Время войны, стр. 72

— А я не хочу, — сказала на это Лана. — Я не хочу так жить!

— А как ты хочешь жить? Как раньше? В тюрьме тебе было лучше, да? Да? Ну так я объясню, почему. Там ты была невинной жертвой, а теперь оказалась по другую сторону. А там, за оцеплением — те самые люди, которые посадили тебя в тюрьму и приговорили к расстрелу. Знаешь, откуда они? Они из правительственных санаториев. Вон, видишь белое здание? Это дом отдыха Органов.

— Меня посадил в тюрьму подполковник Голубеу. Если бы я встретила его — задушила бы своими руками. Он убил мою маму… А этих людей я не знаю.

— И что с того? Чего ты хочешь от меня? Отец звал тебя с собой на орбиту. Может, он лучше объяснит тебе, что такое война. Еще не поздно. Я могу посадить тебя на этот челнок, и тебя доставят к отцу? Хочешь?

Генерала Казарина увезли на корабль штаба легиона на катере, но девчонку действительно можно было отправить к нему без проблем. Пока челнок будет стыковаться со своим кораблем, шлюпка отвезет Лану на штабной борт ко всеобщему удовольствию.

Но Лана и в прежней своей жизни отличалась упрямством, а тюрьма и расстрельная камера еще сильнее укрепили в ней это качество.

А главное — она стояла сейчас не на стороне жестоких чужаков, не на стороне легиона и даже не на стороне своего спасителя Игоря Иванова.

Она стояла на той же стороне, что и ее отец. И пока он сотрудничает с легионом, ей не остается ничего, кроме как делать то же самое.

Начальник полевого управления легиона маршала Тауберта Жуков был снят с должности лично маршалом на очном совещании командного состава, которое было созвано, несмотря на протесты земных генералов, которым надо было заниматься делом.

Удивительно было другое. Тауберт не сказал ни слова об отдаче Жукова под трибунал или разжаловании. Жуков томился в неизвестности несколько часов, постоянно ожидая выстрела под челюсть, ибо трибунал в легионе маршала Тауберта был необязателен даже для генералов — но так и не дождался.

Вместо этого его вызвал по мобильной связи начштаба легиона Бессонов, который сообщил:

— Ты назначен куратором Амурского направления. Разборки отложены до тех пор, пока не выяснится, кто первым возьмет Бранивой — ты или амурцы. Маршал, правда, надеется, что первыми будут его клоуны, но это вряд ли.

— Какие клоуны? — не понял Жуков.

— Он поставил командовать Зеленорецким направлением своих шестерок, Шельмана и Юдгера. И уверен, что они уж точно всех победят.

Шельман и Юдгер были одиссейцы из свиты Тауберта — то ли с Герды, то ли нет, но главное, что полные идиоты с понтами выше головы. Они давно просили, чтобы Тауберт поставил их во главе всего легиона — и вот допросились.

— А знаешь, кто присоветовал? — сказал Бессонов.

— И кто?

— Эрланцы. Во главе с самим мудрейшим из мудрейших генеральным военным советником концерна «Конкистадор».

Самое интересное, что генеральный советник был действительно умен, и земляне неоднократно в этом убеждались. Интересно, зачем «Конкистадору» продвигать на командные должности круглых идиотов, которым даже взвод доверить нельзя?

Но вскоре пришли новости еще интереснее. Тауберт уведомил начальника тыла легиона Никитина и начальника особой службы Тутаева о своем недовольстве их деятельностью по отгрузке пленных из захваченных районов. И предложил освободить их от этой заботы, а также и от многотрудной деятельности по управлению оккупированными территориями.

Оба генерала прямо-таки мечтали сбросить со своих плеч этот груз, но их радость заметно поугасла, как только Тауберт назвал кандидатуру лица, которому предстоит всем этим заниматься.

— По моему мнению, — заметил маршал, — комендантом оккупированных территорий должен быть местный житель, пользующийся уважением и авторитетом у населения. Мне кажется, что Пал Страхау — именно такой человек.

Тутаев и Никитин попросту онемели, а маршал воспринял молчанье, как знак согласия и стал готовить соответствующий приказ. Но не успел он опомниться, как в резиденцию ворвались Бессонов и Сабуров.

Бессонов пытался сохранять спокойствие, но в голосе его сквозило напряжение:

— Вы можете играть в свои игры, назначать кого угодно на любые посты, отдавать громовые приказы, но главное, что вы можете — это распрощаться с мечтой о победе, о своей империи и о том, что «Конкистадор» долго будет все это терпеть. Если вы не понимаете самых элементарных вещей, то я ничего не могу сделать.

А вот Сабуров был действительно спокоен. Он вообще крайне редко выходил из себя.

— Маршал-сан! Знаете, вчера по Чайкинскому радио выступал Казарин. Он рассказал, как безумная клика Бранивоя — Страхау упрятала в тюрьму его и множество других офицеров, как органы истребляли цвет целинской армии, легендарных генералов и маршалов и ни в чем не повинных людей. А потом он призвал целинских солдат и офицеров переходить на сторону легиона, а гражданское население — не чинить легиону препятствий. Потому что несмотря на все ужасы войны самой важной задачей на сегодня является уничтожение кровавой клики Бранивоя — Страхау и даже памяти о ней.

Он произнес все это без выражения, словно читая по бумажке, а потом пояснил:

— Текст писал я, но Казарин произносил все это искренне. Мы много говорили с ним — и он действительно так думает. А теперь представьте, что он подумает, если мы поставим Страхау надзирать над оккупированными территориями. Представьте, что он скажет. И даже если эти слова не прозвучат по радио — неужели они не разнесутся из уст в уста? А если мы не выпустим их с орбиты или если даже он промолчит — что подумают люди там внизу? Какое, к черту, уважение?! Какой авторитет?! Допускаю, что многие там уважают и оправдывают Бранивоя и искренне верят, что великого вождя обманывали злодеи-подчиненные. Но ведь Страхау — он как раз и есть самый первый злодей. Вот если бы расстрелять его на площади Чайкина при большом скоплении народа — тогда мы получили бы широкую поддержку. А если мы его возвысим, то получим такую партизанскую войну, о которой даже думать страшно.

— Вы который день пугаете меня партизанской войной, а между тем, на захваченных территориях все тихо. Даже активность окруженцев сходит на нет.

— Это только так кажется. По моим сведениям, город Чайкин на грани мятежа. Не сегодня-завтра он вспыхнет, и подавлять восстание будет нечем.

— Вот пусть этим и займется Страхау, — упрямо произнес маршал Тауберт. — У него большой опыт. А в городе предостаточно его бывших подчиненных. Их надо только организовать, и я не вижу, кто бы мог сделать это лучше, чем он.

Когда Тауберт говорил таким тоном, все понимали — спорить бесполезно. И уходя из маршальского кабинета, Бессонов и Сабуров думали только об одном — как убедить целинцев, что земляне не имеют к этому идиотизму никакого отношения.

Но они прекрасно понимали, что это совершенно невозможно.

Для целинцев все легионеры одинаковы, и чем дальше от начала вторжения, тем явственнее местные жители осознают, кто они такие на самом деле.

Враги.

Это было жуткое зрелище. Фильм ужасов. Невинная девственница после визита Фредди Крюгера.

Веру Питренку убили целинцы. Какие-то доблестные юнармейцы поймали ее среди ночи и уволокли в подвал, где учинили над предательницей суд. Хотели провести все чинно и в довершение всего торжественно повесить ее в парке на дереве, да не сдержались. Их молоденькую учительницу легионеры сначала изнасиловали, а потом и убили, когда она, схватив небрежно брошенный нож, попыталась слабой рукой пробить бронежилет старшего группы.

У Веры бронежилета не было. Потом на ее теле насчитали двадцать семь ножевых ранений, а на стене ее кровью было написано по-целински: «Смерть предателям!»

Но главное — у нее была оторвана голова. Это постарался особист на орбите, который поступил строго по инструкции. Если ошейник подает сигнал «Пульса нет» и при этом существует опасность, что прибор попадет в руки противника, самоликвидатор рекомендуется подорвать. Что особист и сделал.