Ходи невредимым!, стр. 153
– Значит, лишь в одном месте задержали? Выходит, дорога свободная?
– Чтобы всю жизнь по такой свободной дороге персы ходили… Я такое сказал ополченцам: «Вы отпустили, а через полагаджа опять про рай должен рассказывать? Если так, через три луны до Тбилиси не дойду». – «Не бойся, старик, – это старший говорит, – вези спокойно своему сыну еду. Мы знаем, как охранять, раз доверяем». Тут, светлый князь, самый молодой в рот три пальца засунул и так свистнул, что ишак чуть в овраг не скатился. Потом всю дорогу то соловей щелкал, то кукушка кричала, то лягушка квакала на весь лес, то шакал выл, то каджи смех бросал, но из засад никто не выбегал, – выходит, знак друг другу передавали.
– Смотри, кма, не думай, что меня можешь обмануть. Прямо говори, расспрашивали тебя, зачем в Тбилиси идешь, или сразу поверили, что сыну еду везешь?
– Как могут, светлый князь, сразу поверить, если я твой кма? Я осторожным был, светлый князь, сколько чапар Исмаил-хана и управляющий ни уговаривали, отказался самую важную весть к тебе везти – боялся, пыткой угостят саакадзезцы, не выдержу…
– Путаный козел! Как посмел не навьючиться самым важным?
– От них, светлый князь, отказался брать, а от себя притащил вьюк на себе. Сейчас развяжу: царь Теймураз с семьей в Тушети гостит.
Шадиман откинулся на мутаку. Чубукчи охнул и вытаращил глаза на старика. Князь долго молчал…
– Ты… крепко знаешь?
– Про царя, светлый князь? Как осмелился бы иначе знать? Ведь чапар хана с этим вьюком как ошпаренный петух прилетел. Сам побоялся дальше в Тбилиси лететь, – говорят, саакадзевцы стрелой на лету даже орлов сбивают, не только летучих мышей.
Шадиман досадливо покусывал губы: презренному кма следовало бы раскаленными щипцами язык пригладить, но, по древнему обычаю, жизнь гонца неприкосновенна. И он резко спросил:
– Почему же управляющий с такой важной вестью мсахури Махара не прислал?
– Мсахури, светлый князь, жизнью дорожат, зачем им рисковать? А кма что? Если рая избежать, думаем, – на том свете не намного хуже, чем здесь.
Хмурясь, Шадиман размышлял; «Следовало бы тебя, презренный кма, хоть плеткой исполосовать, чтобы не философствовал. Это, пожалуй, для гонца допустимо, да не время».
– Значит, обратно тоже посреди дороги поедешь?
– Непременно так, светлый князь, если позволишь на ишака сесть. Завтра на рассвете должен выехать, иначе посланец улетит в Телави. И если повелишь ответ повезти, не должен опоздать.
– А если опоздаешь, сам в Телави отправишься.
– Как можно, светлый князь, там у меня сына нет.
– Зато дочь замужем.
– Какая дочь? Совсем не имею.
– Ничего, для саакадзевцев будешь иметь.
– На такое дело лучше, чем мсахури, не найти.
– Оказалось, лучше, чем кма, не найти.
– Разве, светлый князь, в такой одежде к хану допустят? А если через слуг передать, на другой день царь Теймураз в два раза больше узнает.
– Значит, в одежде дело?
– Непременно в одежде. Если мсахурскую чоху купить – шарвари нужны, а если шарвари надену – как в чувяках останусь? А если цаги купить – папаху тоже сменить надо. А если все купить – как на ишаке в Телави въеду? Выходит, на коня должен сесть. В духан тоже даром не пускают… А потом… знает ли хан, что кма тоже кушает?
Шадиман невольно рассмеялся. Открыв нишу, он достал тугой кисет и бросил старику, который судорожно подхватил его и проворно спрятал за пазуху. Чубукчи рванулся вперед и, чуть не плача, вскрикнул:
– Светлый князь! В этом кисете два тумана и тридцать марчили!
– Пустое, мне Сакум, хотя он и не мой кма, дороже обошелся. Бери, кма, ишака тебе тоже дарю… Прикажи, чубукчи, прислужникам накормить его! Слышал – кма тоже едят…
Шадиман вновь рассмеялся, прошелся по комнате и мысленно попросил Саакадзе поздравить его. "Я сегодня, друг, новость узнал: оказывается, кма умеют не только кушать, но богатеть за счет князя. Поэтому решил избегать тебя, Георгий: ибо еще пять лет спора, и я начну советоваться о делах царства только с кма… Остановившись, Шадиман повелительно сказал:
– Завтра повезешь послание Исмаил-хану!
– Светлый князь, пусть святой Иоанн тебе столько золота пошлет, сколько в Марабде камней на горе! Раньше жизнью дорожил – как дятел кальяном, а теперь, когда по твоей доброте разбогател, тоже хочу живым немного повеселиться… На словах все скажи… Сюда ехал, тоже бумагу не взял, хотя и голым был, негде было искать, а теперь, увидят в чохе, наизнанку, как мешок с мукой, вывернут.
– В седельце зашьешь, не догадаются.
– Непременно, светлый князь, догадаются. Черт подскажет, любит с человеком немного повеселиться. Лучше в руке понесу, не так заметно.
– Весь путь в руке?
– Не беспокойся, светлый князь, не запачкаю, в лаваш заверну.
Усмешка тронула губы Шадимана: «Если будут уверять, что раз кма, то дурак, больше не поверю». И громко сказал:
– Смотри, когда выскочат из засады саакадзевцы и ты начнешь кушать лаваш, не прогрызи свиток.
– Не беспокойся, светлый князь: хоть и кма, все же по вкусу отличаю хлеб от послания. Ведь о хлебе всегда думаю.
– А о послании?
– О послании, светлый князь, когда о нем надо крепко забыть.
– Молодец!
К своему удивлению, Шадиман замечал, что ему весело. «Нет, такого гонца необходимо наградить… Но почему один я разоряюсь? Пусть и скупые волки раскроют ларцы. Ведь приятную весть привез гонец: невеста спешит к царю Симону. Спешит? Как черепаха к огню. Однако я не черепаха, а почему медлю обрадовать Хосро-мирзу радостной вестью?..»
Сидя за непривычно обильной едой, старик благословлял ополченцев. Это они научили не бояться ни князя, ни чубукчи. Раз гонец – значит неприкосновенен… «Один марчили сыну оставлю. О-о, как удивится Казар! Ишака и для Кетеван одежду в сарае у него спрятал… Мсахурскую чоху себе непременно куплю, цаги никогда не имел. Папаху из бараньей шкуры, как у мсахури Виршели, тоже куплю… Только напрасно князь думает – в Телави спешу. Не время рисковать. Посланец обещал десять дней ждать… нарочно князю сказал – шесть, чтоб поспешил отпустить… Я раньше приеду… управляющему скажу: князь очень доволен остался, длинной беседой удостоил. Про царя Теймураза тоже сказал, потому за смелость наградил… Больше половины скрою, иначе собачий глаз на мое богатство откроет… По ишаку тоже будет вздыхать. Пусть, а то очень жирный… Моей Кетеван еще праздничную кабу куплю, платок шелковый, миткалю на три рубашки. Дом починим, на ишаке на базар поеду… пусть мсахури завидуют! Первый раз в жизни кисет имею!» И, подняв чашу с вином, пожелал мысленно Георгию Саакадзе еще сто лет держать засады на всех дорогах Верхней, Средней и Нижней Картли.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Венецианское зеркало казалось Гульшари мутным, красные розы – серыми, словно засыпанными придорожной пылью, и любимое платье из гилянского шелка сдавливало грудь, как панцирь. Подходила ли Гульшари к овальному окну, или останавливала свой взгляд на мраморной площадке, ее начинала пробирать какая-то противная нервная дрожь. Гульшари все мерещилась племянница шаха Аббаса: вот она поднимается по лестнице, шурша широким синим подолом, затканным пепельными цветами, вот она царственно шествует между кипарисами, пленительно звеня жемчужными подвесками. И Гульшари, сжав губы, чуть не стонала, вся во власти нарастающей тревоги.
И точно в насмешку, Шадиман настоял на подарке гонцу. Такого вестника избить следует, а не одаривать. Правда, она швырнула презренному заржавленную шашку Андукапара, вылинявшую нитку кораллов для его пахучей жены и два марчили на вино, ибо Симон милостиво подарил притащившему радость серебряный кубок, а заодно и почти новую бурку. Но о чем печалиться, когда милость шаха свела Симона с последнего ума? Он даже осмелился оборвать Андукапара на полуслове за совет носить в будни лиловое одеяние, а в праздник бирюзовое. «Я сам знаю, что подходит моему царственному лицу! – и, гневно стукнув скипетром о нарды, Симон добавил: – Повелеваю не надоедать мне пустыми советами!» Пустыми! Сам он пустой котел! Думает, цвет, избранный Луарсабом, придаст ему и ум неповторимого царя… А может, придвинуть к пустому котлу пустоголовую куклу Магдану в блеске фамильных драгоценностей? Но вдруг нечаянно раскалится котел в короне? Тогда жена пускай под чадрой стынет. Хосро стремится осчастливить Зураба дочерью Шадимана. Что ж, еще лучше, за честь должен считать арагвский медведь, жена из царского котла лакомиться будет. Когда царь Луарсаб оказывал Гульшари внимание, княгини от зависти лопались, как перезрелые гранаты.