Моря Африки, стр. 16

Глядя на карту можно даже понять, почему. Dahlak лежат на огромной мелководной банке, которая выдаётся в открытое море как некий подводный отросток эритрейского берега.

Глубина здесь всего сорок метров. Такой тонкий слой воды легко прогревается на солнце и превращается в инкубатор для планктона, водорослей и рыбы и именно богатство планктоном делает воду мутной.

Каждый раз пробираясь в лабиринтах кораллов к якорной стоянке, все в нервном напряжении, стараясь вовремя заметить каменные глыбы в мутной воде, мы жалели, что пришли сюда и говорили себе — хватит, это в последний раз, завтра же уйдём с этого архипелага «Pango» [4], как мы его прозвали. Но, каждый раз, когда новый остров вырисовывался на горизонте по курсу, неизменно не могли побороть искушение остановиться ещё на несколько дней в надежде увидеть и испытать что то новое, неизвестное.

Кто знает, почему нам не дали разрешение зайти на острова? За два месяца пребывания здесь мы не увидели ничего такого, что могло бы объяснить ревность, неуступчивость и таинственность, которыми их окружали эритрейцы.

— И почему все описывали их как необыкновенные, окружённые чудесным морем?

— Может быть прежде они такими и были? Или просто, тот кто это говорил, не видел ничего другого.

— Подумай, как будут разочарованы все те, кто уже мечтает устроить здесь турбазы, центры дайвинга и морские прогулки, когда увидят это коричневое море.

В действительности Dahlak таковы — голые выжженные солнцем острова, окружённые богатейшим морем, которое, однако скрывается под вечным слоем грязи.

— Знаешь что я тебе скажу? Я ничуть не жалею. Думаю этим островам не грозит нашествие туристов. Что то в них есть такое, что заставляет вспомнить министра туризма.

6. Охотники на акул

Мы совсем не ожидали встретить кого либо в этих суровых пустынных землях, где невозможно найти ни капли воды ни полоски тени, но встав на якорь в проливе между двумя островами, неожиданно заметили самбуку.

Спускаясь от Эритреи в сторону пролива Баб Аль Мандаб, ворота Индийского Океана, примерно на пол пути находятся острова Ханиш, единственное место где можно остановиться. Состоящие из чёрных вулканических скал они тянутся вдоль оси моря. Здесь нет якорных стоянок защищённых от всех ветров. В зависимости от сезона или времени ветер может дуть с севера или с юга, в зависимости от этого нужно выбирать место где бросать якорь, но быть готовым убраться в любой момент, если ветер вдруг вздумает перемениться. Кажущаяся спокойной бухта с изменением ветра может неожиданно превратиться в адский котёл, наполненный волнами.

Мы укрылись в узком коридоре между двумя горами, на чёрных скалах видны потёки лавы извергавшеёся из древних вулканов. На крохотном пляже, вклинившемся между горой и скалами, стоит хижина, построенная из обрезков дерева и сухих веток. За пляжем лагуна, окружённая зелёными кустами и небольшими дюнами светлого песка. В лагуне ослепительно белые фламинго. Они стоят на длинных ногах, периодически погружая головы в воду в поисках пищи. Потом вдруг, словно по какому то неслышимому сигналу, расправив огненно красные крылья, все поднимаются в воздух, и в несколько взмахов перелетают на другой край лагуны, где мы их уже не можем видеть. В тот же момент из за острова на севере появляется самбука раскрашенная в зелёный и голубой цвета. Лодка проходит мимо нас в сторону пляжа с хижиной и бросает якорь.

— Должно быть рыбаки возвращаются в свой лагерь. Пойдём на берег, поприветствуем их.

— Может пойдёшь один? Я ужасно устала.

От островов Dachlak до этого места были три дня встречного ветра, постоянная смена парусов, лавировка, непрерывные вахты, из за оживлённого судового движения. И потом, этой ночью мне досталась последняя вахта, с трёх до шести, которую я больше всего ненавижу. Тебя будят в самый разгар сна и не утешает даже мысль о том, что через три часа, после вахты, можно будет снова вернуться в постель. На рассвете мы взяли курс на остров, потом искали место для стоянки и мне не удалось отдохнуть даже пол часа. Сейчас день уже клонится к вечеру и у меня нет ни малейшего желания спускать тендер на воду, снаряжать его, грести к берегу, начинать утомительный разговор, силясь вспомнить то немногое, что знаю по-арабски, жестикулировать и пытаться понять что хотят сказать собеседники.

— Да ладно. Не будь лентяйкой.

Карло неутомим, всегда готов отправиться в новое место или на рыбалку.

— Вот увидишь, если пойдём поприветствовать их разживёмся рыбкой на ужин.

В самом деле, из за постоянной усталости наша рыболовная снасть уже три дня остаётся намотанной на свою катушку.

Когда мы высадились на берег, рыбаки уже выгрузили плоды своего трудового дня: акулы, только акулы. Штук двадцать рыбин, от двух до трёх метров, неподвижные и уже неопасные, некоторые с разбитой головой, лежали на песке.

— Мне кажется, что на ужин тут ничем не разживешься.

— Бедные твари. Жалко их.

Старший, как нам показалось, из рыбаков идёт нам навстречу. На нём красный шерстяной свитер, кусок ткани завязанный на поясе спускается до бёдер, другой намотан на голове.

Возраст его определить трудно, кожа тёмная и сморщенная но широкая улыбка обнажает неожиданно белые зубы.

— Саламалейкум.

— Алейкумсалам.

— Лиззи… Карло…

— Фетини Али.

После взаимного представления дружба завязана и охотник на акул Фетини широким взмахом руки зовёт нас присоединиться к остальным на берегу.

«Саламалейкум!» — кричат нам рыбаки. «Алейкумсалам!» — отвечаем, глядя как они начинают перетаскивать акул в воду глубиной всего в несколько десятков сантиметров.

Работают по двое. Каждая пара занимается одной акулой. Огромным ножом начинают отрезать плавники и хвосты. Жёсткая акулья кожа скрипит под сточенным лезвием и у меня бегут мурашки по телу, как когда скребут мелом по доске.

После каждого реза рыбаки точат нож о плоские камни, стёртые множеством лезвий, и странно, звук при этом намного мягче.

Потом приходит очередь голов, которые отделяют точным движением, кажется нож идёт гораздо легче. Вода начинает окрашиваться в красный цвет, вытекающей из обезглавленных туш жидкостью кирпичного цвета.

Я вхожу в воду вместе с рыбаками чтобы сфотографировать поближе, но вызывающий мурашки скрип ножей и красная вода, пачкающая мне ноги, наводят меня на мысль, что все живые акулы близлежащих морей сейчас соберутся здесь. Поэтому быстро возвращаюсь на сухой чистый пляж.

После голов приходит очередь внутренностей. Из живота акулы выпадает однородная масса заключённая в плёнку похожую на латекс. Её не раздумывая бросают в кусты, изъяв предварительно печень, которую складывают в старую бочку на берегу в нескольких метрах от нас.

— И что они с ней делают? Едят?

— Не знаю. Что там есть ещё внутри?

— Дай посмотрю.

Лучше было не заглядывать, потому что чёрная как вар жидкость, мерзкая даже на вид, источала такое зловоние, что начинал бунтовать желудок.

— Ну и гадость. Ещё немного и меня бы стошнило внутрь.

— Думаю никто бы этого не заметил.

Тем временем рыбаки разделывают туши без костей на два огромных филе на которых делают ножом глубокие надрезы. Потом большие куски акульего мяса, промытые и посыпанные солью, аккуратно раскладывают на солнце на чёрных скалах, подальше от песка.

«Uahed liom…quais.» — высохнут за один день, информирует Фетини. Я даже не сомневаюсь. Мы на лодке тоже сушим рыбу. Нас научил Бруно, яхтсмен одиночка из Венеции, которого мы встретили во время нашей кругосветки на «Vecchietto». Он, когда вылавливал крупную рыбу, разрезал на тонкие полоски всё то, что не съедал сразу и развешивал на нити натянутой между двумя штагами на корме, как бельё на просушку.

Получались полоски сушёной рыбы, закуска на любой случай. Очень вкусно и вносит разнообразие в питание во время длинных переходов. Естественно, после первого недоумения, мы тоже последовали примеру Бруно и стали сушить рыбу на корме. И не только. Мы ещё придумали различные варианты, шпигуем рыбу горошком перца, посыпаем розмариновой солью, если есть, сушим рыбу с карри и красным перцем.