Бедовый мальчишка, стр. 79

Въехали в Лбищенск.

И вот снова просторная, с потемневшими стенами казачья изба. Под низким потолком — висячая лампа с жестяным абажуром, в переднем углу — закопченные иконы, а под ними — вырезанные из «Нивы» засиженные мухами картинки.

Хмурый Чапаев расхаживал из угла в угол.

Он морщил лоб, останавливался у окна и барабанил тонкими пальцами по переплету рамы. Унылое однообразие сумрачной улицы нагоняло тоску, и Василий Иванович снова начинал ходить по избе.

Позади — Белебей, Чишма, Уфа, Уральск. Сколько было сражений! Сколько пережито радостных и горестных минут!

Присев на корточки, Василий Иванович достал из-под кровати саквояж. Под бельем лежала тощая связка разных бумаг и документов. Развязав бечевку, он стал проглядывать пожелтевшие, помятые листы. Под ноги упала свернутая вдвое маленькая бумажка. Василий Иванович поднял ее и развернул.

Пока Василий Иванович читал, лицо его светлело, прояснялось. Вспомнился Русский Кандыз, бородатый мужик, черное блестящее пианино, взволнованная женщина…

Вырвав из тетради лист, Чапаев написал письмо. Перечитал и остался доволен. Улыбаясь, прищурив правый глаз, он запечатал конверт и вызвал Исаева: — Отправь, Петька!

Исаев ушел.

Чапаевым овладело грустное настроение. Вспомнился недавно отозванный на другую работу комиссар Фурманов, самый близкий соратник, наставник и друг, и на душе стало еще тоскливее.

И работали-то они всего полгода вместе, а вот, кажется, будто всю жизнь прошли плечом к плечу, не расставаясь.

Как многому научился Чапаев у Фурманова, этого настоящего коммуниста, умевшего зажечь горячим большевистским словом сердца людей! Смелый и храбрый, он вместе с чапаевцами ходил в атаки, не щадя своей жизни. А сколько провели они в беседах длинных зимних ночей, и какие бескрайные дали открывались Чапаеву после каждой из таких бесед с Фурмановым!

Василий Иванович встал. Он не мог больше оставаться один. Накинув на плечи шинель, Чапаев направился в соседнюю избу, в которой остановился Батурин, новый комиссар дивизии.

Стоял июнь тысяча девятьсот тридцать шестого года. Зрели хлеба, цвели травы.

Как-то под вечер я приехал в станицу Красную. Она залегла в сорока пяти километрах от Уральска.

В просторном доме станичного совета было прохладно и тихо.

Перед столом председателя сидел молодой человек в роговых очках, с фетровой шляпой на коленях. Прочитав мой документ, председатель улыбнулся:

— Вы у нас второй. Вот этот товарищ тоже насчет Чапаева. Познакомьтесь-ка.

Мы познакомились. Человек в очках оказался композитором.

— Знаете, — взволнованно рассказывал композитор, — я тут обнаружил письмо Василия Ивановича, адресованное им незадолго перед смертью в Русский Кандыз. Письмо туда не дошло, а каким-то образом застряло в архиве совета. Вот посмотрите.

Письмо было написано на листочке, вырванном из ученической тетради. Чернила выцвели и порыжели, бумага пожелтела, в правом углу выступали крапинки бледнозеленой плесени.

В письме Чапаев просил сельсовет сообщить ему, в каком состоянии находится пианино, интересовался учатся ли школьники музыке. Он обещал как-нибудь заехать послушать музыкантов, умеющих играть на барском инструменте.

Когда я возвратил письмо композитору, он бережно положил листочек в портфель и тем же взволнованным голосом продолжал:

— Ведь я уроженец Русского Кандыза. Мне тогда, в девятнадцатом году, одиннадцать лет было, и ходил я в третий класс. На этом пианино я учился музыке.

Тезка

Весь день полковник Губашин, высокий, худой человек с гладко выбритой головой, был молчалив и задумчив. Он нервно шагал по палубе парохода, и его, казалось, не трогала ни тихая, кроткая Волга, ласково сверкавшая в лучах сентябрьского солнца, ни Жигулевские горы, уже кое-где тронутые багрянцем и золотом.

Сосед полковника по каюте Алексей Алексеевич Соловьев, рабочий-горьковчанин, проводивший свой отпуск в путешествии по Волге, не узнавал Губашина.

Они плыли вместе от Астрахани и в дороге сдружились: часто подолгу беседовали или играли в шахматы. Обоим перевалило за пятьдесят, и порассказать каждому было о чем.

Сегодня же Губашин как будто старался избегать Соловьева. Стоило Алексею Алексеевичу остановиться неподалеку от полковника, безучастно смотревшего на реку, как тот отходил от борта и направлялся то на корму, то на нос — туда, где было безлюднее.

Алексей Алексеевич стеснялся подойти к полковнику и прямо спросить, чего он вдруг загрустил.

К концу дня, когда Соловьев сидел на палубе, облокотившись на столик, и перечитывал любимые места из «Войны и мира» Толстого, полковник неожиданно подсел к нему на лавочку. Чуть прикоснувшись ладонью к его руке, Губашин негромко и несколько виновато промолвил:

— Вы не сердитесь на меня, Алексей Алексеевич? — Он помедлил, вздохнул и добавил — Сегодня пятое сентября… да, пятое. В этот день в девятнадцатом году погиб Василий Иванович Чапаев.

Несколько минут оба молчали.

— А вы что же, хорошо знали Чапаева? — наконец осторожно спросил Соловьев.

Полковник достал трубку, подержал ее в руке и, опять спрятав в карман, с усилием проговорил:

— Воевали вместе. И давно все это было, тридцать лет прошло, а вот… все так перед глазами и стоит!

Губашин кашлянул и отвернулся.

Немного погодя он рассказал:

— Первый раз я увидел Василия Ивановича летом восемнадцатого года, когда его отряды вернулись из похода на Уральск. С котомкой за спиной пришел я в Порубежку, где находился чапаевский штаб. Нас, желающих записаться в чапаевский отряд, собралось много. Тут были молодые, как я, парни, еще не нюхавшие пороха, и седые, много видавшие в жизни старики. Но волновались мы все одинаково. Чапаев принимал в отряды людей с большим разбором.

Выйдя на крыльцо, Василий Иванович окинул собравшихся быстрым, пронизывающим взглядом и, спрятав за спину руки, крикнул:

«За каким делом пришли, граждане?»

Я стоял у самых ступенек и первым обратился к нему:

«Товарищ Чапаев, примите меня к себе в отряд».

Василий Иванович нагнулся ко мне, прищурился и сердито так проговорил:

«Куда тебя? Кто ты такой?»

Я не смутился, а толком стал отвечать на его вопросы.

Чапаев приказал меня зачислить в формировавшуюся роту. Напоследок Василий Иванович спросил, как меня звать.

«Губашин моя фамилия. Отца зовут Иваном, а меня Василием», — ответил я.

Он улыбнулся:

«Тезка, значит, ты мне. Ну-ну! Пока на отдыхе стоим, стрелять обязательно научись».

За полмесяца мы, новички, изучали строй, винтовку и приобрели другие военные навыки. Считали мы себя храбрыми, решительными и с нетерпением рвались в бой.

В день захвата неприятелем Николаевска (ныне Пугачев) в Порубежке было сражение. Противник, занимавший Таволжанку, отбил у нас переправу через Большой Иргиз и хотел выбить Пугачевский полк из Порубежки.

Вот тут-то мне и пришлось потерпеть конфуз.

Дело было в полдень. Мы пошли в атаку, но противник укрепился хорошо и атаку отбил. Наступило некоторое затишье. В это время на позиции прискакал Василий Иванович. Он сам повел нас в атаку. Переправа была взята у неприятеля, и мы погнали его дальше. Тут меня Чапаев увидел и сразу узнал.

«Тезка, — кивнул он головой, — здравствуй!.. Ординарца сейчас со мной нет, — продолжал он. — Будешь меня сопровождать».