Павлик Морозов [1978], стр. 4
— Ах ты ж гад! Да я тебе за наш флаг глаза выцарапаю!..
Трусость заразительна. За одним побежали другие. Петька Саков убежал последним, выплевывая траву и размазывая по лицу кровь.
Но победа не радовала пионеров. Сбор был сорван. Они молча собрались вокруг Павла. Тяжело дыша, он осторожно трогал пальцами вздувшийся под глазом синяк.
Молча пошли в деревню. И лишь когда между стволами уже стали видны избы, Павел посмотрел на Мотю и вдруг широко улыбнулся:
— Ишь ты какая! Даром что девчонка!
Глава IV
ТРЕВОЖНЫЙ ВЕЧЕР
Василий Потупчик вышел на крыльцо. Щуря глаз, взглянул на небо.
На крыльце сидела Мотя. Рядом с ней — на корточках Павел и Яков. Все трое что-то горячо обсуждали. Увидев Потупчика, они замолчали.
— Папанька, ты чего смотришь? — спросила Мотя.
— Снова дождь собирается. — Он почесал рыжую бороду. — Хотел на ночь к озеру идти — не придется.
— Дождь? — Яков привстал, оглядывая горизонт. — А зорька чистая, дядя Вася.
— Посмотришь. У меня нюх охотничий. А вы чего тут заговорничаете?
— Да так, про разные дела.
— Дела! Смотри, какие люди деловитые! — Он басисто рассмеялся. — Дочка, а ты бы отцу поесть собрала.
— Папанька, там в печке.
— А тебе лень?
Мотя просяще протянула:
— Пап-анька…
— Ну ладно, сиди уж! — Он махнул рукой, ушел в избу.
Ребята продолжали разговаривать вполголоса, нетерпеливо перебивая друг друга. Смеркалось. Меж избами над темной линией леса медленно бледнела заря. В этот вечерний час в деревне было пустынно и тихо, где-то далеко звенела гармошка.
Звякнула калитка. Босоногая Мотя прыгнула с крыльца навстречу вошедшему человеку.
— Товарищ Дымов!
— А-а, Мотя! — Человек улыбнулся, блеснув крепкими зубами.
Он был молод, плечист, в белой рубашке с расстегнутым воротом, в скрипучих сапогах.
Из двери высунулся Потупчик, приветливо забасил:
— Вот хорошо, и квартирант пришел! Как раз к ужину.
Павел выступил вперед, сказал смущенно:
— Товарищ Дымов, мы к вам по одному делу…
— По какому, Федя?
Мотя рассмеялась:
— Это не Федя — Федя маленький. Брат его…
— Ах, какой я забывчивый! — Дымов смешно замахал руками. — Извини меня, пожалуйста! Ну, Паша, я слушаю.
Он сел на порожек, забарабанил по холщовому портфелю пальцами, с интересом посматривая на ребят. Они стояли перед ним, переглядываясь.
— Мы про избу-читальню, — начал Павел. — Она все равно сейчас заколочена. Как учительница на каникулы уехала, так ее и заколотили. Так мы хотели там пионерский клуб устроить.
— Клуб?
Дымов задумался. Два дня назад он приехал в Герасимовку из районного центра проверить, как сельсовет готовится к хлебозаготовкам. Уполномоченный не собирался задерживаться здесь: в райкоме партии считали, что Трофим Морозов хороший председатель и сумеет сам объяснить населению, как важно продать государству хлебные излишки. Но оказалось, что дела в Герасимовке неважные. Обрадовались приезду нового человека, кажется, больше всего ребятишки. Славный народ!
— Так ты, Паша, говоришь — клуб? — Дымов снимает кепку, задумчиво проводит рукой по волосам. — Хорошее дело… Только нужно прежде всего открыть избу-читальню. Сколько у вас пионеров?
— Одиннадцать, — поспешно отвечает Яков. — А вот он, Пашка, у нас, это самое, вожак. У нас учительница Зоя Александровна за вожатую была, она комсомолка. А теперь она только к осени вернется. Она на каникулы отдыхать уехала.
— Ну вот, — улыбается Дымов, — вас только одиннадцать, а в деревне сколько народу! Как же всех оставлять без избы-читальни? Выбирайте на пионерском сборе толкового пионера, и пусть он открывает избу-читальню.
— Вот ее, — Павел кивнул на Мотю.
Девочка радостно краснеет.
— Мотю? Хорошо! Значит, будешь ты, Мотя, временно исполняющей обязанности заведующего избой-читальней. А? — весело прищуривается Дымов.
— Ну, дочка, — гремит с порога бас Потупчика, — теперь ты со мной знаться перестанешь!
Дымов притягивает к себе Павла:
— А вы помогайте ей. Ладно? Дежурить по очереди — раз. Выпишем газеты, журналы, книжки — два. В книжках, ребята, про колхозы написано! Ну, а в той же избе и вам, пионерам, можно собираться…
— Товарищ партейный, — спохватывается охотник, — а ужин-то остывает! Брысь, ребята! Заговорили совсем человека!
— Иду, иду, дядя Василь, — поднимается Дымов. — Так ты, Паша, скажи об этом отцу. Пусть председатель сельсовета поможет вам открыть избу-читальню.
Павел молчит.
— Ну, что ж, скажешь?
— А вы… товарищ Дымов… сами ему скажите…
— Почему так?
Павел снова молчит. Охотник говорит негромко:
— Он с отцом не в ладах.
— Не в ладах?
— Да, ему от отца доставалось… Мне тут по соседству видно… Так, что ли, Пашка? Я помню, он тебя крепко отхлестал, когда ты в пионеры записался.
Дымов быстро оборачивается к Павлу и внимательно смотрит в большие черные глаза смущенного мальчика.
— Так он тебя бил, Паша? — тихо спрашивает Дымов.
Павел наклоняет голову, невнятно бормочет:
— Ничего не бил… дядь Вася… и чего ты… — Он не может найти слов, кусает губу и внезапно оживляется: — Товарищ Дымов, а вы вчера говорили, что дадите нам лозунги, чтобы мы написали. Помните, про хлебозаготовки и про колхозы?
Уполномоченный серьезно смотрит на Павла, соображает что-то.
— Дам, Паша… Вот поужинаю и напишу. Подожди минутку.
Ребята провожают глазами Дымова и Потупчика, усаживаются на крыльце. Уже совсем стемнело, в избах засветились оконца. Тихо в деревне. В темноте набежал ветер, пошевелил волосы и снова стих.
— А дождь, это самое, и впрямь собирается, — вздыхает Яков и вдруг настороженно прислушивается к чему-то.
С улицы доносится сердитый женский крик:
— Яшка! Яшка!
Яков вскакивает:
— Ой, ребята, пропал! Мать зовет. Иду-у, маманька! — Он перемахивает через забор и исчезает в темноте.
Павел и Мотя сидят молча. Она долго смотрит на его неясный профиль и шепчет:
— Паш…
Он не слышит и сидит по-прежнему недвижно, облокотившись на колено и положив подбородок на ладонь.
— Паш…
— А?
— Ты про что думаешь?
— Да так… — неопределенно повел он плечом.
— А я тоже люблю думать… Про все, про все! Знаешь, когда хорошо думается? Когда спать ложишься… Правда? А тебе сны снятся?
— Снятся.
— Мне раз приснилось, что в Герасимовке дома стеклянные и электричество.
Павел с интересом взглянул на нее, убежденно сказал:
— Электричество на самом деле будет. Помнишь, Зоя Александровна говорила, что в каждой деревне электричество проведут. Вот только колхоз сначала надо.
— Только домов стеклянных не будет — побьются… — Мотя глубоко вздохнула. — Паш, а один раз ты мне приснился…
— Я?!
— Ага. А я тебе никогда не снилась?
— Не… — помолчав, ответил он.
Вдали шумела тайга, все ближе и грозней. Ветер нахлынул на деревню сильный и скользкий, он дышал сыростью далеких болот, запахами лесной плесени и хвои. Острая молния взлетела над крышами и погасла, словно опущенная в воду.
На огороде залаял пес.
— На кого это Кусака? — Мотя вскочила, придерживая на коленях трепещущее платье. Она исчезла за избой, но Павел слышал ее тоненький, уносимый ветром голосок:
— Кусака, Кусака! На, на! Кому говорю! Кусака!
В избе загромыхало. Тяжело дыша, девочка прибежала к крыльцу.
— Кто бы это был, Паш? По огородам пошел, быстро так…
Павел приподнялся.
— Куда?
— Да разве ж разберешь в темноте? Вроде к вашему огороду. Да ты сиди…
— Бежать пора, — он встревоженно вглядывался в темноту, — а то мать заругает.
На крыльцо вышли Потупчик и Дымов.
— Вот я и думаю, товарищ Дымов, — громко говорил охотник, — ежели у нас, как ты рассказываешь, колхоз будет да пни выкорчует, так великое это дело! А то у нас так: выедет мужик пахать, обопрется на соху, глядь — пень! Перенесет соху — снова пень! Покуда пройдет полоску, рубаха к спине прилипнет и лошадь мокрые бока раздувает. Да гнус еще жалит!