Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези, стр. 170

Начнем с того, что нет никаких признаков детей.

Бенджамин Розенбаум

Долина Великанов

Я похоронила родителей в семейном мавзолее серого мрамора в сердце города. Я похоронила мужа в свинцовом ящике, канувшем в ил на дне реки, где лежат все, кто служил на речных судах. А когда кончилась война, я похоронила своих детей — всех четверых — в белых холщовых саванах на этих новых кладбищах, бывших прежде нашими полями: все земли от дельты реки до самых холмов.

У меня была одна внучка, которая пережила войну. Иногда я встречала ее: в ярко-розовом платье, со стаканом шипучки в руке, опирающуюся на руку какого-нибудь иностранного офицера с эполетами, на краю мраморного патио. Она никогда не оглядывалась, чтобы посмотреть на меня — нищета, неудача и сомнительная политическая репутация в те дни прилипали как зараза и означали практически одно и то же.

Молодые были по большей части мертвы, а стариков увезли — как нам было сказано, «чтобы они смогли научиться новым необходимым вещам и вернуться, когда будут готовы внести свой вклад». Так что это был город бабушек. И именно в баре для бабушек на берегу реки — прихлебывая горячий чай с ромом и поглядывая через плечо на работниц с пристани, играющих в маджонг, — я впервые услышала о Долине Великанов.

Мы все смеялись, услышав об этом, — за исключением аптекарши, горбоносой, с запекшимися в морщинах лица румянами, которая была разгневана.

— Мы живем в современную эпоху! — кричала она. — Вам должно быть стыдно за себя!

Странница поднялась из-за стола. Она была костлявой, с загрубевшей кожей и скрюченной, как старая ворона, в голубом шелковом шарфе, с черными как сажа спутанными волосами. Белки ее глаз были пронизаны красными прожилками.

— И все же, — ответила странница и вышла за дверь.

Над аптекаршей смеялись не меньше, чем над странницей. Нас веселила мысль, что кто-то еще может быть гордым, что кто-то еще верит в великанов или в стыд. В баре было трудно дышать от ликования. Обнаружить кого-то еще более уязвимого и глупого, чем мы сами, после того, как у нас было отнято все, что мы имели, — это было восхитительно.

Но я пошла вслед за странницей по мокрым улицам. Из доков сочился запах рыбы; в канавах здесь и там валялись обугленные обломки. Я догнала ее, когда она уже входила в свой дом.

Она пригласила меня внутрь, предложив чай и массаж. Ее пальцы были корявыми и морщинистыми, как сучья деревьев на холмах. Ее запах напоминал мед, пролежавший какое-то время в темной комнате, слегка забродивший. Он пьянил.

Наутро сверкающий солнечный свет омывал стены и пол, а странницы и ее узелка уже не было.

Я поспешила домой. Мой дом пережил войну, его коричневые глиняные стены стояли нетронутыми, хотя от сада и дворика остались лишь кучи почерневших булыжников. В моем доме было пусто и холодно.

Я собрала шесть сухарей, немного оливок, кусок твердого сыра, одно хорошее платье, дорожную одежду, взяла свои таблетки и очки, бутылку вина, флягу с водой и кухонный нож. Некоторое время я сидела в полутьме своей гостиной, глядя на покрывало, которое вязала крючком, бесформенной грудой лежащее передо мной.

Моя внучка. И мать, и отец ее работали на виноградниках, и ребенком она часто играла днем у меня во дворе. До крови ободрав колени о камни, она не плакала. Зато она плакала от досады, когда старшие ребята делали что-нибудь, чего не могла она, — вязали узлы, ловили цыпленка. Она сидела у меня на коленях, прижавшись ко мне, ее маленькое тело вздрагивало, а маленькие кулачки медленно ударяли меня по спине — один, потом другой. По вечерам она забиралась на стену моего дворика и сидела там, как птица на насесте, вглядываясь в сторону виноградников, и ее глаза горели как свечи, выискивая первые признаки возвращающихся родителей.

Я решила не брать с собой нож. Я не знала, ждут ли меня неприятности на КПП, но здравомыслящие бабушки полагаются скорее на моральное превосходство, чем на силу, — оружие горькое, слабое, тщетное, но это то оружие, с которым мы умеем управляться лучше всего. Вместо ножа я взяла губную гармошку.

Поскольку в комнате странницы стояла миска со свежими гроздьями, я направилась в сторону виноградников. Поскольку в подошвы ее башмаков впечаталась красная пыль, я прошла виноградники насквозь и углубилась в безрадостные засушливые холмы. И поскольку Долина Великанов должна была быть потаенной, я миновала холмы и приблизилась к подножию заснеженных гор.

Я поняла, что вышла на нужный КПП, когда увидела, что солдаты, махнувшие мне, чтобы я проходила, роются в узелке странницы, споря из-за ее шелковых шарфов.

Пробираясь сквозь дикие заросли, я увидела дым ее костра — выбившуюся белую нитку на небе цвета старой холстины.

Ее глаза были еще краснее, чем прежде. Ее одежда была в грязи, и я поняла, что солдаты повалили ее наземь, — очевидно, она боролась за свои шарфы.

Она вырвала у меня узелок и раскрыла его, как отрывают повязку, присохшую к ране. Мои вещи полетели на землю: мои сухари, моя дорожная одежда, моя фляжка, мой сыр. Я молча смотрела на нее; у меня болели руки. Потом, обнаружив гармошку, она начала смеяться. Я мягко взяла узелок у нее из рук и принялась раскладывать наши вещи на плоском камне, а она стояла и смеялась, закрыв глаза.

Ее ложе было мягким, и кожа ее спины была теплой.

Она не говорила мне, как выглядят великаны. Я не знала, были ли это звери, или воины, или мудрецы. Я думала, что они могут оказаться опасными: разодрать в клочья мое старое тело, разорвать его своими острыми зубами и пожрать. Моей могилой станет не мавзолей, не свинцовый ящик и не белый саван, а кишки великана. И тогда мое тело окажется полезным. Тогда я, может быть, найду себе успокоение и мои испытания закончатся.

Когда мы подошли к ущелью, служившему входом в долину, стоял ужасный холод. Я жалела, что не взяла с собой более теплых вещей. Долина изгибалась перед нами, она была широкой и заросла лесом. Странница взяла меня за руку, ведя вниз по тропе.

— Уже скоро, — пообещала она.

Первый великан улыбнулся при виде нас. У него был большой круглый живот и ласковые глаза, слишком крупные для его лица, полные губы и косматые бурые волосы, напоминающие паклю. Он был нагим, его короткий толстый пенис мотался из стороны в сторону при ходьбе. Пенис был размером с кухонную табуретку.

На плечах великана, держась за его косматые волосы, сидела маленькая смуглая женщина. Ей было не больше пятидесяти лет, на ней были изодранные остатки медицинской униформы: белый лабораторный халат, черные брюки, сандалии. Она выглянула, бросив на нас взгляд, и тут же спрятала лицо в густой шевелюре своего великана.

Странница отпустила мою руку и побежала по долине, кого-то выкликая. Худощавая рыжеволосая великанша с тяжелыми грудями вышла из пещеры и подняла ее с земли.

Я шла следом, не сводя глаз со странницы. Великанша подбросила ее в воздух, выше башни минарета, — и вновь поймала. Подбросила — и вновь поймала. Внутри у меня похолодело от ужаса. Если она упадет оттуда, то разобьется вдребезги! Странница заливалась смехом. Великанша широко ухмылялась. Ни одна из них не взглянула на меня.