Шопенгауэр как лекарство, стр. 66

Шопенгауэр обожал вести серьезные беседы, но редко находил достойного собеседника. В одно время он как-то, садясь обедать, завел привычку класть перед собой на стол золотую монету и, уходя, забирать ее с собой. Один из армейских офицеров, который часто обедал с ним по соседству, спросил его о цели подобных манипуляций. В ответ Шопенгауэр сказал, что пожертвует эту монету нищим, как только услышит, что офицеры ведут между собой умную беседу, которая не вертелась бы целиком вокруг лошадей, женщин и собак. За обедом он имел обыкновение громко разговаривать со своим пуделем Атманом, и при этом всякий раз обращался к нему на «вы» и «сударь», если тот вел себя хорошо, и «ты» и «человек», если тот чем-то хозяина огорчал.

Сохранилось немало историй [120], свидетельствующих о редком остроумии Шопенгауэра. Однажды один из посетителей клуба задал ему какой-то вопрос, на что Шопенгауэр ответил просто: «Не знаю». Молодой человек дерзко воскликнул: «А я-то думал, что вы большой мудрец и все знаете!» — на что Шопенгауэр тут же заметил: «Нет, знание ограничено, безгранична только глупость». Любой вопрос, заданный женщиной или о женщинах, неизменно вызывал у него язвительную насмешку. Однажды Шопенгауэр обедал в компании одной словоохотливой дамы. В продолжение обеда она в подробностях расписывала ему, как несчастна в замужестве. Шопенгауэр терпеливо выслушал ее, но когда она спросила его, понимает ли он ее, он ответил: «Нет, но очень хорошо понимаю вашего мужа».

Известен и другой любопытный диалог. Однажды Шопенгауэра спросили, хотел бы он жениться.

— Нет, потому что это принесло бы мне одни неприятности.

— Но почему непременно так?

— Я стал бы ревновать, потому что моя жена изменяла бы мне.

— Но почему вы в этом уверены?

— Потому что я бы этого заслуживал.

— Чем же вы заслуживали бы этого?

— Тем, что женился.

Доставалось от него и докторам. Однажды он заметил, что доктора имеют два почерка: один, крайне неразборчивый, для рецептов и другой, четкий и ясный, для счетов.

Один писатель, в 1846 году оказавшийся в одной компании с Шопенгауэром, так описывает его внешность:

Недурного сложения… костюм безукоризненный, но старомодный… среднего роста, коротко остриженные седые волосы… удивленные и необыкновенно проницательные голубые глаза с крапинками… большую часть времени погружен в себя, и если говорит, то витиевато и напыщенно, чем постоянно навлекает на себя насмешки и издевательства… обедающей братии. Этот часто комичный и раздражительный человек, по сути безобидный и добродушно ворчливый, становится объектом насмешек ничтожных людей, которые постоянно — хотя и без особой злобы — над ним подшучивают.

После обеда Шопенгауэр отправлялся в длительную прогулку, во время которой вел оживленные беседы на один, а то и на два голоса, со своим пуделем, под свист и улюлюканье мальчишек. Вечера неизменно проводил дома, за книгой, и никогда не приглашал гостей. Не сохранилось никаких свидетельств о том, чтобы во Франкфурте у Шопенгауэра были какие-то романтические связи. В 1831 году, в возрасте сорока трех лет, он напишет в «О самом себе»: «Жить, не работая, имея очень скромный доход, — на это можно решиться только в безбрачии» [121].

Он так и не встретится больше с матерью, но через двенадцать лет после разрыва, в 1813 году, между ними завяжется деловая переписка, которая будет с перерывами продолжаться вплоть до самой смерти Иоганны в 1835 году. Однажды, во время его болезни, мать неожиданно сделает личное замечание: «Два месяца взаперти, не видя людей. Это нехорошо, сын мой, ты расстраиваешь меня. Мужчина не может и не должен изолировать себя подобным образом».

Время от времени Артур станет обмениваться письмами с сестрой Аделью, которая будет пытаться сблизиться с братом, обещая всякий раз, что ни в коем случае не станет обременять его своими заботами. Он будет неизменно сторониться ее. Адель так и не выйдет замуж и всю жизнь будет глубоко несчастна. Когда Артур сообщит ей, что из-за холеры вынужден бежать из Берлина, она ответит, что была бы только рада, если бы холера избавила ее от страданий. Артур будет стремительно удаляться от сестры, решительно отказываясь принимать участие в ее жизни и в ее страданиях. После его отъезда из дома брат с сестрой увидятся только однажды, в 1840 году, и это будет краткое и печальное свидание. Спустя девять лет Адель скончается.

Деньги всегда будут предметом особого беспокойства Шопенгауэра. Мать завещает свое небольшое наследство Адели, а когда она умрет, от денег останутся жалкие крохи. Артур будет безуспешно пытаться зарабатывать переводами, и почти до самой смерти его собственные книги не будут ни продаваться, ни даже упоминаться в прессе.

В общем, жизнь его будет лишена тех привычных удовольствий и наград, которые утешали или даже позволяли выжить его современникам. Но как ему это удавалось? Какой ценой? Все это, как мы увидим, было тайной, которую он доверит только «О самом себе».

Глава 32

В следующий понедельник Джулиус застал странную картину в комнате для занятий: застыв в самых неожиданных позах, группа внимательно изучала листки, которые раздал Филип. Стюарт прикрепил свой листок к планшету и старательно подчеркивал какие-то места. Тони, очевидно, забыв свой экземпляр дома, заглядывал Пэм через плечо.

Ребекка с некоторым раздражением в голосе начала:

— Я прочла все это очень внимательно, — она взмахнула листком, сложила его и опустила в сумочку, — я потратила на это много времени, Филип, — даже слишком много, — и теперь я хотела бы, чтобы ты объяснил: какое отношение все это имеет ко мне, к группе или к Джулиусу?

— Думаю, будет гораздо полезнее, если вначале это обсудит класс, — отозвался Филип.

— Ах вот как. Класс? Так это была домашняя работа? Вот как ты собираешься консультировать! — воскликнула Ребекка, решительно защелкивая сумочку. — Это что, школа для переростков? Лично я пришла сюда лечиться, а не на уроки в вечерней школе.

Не обращая внимания на капризный тон Ребекки, Филип заметил:

— Между знанием и лечением нет четкой грани. Греки — Сократ, Платон, Аристотель, стоики, эпикурейцы — все считали образование и размышления лучшими средствами борьбы с человеческими страданиями. Большинство философов-консультантов считают образование основой терапии. Каждый из них мог бы подписаться под девизом Лейбница: caritas sapientis, что означает «мудрость и забота». — Филип повернулся к Тони: — Лейбниц — немецкий философ семнадцатого века.

— Боже, какое занудство, — не выдержала Пэм. — Ты только делаешь вид, что помогаешь Джулиусу, а сам, — она резко повысила голос, — Филип, я, кажется, с тобой разговариваю. — Филип, который до этого невозмутимо сидел, уставившись в потолок, вздрогнул и, выпрямившись, повернулся к Пэм. — Сначала ты раздаешь нам свои басни, как первоклашкам, а теперь сидишь с умным видом, как будто тебя это не касается.

— Опять ты набросилась на Филипа, — сказал Гилл. — Ради бога, Пэм. Он же профессиональный консультант. Откуда он, по-твоему, должен брать примеры, как не из своей практики? Неужели так трудно понять. Что ты шипишь на человека?

Пэм открыла было рот, чтобы ответить, но так и не нашлась что сказать. Лишь удивленно уставилась на Гилла, который добавил:

— Ты сама просила говорить начистоту, так что не обижайся. Нет, нет, не думай, я не пьян. Вот уже четырнадцать дней я чист как стеклышко. Два раза в неделю я встречаюсь с Джулиусом — он как следует на меня нажал, завернул все гайки и отправил в группу анонимных алкоголиков, так что теперь я хожу туда каждый божий день, семь раз в неделю — четырнадцать занятий за четырнадцать дней. Я вам не говорил, потому что не был уверен, что выдержу.