NZ /набор землянина/ (СИ), стр. 14

Нелирическое отступление

Первый сон Уильяма Вэйна

Осклизлая листва бьёт по лицу, серые струи дождя в глазах, озноб на коже — и ничто не может разбудить. Он сейчас там — во сне. И весь его сон — гнилое болото, которое не отпускает. Картинка, как всегда, крутится в памяти не в полный цвет. Пятнами по серому проступают оттенки, запёкшаяся кровь. Звук тоже рваный, он то пропадает, отдаёт в виски эхом, то напоминает монотонную, неразборчивую дрожь стенок колокола, то резкий, подобный выстрелу, всплеск громкости.

Он видит спины и свои ноги, вымешивающие грязь. Группа бредёт в киселе дождя и тумана, болото все — в тусклых разводах хаки, застаренных дождём, нудным, как само утомление. Тело помнит и дёргается во сне: вырвать из тисков трясины ногу, рывком переставить. Найти опору и выдрать вторую. И рывком. Бесконечное число рывков левой. Несчётное число чвяков правой. Мокрое оружие в мокрых руках. Пот и дождь одной температуры. Воздуха вроде бы вообще нет. Вдох течёт в лёгкие. Им можно захлебнуться. От него рвёт.

Чужой ненавистный край, откуда надо бы валить во все лопатки. Но сразу отсылают лишь трупы, чуть погодя — раненых. Оба варианта не хороши. Человек хочет быть живым. Человек хочет жрать, успешно переваривать пищу и быть здоровым ровно так, как и полагается в двадцать пять. На двенадцать баллов из десяти. Без грибка. Без лихорадки. Без отвращения к делу, которое ты однажды, не иначе как с мозговой горячки, подписался исполнять.

Голова дёрнулась, глаза зачем-то уставились в мокрую мешанину веток справа от линии движения. Там дождь, как везде. Струи стегают испуганно вздрагивающие джунгли. Нет стороннего движения. Показалось. Уильям поморщился. Он идёт в хвосте группы. Туда уже смотрели. Там чисто. Рука, будто споря с мозгом, самоуправно вскинулась, начертила жест: внимание. И ещё — угроза справа.

Когда он был зеленее огурца, то есть после второй вылазки, это и началось… Он надсадно заорал, обличая незримую угрозу, а после жахнуло сплошным огнём. В голове стало так тихо, что он не слышал ни своего голоса, ни чужих — ничего вообще… Сразу сделалось непосильно понять, от дождя ли промокли штаны… И ничего не уцелело в памяти о самом бое, даже во сне. Ни намёка, даже в виде бесформенного страха. Сплошная дыра. Вот что был тот день: дыра в жизни. Навылет. Хотя вечером стало понятно: всего-то кожу стесало повыше локтя. И нервы подпалило, а это лечится спиртным. Так сказал памятный навсегда капрал, задумчиво накачивая пойлом рослого новобранца. Ещё капрал добавил: «Билли, у тебя глаза на жопе. У тебя, черт тебя дери, вообще глаза растут пучками. Так нефиг мяться, не девка! Учуял что, не мнись, сразу вопи и тычь туда, где тебе заметна куча! Это не трусость. Это выживание». Тот капрал улетел домой месяц спустя. Ошмётками тела в закрытом гробу. А рядовой Вэйн привык показывать на кучу незримого дерьма, постепенно отработал короткий внятный жест. То движение руки два следующие капрала так и называли — «дерьмо Вэйна». Сперва он был зол. Потом гордился. Но в грёбаных тропиках все протухает и сгнивает. Страх, гордость, азарт… Остаётся тупая усталость.

Группа замедлилась. Третий на памяти Вэйна капрал, мелкий очкарик с повадками крысёныша, просек знак. Сам стал падать носом в жижу, заодно выкрикивая команду залечь. Не успел.

Звук получился двойной, как щелчок длинного бича на родео. К хаки и серому сразу добавились брызги бурого. И запах пороха, мокрого, размазанного дождевыми струями…

Уильям выругался, сплёвывая дождь и старательно шпигуя пулями зелень там, где чудилась угроза. Почему можно стрелять стоя, он не знал. Это не важно, можно — и все дела. Запах беды бледнел и удалялся. Когда он угас, Уильям побрёл к капралу. Крысёныша Айка уже перевернули на спину. Бледная остренькая морда была запрокинута, в щель рта тёк серый безразличный дождь, из щели пузырилась бурая слюна, стекала по шее. Айк был так окончательно мёртв, что мог не сомневаться: как и мечтал, отбудет домой первым рейсом. Если группа вернётся и доставит труп.

— Психи русские, — шёпотом ужаснулся Йорк, взвизгнул, рванул ручной пулемёт и принялся шало стричь пустой лес. — А-аа…

«Психами русскими» этих тварей повадился звать майор. Он был тот ещё зверь, поджарый, опытный, спокойный. Уильям редко видел майора вблизи и приватно, раз пять. В клубе, слегка подвыпившего и с очередной девкой, всегда — фигуристой, аж на зависть. Один раз майор отослал девку, сунул ей деньги и не глянул вслед. Подбородком указал на освободившийся стул.

— Дерьмо Билли — типа, про твой нюх?

Пришлось кивнуть и очень постараться не морщиться. Тогда он как раз злился на прозвище. Майор помолчал, жестом заказал выпивку на двоих и дождался её прибытия.

— Кто умеет чуять дерьмо, тот может уцелеть, — прищурился майор. — Билли, жизнь — штука ценная, как последний патрон, наверное. Самый, типа, на весь грёбаный мир последний… Такой или беречь любой ценой, или знать крепко, на какое дело использовать. Типа въехал? Вот… Ни шиша ты не въехал. Значит, пока твоё дело — беречь.

Майор помолчал, без спешки отхлебнул виски и погонял во рту, как микстуру от кашля. Проглотил и скривился, ловко цыкнул языком. Показал всем видом: не виски, гнилая моча. Но здесь или ходи трезвый, или не выёживайся, хлебай, что наливают.

— К себе переведу, — решил майор. — Надо типа глянуть, как чуешь. Занятно. Или — полезно? Решу. Психи тут, чую всем прошитым насквозь лёгким. Психи… — Майор резко допил и жестом потребовал повторить. Снова выхлебал. Уильям мог поклясться: после упоминания загадочных «психов» рука майора мелко задрожала. И унялась лишь после второй порции успокоителя, не разбавленного тоником или чем-то ещё. Дальше майор говорил тихо и быстро. — Психи русские. Спецы. Цветных макак учат. Ну и сами типа — охотятся, — пояснил майор после молчания, покачивая в ладони пустой стакан. — Ниже капрала в зачёт у них никто не идёт. Старший группы — два очка. Майор — три. Парень с пулемётом — одно…

— Откуда…

— Да, их не видели ни разу. Вот типа точно: откуда бы знать? Предполагаю, — поморщился майор. — Спецы впустую не затратят пулю. Трофей, вот их игра. Я здесь давно… типа, понимаю в спецах. Сам… не сопля. Но они — психи. К тому же с «калашами».

Майор замолчал. Уильям ещё долго сидел, стараясь не шевелиться, чтобы не спугнуть продолжение истории. Но продолжения в тот раз не случилось. Позже он собрал из обрывков слов и намёков картинку того, что было страхом бравого майора. Таким большим и искренним страхом, что майор не видел смысла скрывать — и не стыдился. Он уважал психов. Он не сомневался: эти возьмут все, за чем пришли, и сгинут невидимками… Профи.

Майор пробовал донести свой страх наверх, оформив в виде доклада. Но там не верили в психов и не видели разницы в сводках потерь. Пока не жахнуло так, что считать стало некогда… а порой и некому. Тогда и был убит второй на памяти Уильяма капрал. А майор увернулся. Успел заметить «дерьмо Билли» и так резво рванул в сторону, что отделался ранением навылет, только мягкие ткани… Хотя кровищи — весь сон от неё на миг сделался бурым. Лёжа в сплошном месиве из болотной жижи и порубленных пулями джунглей — майор орал до самой потери сознания: «Промазали суки! Промазали. Промазали»… С тех пор Уильям поверил в психов. А майор поверил в «дерьмо»…

Сейчас чутье запоздало. Капрал-крысёныш, доносчик и трезвенник, лежал мертво-серый, с удивлённо раскрытыми глазами.

По черепу Уильяма снаружи стучал крупный дождь, а изнутри пулемётной очередью вторили мысли: никто во взводе не поверит, что ты отвлёкся, и потому облажался, не подал знак заранее. Все знают, этот урод доставал тебя. Все промолчат. Одобрят, и хоть ори, что ты не мстил крысе.

На груди капрала, на штатном «бронике» был всего один след. Двойной выстрел. Как можно из автомата положить пару пуль в одну точку? Защита, ненавистная, тяжеленная, многими с презрением бросаемая в лесу — насквозь… Только «психи» могут так — издали, в движущегося. Дождь во сне надавил на голову болью, картинка вылиняла до черно-белой. Хлопок по спине: сбито дыхание, зато сон будто вправили в обычное его течение. Логика очнулась. Капрал скопытился. Группу надо выводить. Значит, выводить будет тот, кто жив и на ногах. Как стучит пулемёт, виски ломит.