Время войны, стр. 73

Но Громозека, который привел Веру в центурию и, похоже, действительно питал к ней нежные чувства, был не в том состоянии, чтобы разбираться.

Бойцы капитана Саблина вышли на этот подвал по пеленгу ошейника. Они опоздали из-за того, что каналы связи и наблюдения были забиты, и тыловым крысам наверху было не до поисков похищенного бойца — тем более даже не землянина.

Но все-таки они накрыли всех. Юнармейцы замешкались, потому что одного ранило взрывом ошейника. В результате никто не ушел.

Громозека убил на месте двоих, истратив на них целый магазин. Перезарядить «джекпот» ему не дали и использовать его как дубину — тоже, поэтому шестеро остальных выжили.

Их расстреливали через два часа по приговору полевого особиста Десницкого, который мог решать подобные вопросы единолично, однако счел нужным посоветоваться с начальством.

Начальство приговор одобрило, хотя Громозека кричал, что их надо порубить на куски, а расстрел — это слишком легкая смерть.

По этой причине его к исполнению приговора не допустили, а поручили эту работу самому опытному из всех — мобилизованному Гарбенке, которого Десницкий взял себе в помощники.

Каждый его выстрел заставлял Лану Казарину вздрагивать, как от удара, но Вера Питренка была ее подругой, и сама Лана при обсуждении способа казни предлагала надеть на юнармейцев ошейники и подорвать их.

Еще она за эти два часа демонстративно поменяла юнармейскую форму на полученную с тыловых складов униформу легионера и казалось, Лана смирилась, наконец, со своим пребыванием в рядах легиона — потому что противостоящая ему сторона еще хуже.

Но обнаженная девочка-подросток дрожала и плакала у стенки, и когда ее твердокаменная подруга, предпоследняя из приговоренных, упала с пробитой головой прямо на тела застреленных раньше парней, Лана вдруг бросилась к Гарбенке и вцепилась в его руку.

— Ее-то за что?! — выкрикнула она. И сбивчиво начала убеждать Игоря Иванова, который тут же бросился к ней, что девочка ни в чем не виновата. Она Веру не убивала и уж тем более не насиловала.

Но Громозека, который тоже оказался рядом, грубо оттащил Лану от места казни, не дав ей договорить, и через плечо рявкнул на Гарбенку:

— Стреляй, чего стоишь!

И Гарбенка выстрелил. Капитан Саблин уже собирался его остановить, чтобы если не отменить приговор в отношении девочки сразу, то хотя бы еще раз обсудить это с Десницким, но отвлекся на противоборство Громозеки с Ланой, а исполнитель приговоров тем временем выполнил команду водителя командирской машины.

После этого до самого вечера Лана не сказала ни слова. 77-я центурия устраивала облаву на жителей нескольких кварталов Чайкина, но Лана в этом участия не принимала. Она просто молча сидела на месте пулеметчика, мрачная, как могильный камень.

А вечером капитан Саблин обрадовал подчиненных новыми вестями.

— Нас решили бросить на борьбу с партизанами, — сообщил он. — Вернее, на конечную стадию этой борьбы. Короче, поскольку в нашем подразделении обнаружился такой незаменимый специалист, как Данила Гарбенка, нас решили переквалифицировать в карателей. Мои протесты эффекта не возымели. Впрочем, меня лично пообещали повысить в звании и должности.

Несколько легионеров в ответ виртуозно выматерились в эфир, и только Громозека выразил удовлетворение.

— Ничего, ребята. Если что, я Даниле помогу, а вы все можете в сторонке стоять.

— Да ладно, не тушуйтесь, — добавил Саблин. — У нас появился комендант оккупированных территорий. Некто Страхау, бывший генеральный комиссар Органов. Как только он сформирует свой аппарат, карательные функции перейдут в его ведение.

Тут Лана Казарина прервала молчание и нервно спросила:

— Страхау? Я не поняла… О чем вы говорите?

Непонятно было, кому она адресует вопрос, и Лане никто не ответил. Зато в разговор вклинился Игорь Иванов, который воскликнул:

— Что, серьезно? Интересно, кому это пришла в голову такая светлая мысль?

— Ну, кому у нас обычно приходят в голову светлые мысли? — ответил Саблин. — Нашему горячо любимому маршалу, кому же еще.

— Да… — произнес Игорь ошеломленно. — Они там наверху что, совсем уже ничего не соображают?

48

А наверху творилось черт знает что. Один корабль легиона ушел с первой партией пленных в уплату «Конкистадору», еще несколько гоняли в сверхсвете, реинкарнируя новых землян на смену убитым и раненым, а яхта Арранской принцессы с грузом золота и камней на борту отправилась в цивилизованные места с целью обмена драгоценностей на боеприпасы.

Но чем меньше кораблей на орбите — тем меньше каналов связи и наблюдения, которых и так не хватает катастрофически. И это как раз в тот момент, когда началось, наконец, наступление на западе, а наступление на востоке, наоборот, увязло в людской массе, которую уже с первых дней войны смог выставить против врага великий вождь Бранивой.

Когда информационная плотина на перешейке между Закатным полуостровом и материком была прорвана, и Бессонову не осталось ничего, кроме как начать наступление на Гаван и далее на Краснаморсак и Уражай, начштаба легиона, надо заметить, вздохнул с облегчением. Хаос, который воцарился на исходном рубеже уже через сутки после высадки, пугал Бессонова и усугублял его неверие в конечный успех.

Все преимущества компьютерного управления перемещениями войск сходили на нет по той простой причине, что легионеры-земляне в массе своей впервые увидели компьютер уже после реинкарнации и неделя или даже месяц обучения не могли восполнить этот пробел в образовании. Даже офицеры порой тупо пялились в дисплей, как баран на новые ворота, в упор не понимая, чего эта бездушная железяка от них хочет.

А в результате подразделения то и дело заползали не туда, теряли свое место в полосе сосредоточения, принимали своих за врагов, а врагов за своих и по этой причине то вступали в нешуточный бой с легионерами из соседней фаланги, а то запросто пропускали через свою зону ответственности практически безоружных окруженцев.

Конечно, в наступлении продолжало твориться все то же самое, но тут хотя бы было известно общее направление движения и примерное местонахождение врага. А поскольку город Гаван был все еще не готов к обороне, окружить его не составило труда.

На городских улицах было хуже. Эффект внезапности, который помог легионерам так лихо захватить Чайкин и весь Закатный полуостров, через несколько дней ослаб. Все-таки шла война, и хотя Гаван считался тыловым городом, в нем наводилась военная дисциплина и было полно мобилизованных граждан, и некоторым даже успели выдать оружие.

По этой причине целых три фаланги возились с этим городом три дня. Но еще шесть в это время продвигались дальше по побережью, расширяя плацдарм. В южной части перешейка восемь фаланг делали то же самое, и на третий день наступления вся эта сила развернулась на восток и ринулась вперед.

Маршал Тауберт ставил Бессонову задачу взять город Уражай, но сам начштаба легиона так далеко пока не заглядывал. Прежде надо было добить целинскую 5-ю армию, которая, потеряв в разбомбленных эшелонах большую часть своей техники и боеприпасов, теперь чуть ли не пешком возвращалась назад с приказом отбить родной Гаван и любимый всеми целинцами Чайкин.

А кроме 5-й армии у целинцев были здесь и другие соединения, тоже ослабленные отгрузкой самых боеспособных частей на восток, но ежедневно получавшие пополнения по мобилизации.

Бессонов ясно видел перспективу. Еще немного, и целинцы придут в себя. С наскока их не взять — слишком велика территория. Наступление может развиваться сколь угодно быстро — но сопротивление будет расти еще быстрее.

Единственный шанс — противопоставить массе целинцев другую массу: тех же целинцев, но перешедших на сторону легиона. Но для этого нужна длительная подготовка. То есть то, что Бессонов предлагал еще до вторжения. Захватить Закатный, перекопать перешеек и сидеть там до тех пор, пока не будет подготовлено войско, способное на равных сражаться с целинской народной армией.