягучий колокольный звон плыл над Тбилиси. Звонили к вечерне.

Мерно покачивалась арба. Между пустыми кувшинами дремал отец Элизбара. Дед, направляя буйволов в Носте, тихо мурлыкал песню.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

За окнами Метехского замка шумит Кура. Любимая Луарсабом круглая комната не изменилась: те же дорогие керманшахские ковры, шелковые, цвета бирюзы, занавески, арабская мебель и персидские вазы. Тот же изысканный Шадиман, и только на розовой подушке вместо Луарсаба сидит царевич Симон.

С Шадиманом подружился Симон случайно. Метехи веселился – Баграт праздновал годовщину своего царствования. Совсем нежданно-негаданно с правой стороны царя очутился не Симон – наследник картлийского престола, а Андукапар. Шадиман заинтересовался: удобно ли Симону сидеть с левой стороны на месте младшего сына? «Змеиный» князь, давно искавший случая сблизиться, с Симоном, заронил в нем подозрение. Симон стал коситься на Андукапара и честолюбивую Гульшари. Недаром ехидна держится, как царица.

Симон тоже не прочь был заручиться поддержкой опытного царедворца и сейчас, обеспокоенный, всецело доверялся Шадиману. Симон намекал: если будет царем, то Шадиман снова, как при Луарсабе, займет положение правителя. Но надо, чтобы Симон стал царем Картли.

Шадиман лучше Симона знал: воцарение Симона – возвращение к власти Шадимана.

Шах Аббас осуществил наконец многолетнее домогательство Баграта. Уходя из Картли два года назад, шах оставил царем Баграта, спасаларом – начальником картлийских войск – Нугзара Эристави, первым сардаром Зураба, главным советником Шадимана Бараташвили и начальником персидского гарнизона в тбилисской цитадели Исмаил-хана.

Хитрый Баграт боялся потерять добытый с такими ухищрениями трон. И он не доверял Шадиману, ссорился с Симоном, боялся Нугзара и заискивал перед Исмаил-ханом, настоящим хозяином Картли.

Баграт VII ничего не хотел замечать – ни ненависти народа, ни презрения церкви. Он жадно наслаждался званием царя и умертвил бы половину Картли, лишь бы удержать скипетр Багратидов. Он с большой радостью избавился бы от «змеиного» князя, если б не грозный наказ шаха Аббаса.

Гульшари ловко использовала страх и ненависть Баграта к Шадиману, и вскоре Андукапар занял место «змеиного» князя. У Шадимана оказалось вдоволь времени на уход за лимонным деревом.

Незаметно был отстранен от всех дел царства и Зураб. Гульшари, издеваясь, мстила мужу бывшей соперницы. При встречах она с притворным участием спрашивала: все ли еще шах-ин-шах держит в гареме прекрасную Нестан? Уж не собирается ли «средоточие вселенной» присвоить неповторимую драгоценность? Наверно, нежная Нестан от скуки всех жен «льва Ирана» опутала своими шелковыми волосами.

Зураб кусал усы, прятал налитые кровью глаза и всячески избегал Гульшари.