Разрушь меня, стр. 16
Я хочу танцевать со стихией.
Уорнер хватает меня за руку.
— И это, — он обводит глазами холодный серый мир вокруг, — делает тебя счастливой?
Оглядевшись, понимаю, что мы стоим не на крыше, а на пандусе между двумя зданиями. За балюстрадой на много миль тянется мертвая земля с голыми деревьями и группками бетонных бараков — рабочими поселками.
— Холодный воздух пахнет чистотой, — вырывается у меня. — Свежий. Как новенький. Самый лучший запах в мире.
В глазах Уорнера ирония, интерес и замешательство. Покачав головой, он хлопает по куртке и лезет во внутренний карман, откуда достает пистолет с золотой рукояткой, сверкающей на солнце.
Резко втягиваю воздух.
Он осматривает пистолет в манере, которой я не поняла, — видимо, желая выяснить, готов ли он к стрельбе. Палец ложится на спусковой крючок… Повернувшись, Уорнер видит мое лицо.
И едва сдерживает смех.
— Не бойся, это не для тебя!
— Для чего пистолет? — через силу спрашиваю я, крепко прижимая к груди скрещенные руки. — Что мы тут делаем?
Уорнер убирает пистолет во внутренний карман и подходит к противоположному краю площадки, жестом приглашая меня за собой. Я с опаской приближаюсь и смотрю туда же, куда и он, — за перила, вниз.
Футах в пятнадцати ниже выстроились солдаты целого сектора.
Я насчитала почти пятьдесят идеально прямых колонн с равными промежутками. Сколько солдат в каждой колонне, не скажу — я сбилась со счета. Гадаю, здесь ли Адам, видит ли он меня.
Интересно, что он теперь обо мне думает.
Солдаты построены на квадратной площадке, почти такой же, как наша, и кажутся единой массой черного: черные брюки, черные рубашки, высокие черные ботинки; ни у кого, кажется, нет оружия. Каждый стоит совершенно неподвижно, прижав к сердцу левый кулак.
Черное,
серое,
черное,
серое,
черное,
серое,
давяще-мрачная картина.
Я вдруг остро осознала непрактичность своего наряда. Ветер сразу показался жестким, холодным, даже болезненным — он прорезал колонны солдат на своем пути. Я задрожала, но не от холода. Посмотрела на Уорнера, который уже как-то привычно занял место у середины балюстрады. Он вынул из кармана маленький квадрат перфорированного металла, прижал к губам, и его голос, усиленный микрофоном, разнесся над площадью:
— Сектор Сорок пять.
Одно слово и одно число.
Вся масса солдат одновременно шевельнулась: левые кулаки раскрылись, руки опустились по швам, правые руки со сжатыми кулаками согнулись и прижались к груди. Будто хорошо смазанный механизм, чьи шестеренки работают в идеальной согласованности. Если бы не гнетущее предчувствие, можно было залюбоваться этой картиной.
— Сегодня у нас два вопроса. — Голос Уорнера пронзал воздух — отчетливый, резкий, невыносимо уверенный. — Первый стоит рядом со мной.
Тысячи людей смотрели на меня. Я невольно отшатнулась.
— Джульетта, подойди, пожалуйста! — Два пальца согнулись в суставах, приказывая мне выйти вперед.
Я нехотя встала так, чтобы меня было видно.
Уорнер демонстративно обнял меня и привлек к себе. Я поморщилась. Стоявшие в строю вздрогнули. Отодвинуться я не решалась, чувствуя пистолет сквозь пиджак.
Казалось, солдаты поражены, что Уорнер так легко ко мне прикасается.
— Дженкинс, шаг вперед.
Пальцы бегут марафон по бедру — не могу стоять спокойно. Не могу унять трепет, от которого рвутся нервы. Дженкинс делает шаг вперед. Я сразу замечаю его.
Он жив.
Слава Богу.
Жив.
— Накануне Дженкинс имел удовольствие познакомиться с Джульеттой, — продолжает Уорнер. Напряжение в рядах солдат становится почти ощутимым. Никто не знал, к чему клонит командир. И все уже слышали о случившемся с Дженкинсом. Мою историю. — Надеюсь, вы проявите не меньшую любезность, — добавляет Уорнер, беззвучно смеясь одними губами. — Джульетта какое-то время пробудет с нами в качестве… средства, крайне ценного для нашей борьбы. Оздоровление приветствует ее. Я приветствую ее. И вы должны приветствовать ее!
Солдаты резко опустили сжатые в кулак руки — все одновременно.
Пятьдесят колонн двинулись, как один человек: пять шагов назад, пять шагов вперед, пять шагов на месте. Подняв над головой левые руки, все солдаты медленно сжали пальцы в кулак.
И упали на одно колено.
Я перегнулась через балюстраду, охваченная желанием получше рассмотреть этот странный, почти хореографический ритуал. Я никогда не видела ничего подобного.
По меньшей мере полминуты продержав солдат на одном колене с высоко поднятой рукой, Уорнер сказал:
— Хорошо.
Встав, солдаты положили правую руку, стиснутую в кулак, на левую сторону груди.
— Второй сегодняшний вопрос еще лучше первого, — продолжал Уорнер без тени удовольствия в голосе, остро вглядываясь в стоявших внизу солдат — осколки изумруда языками зеленого пламени выхватывали фигурки в черном. — Делалье подготовил рапорт.
Целую вечность он смотрел на солдат, выжидая, пока сказанное дойдет до их сознания. Позволяя воображению солдат свести их с ума. Дожидаясь, чтобы виновных охватила предсмертная тоска.
Уорнер долго молчал.
Никто не двигался.
Несмотря на его уверения, я начала опасаться за свою жизнь. В душу закралось подозрение, уж не я ли заслужила наказание, не для меня ли пистолет в кармане Уорнера. Наконец я решилась повернуть голову. Он взглянул на меня, и я не поняла, что означает этот взгляд.
Его лицо — десять тысяч вариантов, смотревших сквозь меня.
— Делалье, — сказал Уорнер, по-прежнему глядя на меня. — Можешь выйти вперед.
Тощий, лысеющий человек в чуть более нарядной одежде вышел из пятой шеренги. Он заметно нервничал — втягивал голову, и голос его дрогнул, когда он заговорил:
— Сэр…
Уорнер наконец бросил накручивать на кулак мой взгляд и едва заметно кивнул лысеющему.
Делалье начал читать:
— Обвиняется рядовой 45Б-76423 Флетчер Симус.
Солдаты в строю застыли — от облегчения, страха, тревоги. Никто не двигался и не дышал. Даже ветер боялся издать хоть звук.
— Флетчер! — Одно слово Уорнера, и несколько сотен голов резко повернулись к обвиняемому.
Флетчер вышел из строя.
Настоящий пряничный человечек — волосы цвета корицы, веснушки, ярко-красные, будто накрашенные, губы. На бесстрастном лице ни малейших эмоций.
Я еще никогда так не боялась за незнакомого человека.
Делалье продолжал:
— Рядового Флетчера засекли в зоне беспорядков братающимся с гражданскими, по нашим данным, членами семей бунтовщиков. Он крал еду и припасы со складов, предназначенных для населения Сорок пятого сектора. Передавал ли он врагу секретную информацию, осталось неизвестным.
Уорнер посмотрел на пряничного человечка.
— Ты отрицаешь это обвинение, солдат?
У Флетчера затрепетали ноздри. Подбородок стал квадратным. Голос треснул, когда он ответил:
— Нет, сэр.
Уорнер кивнул. Коротко вздохнул и облизнул губы.
И выстрелил Флетчеру в лоб.
Глава 18
Никто не шевельнулся.
Флетчер с искаженным последним ужасом лицом рухнул на землю. Пораженная неслыханностью происходящего, я не поняла, сон это или явь. Мне даже показалось, что я умираю. Я так и не решила, удачный ли сейчас момент падать в обморок.
Ненатурально раскинув руки и подогнув ноги, Флетчер лежал на холодном бетоне площадки. Кровь натекла вокруг головы, однако никто не шевелился. Не прозвучало ни единого слова. Никто не выдал себя испуганным взглядом.
Я все трогала свои губы, проверяя, не срываются ли с них крики.
Уорнер аккуратно уложил пистолет в карман пиджака.
— Сектор Сорок пять, вольно.
Солдаты синхронно опустились на одно колено.
Уорнер сунул металлический прибор-усилитель в карман костюма и буквально оторвал меня от места, где я стояла, словно приклеившись. Ноги заплетались, подкашивались, тело ныло. Меня мутило, я чувствовала себя как в бреду, у меня не было сил держаться прямо. Я то и дело пыталась заговорить, но слова застревали в горле. Меня бросало то в жар, то в холод, и вдруг подступила такая дурнота, что перед глазами поплыли пятна.