Бедовый мальчишка, стр. 62

Лицо Чапаева потускнело, он вздохнул.

— Нет, не приходилось… Случая еще не было.

Сон

Языки пламени высоко взмывали к чистому синему небу, казавшемуся темным и мглистым. Падающие искры были похожи на яркие и большие звезды.

У костра на площади села тесным кольцом стояли люди. В кругу плясали два паренька, подпоясанные кушаками. Земля под их ногами освещалась дрожащим огнем, и каждый отпечаток подошвы или глубоко вдавленного каблука на ней был хорошо заметен.

К костру подъехал на коне Чапаев в сдвинутой набок папахе. Прищуренными глазами он внимательно следил за плясунами. По тонким, плотно сжатым губам его пробегала улыбка.

Под дружные хлопки и веселые возгласы пареньки усердно раскланялись и удалились.

— А ну, братцы-товарищи, дай дорогу! — закричал кто-то.

И все узнали в вышедшем к огню большеусом мужчине с лысиной во всю голову Василенко.

— Смотрю вот на вас, молодых, и самому молодым охота быть, — сказал Василенко. — Нехай, думаю, смеются ребята, а я песню им спою. В другой раз когда, может, и гопака станцую, если разойдусь… Слушать будете?

— Валяй, дедушка!.. Просим! — со всех сторон раздались голоса.

— Я вам спою, что на Украине нашей спивают…

Чапаев закрыл глаза, и песня, плавная, немного грустная, захватила его, дошла до самого сердца.

Василенко, недавно схоронивший зарубленного белоказаками сына и сам вместо него вступивший в отряд Чапаева, стоял у костра с потухшей трубкой в руке и, казалось, изливал в песне перед зачарованными слушателями свою печаль и затаенную грусть.

С непокрытой, опущенной головой вышел он из круга. Все еще были под впечатлением песни, и минуты две на площади царила тишина.

Василий Иванович вдруг спрыгнул с коня и, расталкивая людей, устремился в середину круга, к затухающему костру:

— Комаринского!

Несколько разудалых гармонистов заиграли комаринского, кто-то подбросил в костер дров. Чапаев легко, молодо пошел по кругу, разводя руками, почти не касаясь ногами земли.

…Веселыми расходились с площади бойцы на ночлег.

— А ты, Василий Иванович, здорово отплясывал, — смеялся ординарец Петька Исаев, когда они с Чапаевым возвращались на квартиру.

— Моложе был — лучше умел… На фронте бывало выскочишь на бугор — в трехстах шагах окопы неприятельские — и вприсядку.

Василий Иванович усмехнулся, дотронулся рукой до плеча спутника и продолжал:

— Да-а, Петька… Когда началась война, я совсем темным человеком был. А на фронте к чтению пристрастился. Про Суворова читал, про Разина, Пугачева… Потом объявился у нас в полку большевик один. Невысокий такой, коренастый. Руки большие, в застарелых рубцах. Сразу видно — рабочего происхождения. Лицо простое, будто прокопченное. А глаза ясные такие! От него и узнал всю правду. Сдружился я с ним. И до чего хороший человек был! Вернулся я осенью прошлого года в Николаевск — сразу в большевистскую партию вступил… Жизнь у меня была, скажу тебе… И подпаском был и «мальчиком» у купца служил. Если вот все по порядку начать…

Исаев слушал внимательно Чапаева. Когда тот кончил, ординарец сказал:

— Хоть капельку быть на тебя похожим, Василий Иваныч… Вот чего бы мне хотелось!

Чапаев как будто не слушал Петьку. Вдруг он негромко и задумчиво проговорил:

— Мечту большую имею, Петька. Никогда я не видел Ленина. А как хочется повидаться с ним, послушать его!

Носком сапога Исаев отшвырнул с дороги попавшийся под ноги камешек, обернулся к своему командиру и, поймав его за локоть, в волнении остановился:

— Ей-богу, увидишь, Василий Иваныч! Быть того не может, чтоб Ленин про тебя не слыхал! А раз слыхал, то обязательно приказание даст: «Вызвать ко мне Чапаева, Василия Иваныча». Правду говорю.

— А, ну тебя! — отмахнулся Чапаев и торопливо пошел дальше, придерживая рукой саблю.

В избу он вошел осторожно, огня не зажигал, боясь разбудить хозяйку. Спать лег на расстеленную на полу кошму.

Скоро со двора явился Исаев и, устроившись рядом с командиром, с присвистом захрапел. Чапаев долго ворочался с боку на бок, поправлял подушку и вздыхал…

Во сне Василию Ивановичу приснился Ленин: будто Владимир Ильич дружески разговаривал с ним. А когда Чапаев собрался уходить, Ленин крепко пожал ему руку.

Проснулся Чапаев, посмотрел вокруг: на окно, бледносинее в предутренней знобящей свежести, на опустившуюся до полу гирьку ходиков, а перед глазами все стоял Ленин, и рука, казалось, была еще согрета его пожатием.

Повеселевшим и бодрым поднялся в это утро Василий Иванович. Он умылся студеной колодезной водой и, усердно вытирая раскрасневшееся лицо жестким холщовым полотенцем, задорно крикнул Исаеву:

— Петька, вставай!

Весь день Василий Иванович оставался жизнерадостным. На душе было празднично, хорошо, точно случилось наконец-то, чего он так давно желал и к чему так неуклонно стремился. Хотелось с кем-то поделиться, рассказать о чудесном сне, но боялся, как бы над ним не посмеялись. К вечеру Чапаев все-таки не утерпел:

— Я с Лениным нынче разговор имел…

— По телефону, Василий Иваныч?

Чапаев помедлил с ответом, затем утвердительно кивнул головой:

— По прямому. — И с жаром принялся рассказывать о встрече с Лениным во сне: — Буржуев всяких и беляков приказал громить до победы коммунизма. Напоследок и о тебе словечком обмолвился. «Как, говорит, Исаев Петр свои обязанности исполняет?» — «Отлично, говорю, Владимир Ильич, жаловаться не могу».

— Обо мне спросил! — ахнул Исаев и выронил из рук тяжелый, в нескольких местах залатанный сапог. — Как он про меня знает?

— Ну, вот еще! — хитро усмехнулся Василий Иванович и с гордостью добавил, разглаживая пышные усы: — Ленин да не знает!

Народный писатель

Голая сизая веточка бузины царапала пузырчатое стекло, и Чапаев, оторвавшись от карты, хотел было закричать «Брысь!», думая, что это кошка, но оглянулся назад, к окну, и рассмеялся.

Потянуло на улицу, грязную, серую, но такую бесшабашно весеннюю. Вздохнув, Василий Иванович посмотрел на часы и недовольный поспешностью времени, отложил их в сторону. До двух часов оставалось тридцать минут.

Четвертушка оберточной бумаги оказалась исписанной, и он полез в сумку. Измятые, потертые на сгибах сводки и приказы, испещренный записями блокнот, и ни клочка чистой бумаги. Встал, подошел к пузатому, поблескивающему начищенными медными ручками комоду, слегка прихрамывая на пересиженную ногу.

Выдвинул ящик. В беспорядке разбросаны запыленные книги с обгрызанными корешками сафьяновых переплетов.

Не дотрагиваясь пальцами до какой-то божественной книги с вытесненным на корке распятием, выдернул из-под нее тощую, без обложки, брошюрку. Перелистывал желтые листы, местами осыпанные пеплом от папироски, как вдруг внимание его задержалось на строчках:

«Раньше!.. Раньше-то за одно поглядение на русского человека там трешну платили. Я вот годов десять тому назад этим самым и промышлял. Приедешь в станицу — русский, мол, я! — Сейчас тебя поглядят, пощупают, подивуются — и получи три рубля! Да напоят, накормят. И живи сколько хочешь!»

Первые страницы в книжке оказались вырванными. Не особенно сожалея об этом, он медленно заводил по строчкам пальцем.

Прошло пять, десять минут. Сосредоточенность, интерес появились на лице командира. Он не заметил, как вернулся к столу, влез на него, поставил на стул ноги. Из опрокинутой аптекарской баночки черным ручейком потекли чернила. Когда слово поддавалось с трудом, Чапаев шевелил губами, хмурил лоб.