Философ, стр. 17
– О чем поговорим сегодня, мистер Гейст?
Я ответил, что сегодня ни к каким разговорам не готов.
– А, – отозвалась она. – В таком случае давайте закончим наши дебаты.
После чего она разделась и мы стали любить друг дружку.
Самым странным – хотя что же не странно в снах? – было то, что лицо ее осталось прежним, но тело оказалось совсем молодым. Вернее сказать, в моем сне она словно колебалась между старостью и молодостью: кожа ее обвисала и вновь становилась упругой; сила то нарастала, то убывала. Ее духи, которые обычно представлялись мне приличествующими пожилой даме, обрели какой-то сырой, мускусный оттенок. Она начала стонать, поначалу тихо, потом все громче и громче, и все вокруг заходило ходуном, с полок посыпались книги, стулья стали качаться, а читальный зал завращался, набирая все большую скорость, стены его вздувались, он кружил и кружил, как центрифуга, пока в один расколовший все миг доски, бумаги и наши тела не полетели в бесконечную пустоту, оглашаемую ее воплями.
И теперь, сидя напротив реальной Альмы, я пытался избавиться от этих картин.
Я сказал ей только, что новые мои соседки далеко не идеальны, что я ищу другое жилище. Она покивала, но промолчала, и я решил, что эта тема закрыта. Однако неделю спустя она спросила, как продвигаются мои поиски. Я ответил, что свободных комнат сейчас очень мало.
– Вот закончится семестр, тогда мне, глядишь, и повезет.
– Не слишком ли долго придется вам терпеть неудобства?
– Ну, выбора у меня все равно нет.
– Выбор есть всегда, – сказала она. – Если вы не против, я могла бы предложить вам одно решение.
– Я весь внимание.
– Живите здесь.
– Прошу прощения?
– В глубине дома имеется свободная комната. Если хотите, можете ее занять.
Я улыбнулся:
– Вы очень добры.
– Разумеется.
– Да, но… и позвольте прежде всего сказать, что я очень, очень вам благодарен… но принять ваше предложение я не могу.
– Почему же?
– Потому что… ну, просто не могу. Вы невероятно добры. Правда. Я очень это ценю. Но не могу же я вот так взять и переехать к вам.
– Разумеется, можете.
Обмен такого рода репликами продолжался несколько минут.
– Послушайте, это очень соблазнительно. – Не знаю, по какой причине, но я что было сил старался придумать какие-нибудь возражения. – Но поймите, я же не в состоянии платить вам настоящую цену.
– Так живите бесплатно.
– Абсолютно не…
Она подняла перед собой палец:
– При условии выполнения вами определенных обязанностей.
– Например?..
– Вы будете продолжать беседовать со мной. Кроме того, возможно, я стану время от времени давать вам небольшие поручения. Передвинуть что-нибудь тяжелое, к примеру. Если в этом возникнет нужда.
– Мисс Шпильман…
– Мистер Гейст. Прошу вас. Перестаньте разводить антимонии.
Я ненадолго задумался.
– Не знаю. Я как-то… ну ладно. Но постойте. А как же ваше здоровье?
– Я уже говорила вам: мое состояние болезненно, но не опасно. Можете, если хотите, проконсультироваться с моим врачом. Она заглядывает ко мне раз в два месяца. Мое здоровье будет ее заботой, не вашей.
Несмотря на все уговоры Альмы, мне трудно было поверить, что она не надумала использовать меня в каких-то более существенных целях. Обращаться в прислугу мне не хотелось. А затем я сказал себе: не слишком ли ты циничен? Не разучился ли видеть в истинной щедрости именно щедрость и ничего больше?
– Естественно, вам понадобятся карманные деньги. Скажем так: в дополнение к комнате и столу оплата ваших услуг будет включать в себя небольшое жалованье – допустим, двести долларов в неделю, согласны?
Принимая во внимание стоимость жилья и кормежки, я даже без этих наличных получал немалую прибавку. Да и жить я буду в центре Кембриджа, а не в двух остановках подземки от него. Но что, если Альма вдруг передумает или же я ей разонравлюсь? Я опять окажусь на улице и без какой-либо работы. Я сказал ей об этом.
– Вам следует усвоить более высокое мнение о себе, мистер Гейст.
Я все еще не мог заставить себя согласиться. В голове моей продолжали вспыхивать мгновенные картины: она, голая, извивающаяся. Не хотел бы я снова увидеть такой сон. Меня учили умению доказывать и опровергать все что угодно, и я понимал, что силюсь отыскать нечто такое, в чем ее можно было бы упрекнуть.
– Вы все равно не сможете принять правильное решение, пока не осмотрите дом, – сказала она. И встала. – Пойдемте.
Глава восьмая
Я хоть и посещал дом Альмы почти каждый день вот уже шесть недель кряду, но за пределами гостиной мне бывать не приходилось – если не считать «дамской комнаты» по соседству с холлом. Остальные четыре пятых дома оставались для меня загадкой.
Поэтому к кухне я следовал за Альмой полным возвышенных предвкушений. Неразумно возвышенных. В конце концов, это была кухня, а не подземная тюрьма и не сераль, – хотя, в отличие от многих кембриджских кухонь, оборудованных бытовыми устройствами из нержавеющей стали и современной фурнитурой, в этой ничто, похоже, за последние сорок лет не менялось. Духовка выкрашенной под стать шкафчикам в коричневый цвет плиты не превосходила размерами средней микроволновки. Что до настоящей микроволновки, таковая отсутствовала. На плите стоял старенький чайник. Еще я увидел хлебницу, гриль-тостер, маленький транзисторный приемник, потрескавшийся кувшинчик с четырьмя-пятью вилками не то ложками и несколько плиток шоколада. Над небольшим столиком висел телефонный аппарат с наборным диском.
– Признаюсь, готовить я почти не умею. Раз в неделю сюда приезжают люди из магазина, что за углом. Если вы согласитесь принять мое предложение, я позвоню им и добавлю к моему обычному заказу продукты, которые предпочитаете вы. – Она развернула одну из плиток, отломила для меня кусочек шоколада. – Мой единственный порок. Шоколад я заказываю в Цюрихе.
– Восхитительный, – сказал я. (Так оно и было.)
– Стиральная машина и сушилка вон там, впрочем, стиркой занимается моя домашняя работница. Она более чем способна справиться и с вашими вещами.
– Мне становится все труднее ответить вам отказом.
– Чего я, собственно, и добиваюсь, – сказала она.
Мы возвратились в гостиную, пересекли ее, направляясь к еще одной двери, и оказались в темном коридоре. У подножия лестницы Альма остановилась.
– Мои комнаты на втором этаже, там же и та, что отведена под телевизор. Если хотите, могу купить для вас второй.
– Вряд ли он мне понадобится.
– Очень хорошо. И должна сделать еще одно признание: я люблю некоторые программы. Надеюсь, вы не станете слишком строго судить меня за это.
Я улыбнулся:
– Не стану.
– Ну, тогда мне, возможно, удастся уговорить вас составить мне компанию, когда я буду их смотреть.
– Я непременно посмотрю по разу каждую из них.
Альма улыбнулась и повела головой, предлагая мне следовать за ней.
Сначала мы миновали бельевой шкаф («Он весь в вашем распоряжении»), затем вошли в тускло освещенную восьмиугольной формы комнату. Луч послеполуденного солнца, пробиваясь в щель между задернутыми шторами, падал на нотный пюпитр с «Юмореской № 6, соль минор» Сибелиуса. Стоящая наособицу высокая стойка проигрывателя грампластинок с прислонившимся к ней скрипичным футляром; заполненный долгоиграющими пластинками шкафчик с сетчатой дверцей; двухместный диванчик с переброшенным через подлокотник большим шерстяным пледом составляли всю обстановку.
– Мама связала этот плед, когда я была девочкой, – сказала Альма. – Теперь он кажется мне слишком жарким. Но навевает приятные воспоминания.
Она подошла к футляру. Я надумал было помочь ей, однако, решив, что это будет хорошей проверкой Альмы на намерение обратить меня в помощника по дому, остался стоять на месте и с удовольствием увидел, как легко она нагибается и выпрямляется. Она опустила футляр на диванчик. Внутри обнаружилась скрипка, покрытая необычным лаком – красным, почти пурпурным. Альма отложила ее в сторону, открыла маленькое отделение футляра и вынула из него черно-белую фотографию мужчины с бородкой клинышком.