Время освежающего дождя, стр. 6
По знаку тбилели двери распахнулись, седой монах вынес на фиолетовой бархатной подушке митру – венец католикоса, за ним в черных торжественных облачениях следовали настоятели монастырей.
Осенив себя широким крестным знамением, тбилели поднял митру, увенчанную крестом на золотом глобусе. Засверкало множество алмазов, яхонтов, изумрудов, рубинов и жемчужных нитей.
Католикос, приняв митру, возложил ее на себя, Моурави преклонил колено. За ним – князья. Подняв крест, католикос возвестил:
– Мы, во Христе, католикос Картли и святые архипастыри, вырешили: по древности и достоинствам предков и прародителей возвести на престол Багратидов верного сына церкви Иверской, душой возвышенного и десницей сильного Кайхосро из достойного рода Мухран-батони. Да прославятся деяния его в вечности! – Аминь! – колоколом ударило в палате…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Димитрий продолжал горячиться:
– Камни с ума сошли! Полтора месяца, словно лягушки, не только вниз, но и наверх скачут!
Крепостные стены казались заброшенными. В опаловом мареве персидское знамя повисло бесцветным лоскутом. Молчаливо высились десять башен передней стены, а за ними вторая линия башен и укреплений.
Саакадзе оглядел мрачный Табори и, круто повернув вправо, поехал на шум падающей воды. За ним тронули коней Димитрий, Даутбек, Дато, Гиви и Эрасти.
Из сторожевых башенок, воздвигнутых Димитрием вокруг крепостной горы, выскакивали дружинники и приветствовали Моурави поднятием копий. Сотники спешили успокоить Димитрия: минувшей ночью черт не бесил охрану пляской камней.
Разъяренный поток низвергался с крутой скалы. Кони жадно прильнули к вспененной воде. Внимание Саакадзе привлекла полуразрушенная сакля по ту сторону Инжирного ущелья.
Димитрий пожал плечами: он обшарил все расселины в горах, примыкающих к цитадели. Хозяин сакли – старый пасечник – медом славится, пчелы его лакомятся цветами сада эмиров, а сам он закусывает налогами с меда.
Саакадзе предложил направиться к пасечнику: о таком эмирском меде он еще на багдадской стене мечтал.
Кони привычно взбирались по тропе, заросшей орешником и кизилом. Пряный запах жасмина и роз наполнял ущелье. Внезапно встревоженно заметался рой пчел. Из-под навеса в середине пчельника вышел сухощавый старик с красно-желтой бородой, приложил ладонь к глазам, вглядываясь в подъезжающих, и, узнав Саакадзе, суетливо закланялся, умоляя отведать меда.
Словно не заметив тревоги пасечника, Саакадзе стал расспрашивать его о темных и оранжевых пчелах, посоветовал приобрести белых мегрельских – хороший дают воск. Пасечник пустился рассказывать о жизни пчел, о соперничестве маток, о пользе, какую приносят пчелы садам в дни опыления.
– Вардан Мудрый внук тебе или племянник? – неожиданно спросил Саакадзе.
– Его жена – моя дочь, батоно… – смешался пасечник.
– Богатый купец, а отца в какую скорлупу бросил, – сочувственно посетовал Саакадзе.
– Только летом живу здесь, батоно, пчел очень люблю, они безгрешные.
– Воск богу продаешь, а мед – черту?
И, уже не обращая внимания на старика, Саакадзе повернул коня к спуску. Димитрий беспокойно заерзал в седле, нащупывая рукоятку шашки:
– Ты что, Георгий? Думаешь, этот пчелиный пастух медом подмазывает Шадимана?
– Нет. Думаю – воском вощит.
Дато чуть с седла не свалился. Эхо в ущелье подхватило раскатистый смех.
Проехав Банный мост, они свернули на улицу Красильщиков. Обычно шумная и пестрая от холстов, развешанных во дворах и на плоских крышах, улица сейчас была молчалива и скучна. Даутбек с досадой махнул нагайкой – амкары жаловались ему, что уже второй месяц нечего красить.
– Пусть красят бороды, – засмеялся Дато. – А если правду сказать – сами виноваты. В такое время двигаться надо, искать дорогу к торговле.
Озабоченно прислушивался Саакадзе, но улица Оружейников тоже погрузилась в тишину: не звенела сталь, не стучали по наковальне молоты, валялся неубранный сор, тулухчи разливали по кувшинам мутную воду.
Выехав на улицу Чеканщиков, «барсы» придержали коней. С Майданной площади неслись неистовый свист и крики, восторженный рев заглушал удары барабанов. Никем не замеченные, друзья подъехали к белому навесу помещения, сейчас пустому, лишь на грубом столе валялись гусиные перья и в глиняной чашке сохли чернила. А базарные смотрители, гзири и сам городской нацвали, навалившись на передние ряды, жадно глазели на огороженную площадку. Поединок баранов был в разгаре.
К любимому праздничному зрелищу амкары готовились задолго. Уста-баши – оружейник Гогиладзе и шорник Сиуш славились искусством обучать баранов для боя. Они держали их на цепи, не позволяя никому подходить, чтобы борцы не привыкли бодаться не по правилам. Накануне боя их поили настоем из ячменя, аккуратно подпиливали кончики рогов. Сиуш разрисовал своего барана голубыми разводами, а Гогиладзе – розовыми; челки у баранов горели мареной.
Еще за день бирючи-глашатаи оповестили майдан о предстоящем бое. И вот вся площадь до краев залита толпой, бранью и восторгом поощряющей баранов.
То прыгая друг около друга, то упрямо упершись лбами и сцепляясь рогами, то вздыбливаясь и раздражаясь от железных шипов ошейников, каждый из борцов стремится вонзить свой рог противнику в сердце. Брызги крови летят и от голубого и от розового барана. Озлобленный хрип и яростный стук рогов доводят зрителей до исступления.
Саакадзе хмуро выехал из майдана, процедив сквозь зубы:
– Какой сегодня праздник?
– Веселый праздник, спасибо шаху Аббасу! – отозвался Дато. – Нет кожи, нет железа, нет тканей.
– Но краска для двух баранов все же нашлась, – вздохнул Эрасти.
До самого дома Саакадзе молчал, молчали и удрученные «барсы», Даутбек размышлял о тяжелых испытаниях, и лишь Гиви никак не мог успокоиться и допытывался у Дато: на кой черт нужен черту мед?!
В просторном дарбази Русудан любовно пододвинула Зурабу серебряное блюдо с фазаном. Зураб отпивал холодное красное вино, любуясь неувядаемой красотою сестры.
Он только что из Крцаниси. В летнем доме князя Липарита было малое совещание, выбиралось посольство к Мухран-батони. Князья, долгие годы враждовавшие между собой, теперь поняли свое предназначение, и ни одна буря не расшатает больше крепких, непоколебимых княжеских устоев.
Русудан иронически улыбнулась. Она уверена, что, пока существуют Шадиманы и Андукапары, не может быть устойчивого мира. Нельзя доверять безмятежному небу, когда за горой сгущаются тучи.
Опустив чашу на ковер, Зураб заинтересовался: уж не думает княгиня Русудан об азнаурах, вновь сумевших оседлать эти тучи? Но каждому фрукту свое время. Сейчас Георгий Саакадзе князь не только по титулу, но и по делам. Он должен презреть мелкое сословие и вместе с князем Арагвским подняться на недосягаемую вершину могущества. Помогая ему в войнах, Зураб рассчитывал на его признательность.
Русудан надменно вскинула голову:
– Бог не обидел памятью Георгия, он никогда не забывает ни друзей, ни врагов. Но приходится удивляться, почему Зураб готов так легко примириться с волчьей стаей? Неужели он забыл, как Шадиман обманом выманил арагвинское войско, а потом в темную ночь, в ущелье, подкрадывался к замку благородного Нугзара, их доблестного отца, где собралась фамилия не только Саакадзе, но и Эристави Арагвских? Неужели Зураб надеется на какую-либо перемену в «змеином» князе?
Наполнив до краев, Зураб высоко поднял чеканную чашу:
– Как я пью это вино, так заставлю Шадимана выпить чашу его собственной крови! Я прибью шкуры друзей его к порогам моего замка! Я…
Едва переводя дух, вбежал Автандил и задорно похвастал своей удачей: готовясь к званию «барса», он сейчас в метании копья победил меткого Элизбара.
– Щенок! – вдруг загремел Зураб, вскакивая. – Кого ты можешь победить? – и, оглядев Автандила с головы до ног, неожиданно размахнулся и ударил его по щеке:
Автандил зашатался, беспомощно заморгал, держась за щеку, но вдруг остервенело скинул куладжу, сорвал со стены шашку и взревел: