Таинственный труп, стр. 48

— А соус, столь нежный и столь ароматный?

Ава бросила влюбленный взгляд на Семакгюса.

— Здесь я передаю бразды правления в руки старого человека. Он вам все расскажет.

— Я говорю только об изысканных вкусах. Берем лук-шалот, тушим его в сливочном масле, солим и перчим. Затем я выжимаю сок из трех испанских апельсинов. Перемешав, начинаю выпаривать и тут же добавляю немного костного мозга, добытого из кости, сваренной в бульоне, и он, став связующим звеном, превращает мой соус в однородную массу.

— Брависсимо! — восторженно воскликнул Николя. — Он не только смягчает поджаристые колбаски, но и придает им чуточку кислоты и остроты!

— Приготовление пищи не только удовлетворяет наши насущнейшие потребности, но и украшает нашу жизнь! — с достоинством произнес Семакгюс.

Когда прибыло блюдо макарон, смешанных с мясным фаршем, грибами, мясной подливкой и тертым пармезаном, разговор на время прекратился и возобновился только за десертом. Пока женщины обсуждали модные украшения, друзья обменивались последними новостями.

— Дисциплинарный устав, введенный военным министром, унижает и солдат, и офицеров.

— Граф Сен-Жермен излишне проникся прусским духом, — заявил Семакгюс.

— И есть от чего! В свое время он состоял на службе у курфюрста Пфальцского, курфюрста Баварского и в чине фельдмаршала командовал датской армией!

— Он упорно хочет заставить всех следовать своим принципам, согласно которым люди являются всего лишь марионетками. Читали ли вы жалобу солдат королевы и «Письма гренадера Шампанского полка»?

— Нет.

— Очень красноречиво, но, конечно, излишне пестрит всяческими б… и е… видимо, чтобы сохранить впечатление грубой солдатской речи. Жалуются на новые дисциплинарные предписания во время кортежей и мессы, на наказания ударами сабли плашмя для солдат, на военные школы, отданные на откуп монахам [42], на бессмысленные инструкции для офицеров, на упразднение полков конных гренадер, упразднение литавров в кавалерии и барабанов у драгун… я еще не все перечислил! Хотя желание пресечь торговлю военными должностями мне кажется добрым намерением. Ибо эта торговля является прежде всего свидетельством некомпетентности нашей придворной знати. Черт, маркизов я оставляю в стороне!

— Мой отец наверняка поддержал бы последний пункт реформы, но я не военный. И мою должность комиссара мне пожаловал покойный король. В этой области все зависит от разумности предлагаемых мер. Между двумя крайностями лежит огромное поле… Вспомните последний военный совет в Лилле. На нем разжаловали младших офицеров полка Руаяль-Контуа за то, что они осмелились выступить против полковника и майора, обвинив их в жестоком обращении с подчиненными. Теперь молодые офицеры, занявшие место разжалованных, считают делом чести пребывать в оппозиции к старшим, кого они именуют ретроградами только за то, что те дезавуировали записку, направленную министру. Эти ветреники внесли раскол в офицерскую среду и, несмотря на предупреждения, продолжают высмеивать старших офицеров самым непристойным образом, доходя до прямых оскорблений. С трудом удается предотвратить дуэли!

— Наушнику, на тот иль на другой манер, сторицею воздастся, без сомненья. [43] Из надежных источников мне известно, что их тоже разжаловали. Но это же настоящий хаос! Граф де Шено, майор из их полка, предпочел уйти в отставку, нежели подписывать королевское распоряжение об отставке этих вертопрахов.

— Реформы всегда пугают тех, кто живет за счет злоупотреблений.

— Вот вы и стали «настоящим Бурдо», но тем не менее вы правы. Ни одна реформа не достигнет успеха, если ее начинают люди, чуждые добродетели. А в этой стране результаты преобразований — как дурные, так и хорошие — всегда зависят от того, сколь тщеславен или честен тот, кому доверено их проводить.

— Насколько мне известно, кто-то из старых солдат, израненных в боях, выступил против наказания ударами сабли плашмя. Он заявил, что готов подвергнуться любому иному наказанию, но только не этому. Да вы сами подумайте! На шрамы от старых ран, полученных на службе короля!

— А что сказать о запрете генералам принимать у себя за столом более двадцати четырех офицеров, а капитанам — устраивать балы в расположении полка? Просто какой-то карликовый Фридрих II!

— Посягательство на самолюбие. Нельзя управлять французами, притесняя их подобным образом. Такие запреты оскорбляют их чувство собственного достоинства!

Собеседники перешли в гостиную. Киска устроилась на полу возле ног Николя; через пару минут головка ее наклонилась и она, прижавшись к его коленям, уснула. Усталость и плотный ужин брали свое, разговоры подошли к концу, и Семакгюс предложил гостям отвести их во флигель: там располагались хорошо известные комнаты, где комиссару не раз случалось ночевать. Осторожно встав с кресла, Николя поднял на руки Киску, и та немедленно припала к его плечу. Легкая, как перышко, она невольно прижималась к нему, распространяя вокруг себя дурманящий аромат, и он неожиданно ощутил странное волнение. Заметив его состояние, Ава и Семакгюс расплылись в умильной улыбке. Корабельный хирург проводил его до начала коридора и пожелал спокойной ночи. Николя открыл дверь в спальню, где в алькове, освещенная слабым светом догоравшего камина, его поджидала разобранная постель. Подойдя к кровати, он неловкими движениями попытался снять с головы Киски креольский платок. Уронив сначала гребень, а потом шиньон, ему, наконец, удалось, выпустить на волю ее волосы, упавшие ему прямо на руки. Пытаясь как можно осторожнее опустить девушку на кровать, он нечаянно наступил на подол ее одеяния, и оно соскользнуло на пол, явив во всей красе ее прекрасное тело. Он оторопел и чуть не выронил ее, когда она порывисто, быть может, даже невольно, обхватила его за шею и повалила его на кровать прямо на себя. Тяжело дыша, она выгнулась, и кончики ее грудей коснулись губ Николя. Возбужденный, он почувствовал, как горячая волна нежности охватила его, и он не устоял перед искушением.

Ранним утром, счастливый и совершенно разбитый, он проснулся и, потянувшись, обнаружил, что Киска исчезла, прихватив с собой его плащ.

Глава VIII

СОБАЧЬЯ ТРАПЕЗА

Четверг, 13 февраля 1777 года.

Они перерыли весь дом в поисках сбежавшей девицы, но нашли только следы ее пребывания: неплотно прикрытые двери, исчезнувшее старое платье служанки, а главное, кучер, который должен был приехать и забрать Николя, так и не явился. Видимо, Киске удалось каким-то образом уговорить его отвезти ее в Париж. Комиссар, давно знавший кучера, добродушного и наивного парня, готов был поверить, что он согласился ехать в столицу, но вряд его могли уговорить поехать в другую сторону. Поэтому он решил, что, как только прибудет в Париж, он отыщет экипаж и спросит у кучера, где тот высадил девицу. Иллюзий он не строил: очутившись в городе, она немедленно затеряется в толпе и даже носа не покажет там, где ее могут искать. Напрасно устраивать засаду, когда козочка уже скрылась в кустарнике. Но чем объяснить это исчезновение? Какие основательные причины внезапно побудили ее к бегству? Ведь здесь, в доме у Семакгюса, она нашла и помощь, и покровительство! Какое событие, какое стечение обстоятельств заставили ее так поступить? Быть может, она действовала как птичка: как только разжали руку, так она и упорхнула, полетела куда глаза глядят? Все же он подозревал иное, но пока решил не делиться своими подозрениями. Радость от вечера, проведенного в Вожираре, была омрачена.