Адония, стр. 17
– Так ты, значит, крыса, – наблюдая за тем, как зверёк расправляется с хлебом, проговорила Адония. – Какая прелесть.
Тени из прошлого
В ворота пансионата постучались двое монахов. Ими были патер Люпус и заметно возмужавший Филипп. Их свита, – эскорт и карета, – остались неподалёку, на ферме, и эти двое выглядели так, будто их действительно только двое, и пришли они издалека. Как и пять лет назад из бойницы спустили корзинку и Люпус положил в неё заготовленное письмо к метрессе.
Через полчаса ворота приоткрылись и хмурая привратница произнесла:
– Мужчинам сюда входить нельзя. А деньги можно передать мне. Донна Бригитта распорядилась.
– Я старый монах, а не мужчина, – кротко ответил ей Люпус. – Со мной наш казначей. Мне нужно самому увидеть оставленную мной сиротку. Мы отдадим деньги и сразу уйдём.
Привратница отступила, притянула створку ворот и заложила брус. Через полчаса она снова отворила ворота и сообщила:
– Можно войти старому монаху.
– Сестра! – устало вздохнув, сказал Люпус. – Передай достопочтенной и уважаемой мной метрессе, что в нашем монастыре весьма строгие правила. Казначей должен лично передать деньги в руки метрессе и лично получить расписку.
Двое пришедших, присев перед воротами, прислонились спинами к нагретым солнцем потемневшим от времени плахам. Они терпеливо и молча ждали. Снова приоткрылись ворота.
– Пусть войдёт только монах и принесёт с собой деньги. Он же получит расписку.
– Прости, сестра, что доставляем тебе столько хлопот. Будь так добра, передай метрессе, что если нас не впустят, то денег она не получит, а сиротку мы ждём здесь. Мы забираем её с собой. Сейчас же.
Через полчаса привратница строгим голосом заявила:
– Можете войти. Оба.
Двое смиренно склонившихся монахов, не оглядываясь по сторонам, степенно ступая, дошли до кабинета метрессы.
Донна Бригитта, с демонстративным неудовольствием поднявшись из-за стола, подошла к старому монаху на отмеренные этикетом два шага. Осторожно, чтобы не свалить высокий белый колпак, поклонилась. В этот миг в кабинете будто щёлкнула искра. Монах не поклонился в ответ! Глядя прямо в глаза оторопевшей метрессе, он вытянул из рукава небольшой, сложенный втрое неопечатанный лист и протянул его управляющей пансионом. По лицу донны Бригитты было видно, что она мучительно ищет ответ на вопрос – как себя вести после столь явной невежливости. И, чтобы дать себе минуточку на раздумье, она медленно приняла протянутое ей письмо, медленно развернула. И помертвела.
Восковая бледность хлынула на её лицо. С середины белого листа на неё своим страшным оком смотрела чёрная печать испанской инквизиции. Она подняла ослепшие глаза на страшного вестника, а патер Люпус, шагнув, размахнулся и со всей силы ударил её по щеке. Метресса рухнула на колени.
– Ты два часа держала меня за воротами, донна, – тихим и мирным голосом сказал старый монах.
Он обошёл стоящую на коленях метрессу, обошёл слетевший с её головы и откатившийся к ножке стола колпак и сел в кресло владелицы кабинета.
– Ты думаешь, что покинула Испанию очень давно. И что всё забыто. Нет. Не забыто. Ты думаешь, что укрылась в другой стране, купила себе хорошую должность, и жизнь пройдёт так, как ты пожелаешь. Нет, не пройдёт.
Вдруг раздался почтительный стук в дверь и, после небольшой паузы, в кабинет заглянула Ксаверия. Она увидела стоящую на коленях метрессу и угодливая улыбочка, блуждавшая на её лице, мгновенно исчезла. Показав, во что может превратить человеческое лицо гримаса ужаса, Ксаверия попятилась, нетвёрдой рукой притворяя дверь. Люпус кивнул Филиппу и тот, быстро выйдя за дверь, вежливо, но с металлом в голосе проговорил:
– Сестра! Вас просят войти.
И стоял в открытом проёме, пока Чёрная Нога перемещалась из коридора в кабинет. Ксаверия вошла, секунду помедлила и, глубоко поклонившись сидящему за столом монаху, встала на колени рядом с метрессой.
– Кто ты и что здесь делаешь, – глядя ей прямо в глаза, спросил Люпус.
– Меня зовут сестра Ксаверия, падре! Я кастелянша…
– Значит, отвечаешь за имущество пансиона. Высокий чин. У меня имеются две просьбы, сестра. Первая: подай нам сюда завтрак. Накрой отдельный столик на троих человек, а мне подашь сюда, где я сижу. Еда чтобы была самая лучшая. Вина можешь налить. Я разрешаю. Вторая просьба: приведи сюда сиротку, которую я лично спас однажды в лесу, где разбойники убили её родителей. Бригитта приняла её на воспитание пять лет назад. Имя сиротки – Адония. И сообщи всем послушницам, чтобы проверили – всё ли в порядке в пансионе. После трапезы я буду его инспектировать.
И милостивым кивком отпустил.
Услышав торопливые шаги в коридоре, Адония с досадой ткнула кулачком в стену. Она, бросая кусочки хлеба всё ближе и ближе, подманила хозяйку чулана почти к самой постели. У неё давно ныли колени и болела спина, но она упрямо сидела, склонившись вперёд, поджав под себя ноги и, как заклинание, повторяла прячущейся под лежанкой крысе:
– Иди же, не бойся же! Мы будем дружить!
Крыса, наконец, настолько освоилась, что села на задние лапки и принялась умываться. Адония радостно замерла. Но в этот миг в коридоре послышались быстрые шаги.
– Девочка золотенькая! – пропела Ксаверия, отомкнув замок, распахнув дверь, и, конечно же, спугнув крысу. – Идём со мной. Ты ведь не сердишься на меня? Ты ведь добрая девочка? Я тоже буду доброй-предоброй. Мы будем дружить!
Она вела Адонию по длинному тюремному коридору и, забегая то слева, то справа, торопливо бубнила:
– Там приехал священник, который спас тебя на поляне, где твои мама и папа умерли от бандитов. Он очень строгий, но очень добрый. Он все эти годы нам платил, чтобы мы тебя кормили и обучали! Ты не жалуйся ему на нас, хорошо? А мы никогда к тебе больше не будем строгими. Мы будем дружить!
Последний подарок
За маленьким, поставленным торцом к большому столиком сидели немногословный монастырский казначей, Адония и донна Бригитта. Они вкушали местные яства. Алая щека метрессы ярко подчёркивала её бледность. Совершенно потерянная, она не просто сидела рядом с воспитанницей. Она прислуживала этой ничтожной, этой своенравной девчонке. Патер Люпус сдвинул своё блюдо на угол. На освободившееся пространство перед собой он бесцеремонно выкладывал все, какие только обнаруживал в столе метрессы, бумаги – и письма, и секретные денежные счета. Когда Адония насытилась и, прошептав слова благодарности, перекрестилась, он сдвинул в сторону и бумаги.
– Ты вспоминаешь меня, дочь моя? – спросил он Адонию.
– Да. Я помню вас, падре.
– Называй меня «патер». Что же ты ни о чём не спрашиваешь меня, девочка?
– Но ведь мне нельзя задавать вопросы, патер!
– Теперь уже можно. Спрашивай.
– Скажите, патер, они… правда умерли?
– Да. Я смог выкупить у разбойников только тебя. Отца твоего вызвали на поединок. Он был дворянином и не мог отказаться. А мама твоя умерла от горя, через несколько дней.
– И ещё они убили нашу собаку.
– Это был такой большой чёрный пёс.
– Да.
– Скажи, Адония. Если бы тебя отпустили из пансиона, куда бы ты хотела поехать? Где побывать, что увидеть?
– Я давно уже очень хочу увидеть город, где живут люди. И ещё я хочу увидеть корабль.
– Какой именно город? Лесной, портовый, ярмарочный? Большой, маленький? Лондон, Плимут? И какой именно корабль? Торговый, военный?
– Все!
Казначей и монах, взглянув друг на друга, сдержанно улыбнулись.
– Я принял решение, – проговорил, не тая улыбки, умилённый монах, – забрать тебя из пансиона. Я сам продолжу твоё воспитание. Ты узнаешь много наук, о которых здесь и понятия не имеют. Я буду отвозить тебя в разные города к самым разным учителям. Так что попрощайся с подружками.
Адония встала из-за столика, повернулась к метрессе и исполнила реверанс.