Наследство, стр. 47

Они втроем продолжают швырять камни в плоскую черную воду, считают белые всплески в сумерках.

— Хватит, нам все равно пора. Мои родители приехали…

— Да? Передай им от меня привет.

— Обязательно передам. — Я встаю рядом с Динни, так близко, что наши рукава соприкасаются. Возможно, я слишком напираю, но мне плевать. Мне просто нужно что-то, чтобы ухватиться, уцепиться и устоять на ногах. Я слышу дыхание Динни, слышу даже, как на него отзывается эхо со стороны пруда.

— Ты что, не бросишь даже один камень? — Динни кажется странным мое упрямство, в голосе звучит удивление.

— Я и воду-то почти не вижу.

— Ну и что? Ты знаешь, она там. — Он искоса глядит на меня. Вижу только силуэт, и мне хочется дотронуться до его лица, чтобы проверить, улыбается ли он.

— Ну, ладно. Поехали. — Я сползаю к краю, нахожу опору под ногами. Согнувшись, я замахиваюсь и, пустив вперед камень, какое-то время двигаюсь за ним вперед, к поверхности, к обсидиановой воде. Раз, два, три… Я считаю всплески, но сбиваюсь, голова кружится, ноги скользят к воде, и, пошатнувшись, я судорожно хватаю воздух ртом. Ну и место! Я отправила бедный, ни в чем не повинный камень в такую темень!

— Три! Фигня! У Гарри только что получилось семь! — кричит мне Эдди.

Я ощущаю руки Динни, он уверенно поддерживает меня под локти, поднимает и ставит на ноги. Меня охватывает запоздалая паника.

— Ночь сегодня не для купания, — шепчет Динни.

Я мотаю головой, радуясь, что он не видит сейчас моего лица и моих слез.

— Все, Эдди, хорошего понемножку, мы уходим, — окликаю я Эдди. Мой голос срывается.

— Но мы же только…

— Эдди, без разговоров!

Мальчик с тяжким вздохом отдает Гарри остаток своих камней. Они весело погромыхивают, переходя из рук в руки. Я отхожу от берега, направляюсь в сторону дома.

— Эрика! — зовет Динни.

Я поворачиваюсь, и он замолкает, колеблется.

— С Рождеством! — говорит он наконец. Готова поклясться, он собирался сказать совсем не это, но мне не хватает храбрости спросить об этом сейчас.

— С Рождеством, Динни! — отвечаю я ему.

Потеря

1903–1904

Лето зрело, шло к середине, и вместе с ним созревало тело Сороки, увеличиваясь, казалось, с каждым днем, по мере того как в нем рос ребенок. Индианка двигалась с какой-то причудливой грацией, как всегда деловитая, но без прежней стремительности. Она аккуратно проносила перед собой живот, не задевая мебель, протискивалась в узкую дверь землянки, где они жили с Джо. Кэролайн наблюдала за ней, присматривалась и без конца задавала себе вопросы, мучилась подозрениями, по двадцать раз на дню переходя от отчаяния к надежде. Все объяснялось просто: она ревновала. Всякий раз, как Кэролайн натыкалась глазами на пухнущее, как на дрожжах, тело молодой индианки, ей становилось дурно, ноги слабели, изнутри поднималось что-то горькое и темное. Если что-то и могло выгнать ее из дома, заставить выбежать на улицу под летнее солнце, то это была ревность.

Деревянный дом не так хорошо защищал от жары, как толстые нью-йоркские стены из кирпича. Конечно, думала Кэролайн, в Нью-Йорке тоже случалась жара, но такого пекла, как здесь, там не бывало, а ей к тому же никогда не приходилось чем-то активно заниматься в подобных условиях. Однако самообладание Мэгги и трогательная забота о ней Хатча действовали Кэролайн на нервы. И потому в один прекрасный день, когда с утра небо слегка заволокло и потому было чуть прохладнее обычного, Кэролайн решила выбраться на прогулку. Положив в корзинку спелую дыню, несколько бисквитов и бутылку воды с тоником, завязав ленты летнего капора под подбородком, она отправилась на ближайшую соседскую ферму. Ферма принадлежала ирландской семье по фамилии Мур и находилась в шести милях к северо-западу. Кэролайн даже примерно не знала, большое ли это расстояние, но слышала однажды, как Корин говорил, что человеку не составляет никакого труда пройти за час четыре мили. Если выйти пораньше, думала Кэролайн, она сможет поспеть как раз к кофе, а может быть, к обеду, и у нее еще останется достаточно времени, чтобы вернуться и приготовить ужин. Она сказала Сороке, куда уходит, и упрямо вздернула подбородок, когда индианка удивленно и недоверчиво уставилась на нее, медленно помаргивая, как сова.

Кэролайн шла почти час. Вначале она любовалась цветущей мятой и дикой вербеной, собирала букет в подарок Мурам. Вскоре, однако, корзинка показалась ей такой тяжелой, что стала оттягивать руку, а на сгибе локтя появилась вмятина. Несмотря на облачность, было жарко; кожа стала липкой от пота, голова под капором отчаянно чесалась. Юбка измялась, подол, весь в песке и колючках чертополоха, больно бил по ногам. В песчаной почве вязли ноги, идти оказалось куда труднее, чем предполагала Кэролайн. Она отважно боролась и продолжала путь в надежде, что скоро покажется ферма. Но никаких построек впереди не было видно. Тяжело дыша, Кэролайн вглядывалась в даль перед собой и видела только бескрайнюю равнину, расстилавшуюся, насколько хватало глаз. Поставив на землю корзинку, она медленно повернулась кругом, всматриваясь в горизонт. Подул горячий ветер, заколыхались высокие травы, похожие издали на зеленовато-золотистый океан. Ветер нес с собой запах сухой земли и полыни, а в ушах стоял низкий гул.

— Здесь ничего нет, — прошептала Кэролайн.

В ней поднималось странное чувство — то ли панический страх, то ли гнев.

— Здесь же ничего нет! — выкрикнула она громко, изо всех сил.

В горле пересохло и саднило. Ветер унес ее слова, ничего не ответив. Обессиленная Кэролайн села на землю, потом легла. Бесконечное небо над ней, бесконечная прерия вокруг. Если я не поднимусь, думала она, если останусь здесь, меня никто не найдет, кроме канюков и диких псов. Мысль была ужасной, но она не могла от нее отделаться.

Повернув наконец назад после бесплодных попыток добраться до Муров, Кэролайн чуть не пропустила ранчо. Она отклонилась к северу на целую милю или даже больше, но, по счастью, заметила справа от себя струйку дыма, поднимающуюся над крышей полевой кухни, где Рокко, молчаливый негр из Луизианы, готовил ужин для работников ранчо. На дрожащих от усталости ногах Кэролайн заковыляла туда. Во рту пересохло, лицо горело после целого дня под солнцем и обжигающим ветром. Сзади осталась прерия, безграничная, наблюдающая за ней. За пределами ранчо травянистая равнина расстилалась во все стороны, покрывала все видимое пространство.

Корали, загоны, поля, засеянные пшеницей и сорго, — вообще все то, что так старательно воздвигал на этой земле ее муж, оказалось ничтожной точкой на карте. Ранчо было островком, крохотным атоллом в бескрайнем пестром море. Когда Кэролайн добралась до дому, еле дыша от изнеможения и рассыпая увядшие цветы, она заперла дверь и залилась слезами.

Хотя Кэролайн безумно устала, в ту ночь сон к ней не шел. К вечеру небо очистилось, взошла ослепительная полная луна. Но не лунный свет мешал спать, а пришедшее к ней новое понимание, осознание того, насколько же, оказывается, безгранично велика страна, в которой она теперь жила. Она чувствовала себя песчинкой, крошечной и незаметной. Ей хотелось вырасти, обрести объем, занимать больше места в мире. Хотелось стать значительной. В спальне было трудно дышать, неподвижный воздух казался густым от жары. Рядом с ней тихо похрапывал Корин, уткнувшись лицом в подушку и раскинув руки. Луна высвечивала очертания мускулов на его плечах и тонкую линию на шее там, где загар переходил в бледность спины. Кэролайн поднялась и, взяв одеяло, вышла из дома.

Она расстелила одеяло на земле, прямо среди зреющих круглых арбузов, и легла навзничь. Что-то прошуршало в листве у самого ее лица, и Кэролайн вздрогнула. Больше никаких звуков не было слышно, хотя она настороженно прислушивалась, готовая уловить любой шум со стороны сарая, где ночевали ковбои, любое движение. Убедившись, что рядом никого нет, она задрала ночную сорочку так, что та прикрывала только грудь, оставив нижнюю часть тела обнаженной под ночным небом. По обе стороны от ее впалого живота выступали тазовые кости, отбрасывая в серебристом свете черную тень. Сердце Кэролайн бешено стучало, она не закрывала глаза. В небе были рассыпаны звезды. Она начала пересчитывать их, сбивалась, начинала снова, потом еще раз… она не помнила, давно ли лежит здесь, где вообще находится. Потом сзади хлопнула дверь, раздались неровные шаги, и вдруг Корин схватил ее под мышки и рывком усадил себе на колени.