Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези, стр. 56

К концу этого века пойма реки Алон преобразилась до неузнаваемости — и необратимо. Там, где когда-то спускались к весело журчащей воде изумрудные луга, где плакучие ивы полоскали свои кроны в волнах, где форель резвилась в глубоких тихих заводях, где на мелководье задумчиво стояли коровы, пригнанные на водопой, теперь все было иначе. Теперь там зиял каньон, глубокая расщелина в полмили шириной и почти в двести футов глубиной. Над пропастью угрожающе нависали мрачные стены — все сырая земля, глина да выщербленные бесчисленными взрывами камни. Бесплодные стены, бесплодные берега, на которых никогда уже не вырастет ни травинки, потому что, даже если забыть о непрестанных взрывах, берега эти, иссушенные ветром, вымытые ледяными зимними дождями, то и дело обрушивались вниз камнепадами или оползнями, преграждая путь слабенькому, мутному, илистому ручейку, в который превратилась река Алон, и ручеек подмывал берега, порождая новые оползни и камнепады — и каньон все ширился и щерился, как пасть.

Теперь от ворот Мейуна и Хау до края обрыва было всего несколько сотен ярдов. Оба города обменивались руганью через пропасть, обвиняя друг друга в том, что противоположная сторона лишила их пастбищ, полей, скота и золота.

Поскольку река и спорная территория превратились в мрачную бесплодную пропасть с мутным ручейком на дне, то соперничать, собственно, было уже не из-за чего и взрывать тоже нечего. Но привычка оказалась сильнее.

И война все продолжалась и продолжалась — до той самой страшной ночи, когда добрая половина Мейуна вдруг содрогнулась, затряслась и с грохотом сползла в пропасть Великого Каньона Алон.

Заряд, который расшатал восточную стену каньона, был заложен не Верховным Инженером Хау, но генерал-сапером Мейуна. Однако в глазах перепуганных и разоренных жителей Мейуна виноватыми, конечно же, были хаунцы: ведь не будь их на свете, генерал-сапер не ошибся бы с зарядом. И все же сотни хаунцев кинулись через Алон, огибая его по северному или южному краю, где каньон был уже, — они спешили на помощь тем, кто уцелел после чудовищного оползня, поглотившего половину Мейуна и его обитателей.

Этот всеобщий порыв наконец-то подействовал. Между городами было провозглашено перемирие. Перемирие никто не нарушал, и города подписали мирный договор.

С тех пор соперничество между Мейуном и Хау хотя и не утратило напряженности, но выражается уже не столь взрывообразно и бурно. Поскольку ни пастбищ, ни скота у обоих городов не осталось, они кормятся туризмом — и на его ниве и соперничают. С развалин Мейуна, которые возвышаются над обрывом западного края Великого Каньона, открывается великолепный головокружительный вид, который каждый год привлекает тысячи путешественников. Но останавливается большинство туристов все-таки в Хау — кормят там лучше, да к тому же ехать от Хау до западного края каньона с его потрясающим видом на развалины Старого Мейуна совсем не так далеко.

Каждый город устроил на своей стороне каньона специальную дорожку для туристов, по которой те и спускаются на осликах, дивясь на скалы и причудливые очертания глинистых берегов — спускаются к речушке Алон, которая катит свои воды, вновь обретшие чистоту, по дну каньона. Правда, ни коров, ни форелей здесь уже не увидишь. Туристы устраивают пикник на поросшем травой берегу Алона, а экскурсоводы рассказывают им легенды: хаунцы поражают своих подопечных удивительным преданием о ста дочерях Бальта, а мейунцы вещают о плаще богини Тарв, дивном волшебном плаще, синем со звездами. А потом все они садятся на осликов и медленно поднимаются со дна каньона обратно к солнечному свету.

Карен Джой Фаулер

Крысиный Король

Однажды — я тогда ходила в первый класс — Скотт Арнольд пригрозил, что по дороге домой устроит мне снежную ванну. По ребячьим законам он не смел поколотить девчонку, но ведь никто или ничто не помешает ему пойти за мной следом, подловить, сбить с ног и, сев на меня сверху, напихать мне за шиворот снегу. А он именно это и собирался сделать. Почему — сейчас уже не помню.

Весь день у меня во рту от страха был ужасно противный вкус. Скотт Арнольд был здоровенный, не то что я. По сравнению со мной, впрочем, все были здоровенные. В классе я была самая маленькая — и не просто пигалица, а даже ниже ростом, чем детсадовские. Так что я решила — не пойду домой вообще. А вместо этого устрою папе сюрприз и заявлюсь к нему на работу.

Наша школа стояла примерно на полпути между домом и университетом, где работал папа. Я ускользнула из раздевалки через черный ход. На мостовой и во дворах лежал снег, а на тротуарах — нет, так что идти было не скользко. Университет располагался всего в пяти кварталах от школы, а через особенно оживленную улицу меня перевела какая-то заботливая тетенька. Здание, где работали психологи, я отыскала без труда, потому что уже много раз бывала тут с папой.

Резная входная дверь оказалась для меня слишком тяжелой. Пришлось сесть прямо на холодные ступеньки и ждать, пока не появится кто-нибудь взрослый, и уж тогда проскользнуть внутрь. С папой мы обычно поднимались на лифте на четвертый этаж, к нему в кабинет. Будь он тут, мы бы и сейчас так поднялись, и он взял бы меня на руки, чтобы я сама нажала кнопку, иначе мне было не дотянуться.

Так что мне пришлось подниматься пешком, по лестнице. Я не знала, что от этажа до этажа два пролета, и потому, хотя считала пролеты очень старательно, ошиблась этажом и вышла в коридор слишком рано. Но ничто не указывало на мою ошибку — вестибюли первого, второго и третьего этажей ничем не отличались от нужного мне четвертого: те же стены, выкрашенные зеленой краской, те же объявления, тот же питьевой фонтанчик, а по обе стороны коридора — одинаковые деревянные двери. Я постучалась в ту, которая, как мне казалось, вела в папин кабинет, но открыл мне незнакомый мужчина. Он явно решил, что я балуюсь.

— Нечего тебе тут делать, — сердито сказал он. — А ну марш отсюда, не то полицию вызову.

Он захлопнул дверь у меня перед носом, и от этого «бах» и собственного замешательства я чуть не разревелась. К тому же я была закутана, и теперь мне стало ужасно жарко и неудобно.

Пришлось ретироваться на лестницу, и там я некоторое время сидела на ступеньках, хлюпала носом и размышляла. В вестибюле на первом этаже, у самого входа, прямо на полу стоял здоровенный глобус. Мне нравилось его раскручивать, зажмуриваться и наугад тыкать пальцем — то в Азию попадешь, то в Эквадор, а то прямиком в раскрашенную синеву океана. Я подумала — может, стоит вернуться в вестибюль с глобусом и начать поиски с самого начала? У меня никак не укладывалось в голове, в какой же это момент я ошиблась, зато казалось, что уж на второй-то раз я не заблужусь. Я ведь столько раз бывала у папы на работе.

А слезы все текли и текли, и это было хуже всего. Ревет только мелкота, это Скотт Арнолд так всегда говорил — сначала доведет меня до слез, а потом и скажет. Я изо всех сил постаралась, чтобы никто меня не заметил, и, прежде чем отправиться в обратный путь, вниз, выждала, пока лестница не затихнет. Раз никого нет, можно идти.