Невеста для принца, стр. 11

Послышался непонятный звук, и Мири вскочила на ноги. Звук повторился — так коготки постукивают по гладкой поверхности. Мири прижалась к стене. Вот снова. Должно быть, здесь, в темноте, рядом с ней находится какое-то мелкое животное. Скорее всего, простая мышь, но незнание порождает страхи. Глаза Мири успели привыкнуть к темноте, она начала различать какие-то предметы, однако света все равно не хватало.

Шорох прекратился, но Мири продолжала стоять, пока у нее не заныла спина и голова не стала тяжелой. Девочка устала вглядываться в темноту, воображая, будто на нее смотрят чьи-то лица, а по углам мечутся маленькие существа. Скука навеяла сон. В конце концов Мири опять улеглась на пол, подложив руку под голову, и стала следить за щелью под дверью — не появится ли Олана, чтобы освободить ее. Холод камня проник сквозь шерстяную рубашку, по коже побежали мурашки, и Мири задрожала и начала икать. Наконец она уснула, но сон не подарил отдыха.

Мири проснулась от ужасного ощущения, что ее тянут за волосы. Неужели кто-то пытается ее разбудить? Свет, пробивавшийся из-под двери, стал совсем тусклым, а онемение во всем теле означало, что она провела на полу несколько часов.

И тут ее снова дернули за волосы. Что-то запуталось в косе. Она хотела закричать, но страх не давал ей вздохнуть. Она даже боялась подумать, что за существо до нее дотрагивается. Видимо, сильное и большое, явно не мышь.

По щеке мазнул кончик хвоста. Крыса!

Мири беззвучно всхлипнула, вспомнив, как несколько лет назад в деревне от укуса крысы погиб младенец. Она не осмелилась позвать на помощь, чтобы не вспугнуть животное. За волосы больше никто не дергал, и Мири затаилась. «Высвободилась? Ушла?»

В ту же секунду неизвестное существо вновь принялось вырываться, причем сильнее. У самого уха Мири раздался надрывный писк.

Девочка не могла пошевелиться, не могла говорить. Сколько еще ей придется здесь пролежать, прежде чем за ней придут? Путаясь в мыслях, она стала искать хоть какой-то выход, какое-то утешение.

— «Отвес качается, весенний ястреб кружит, гора Эскель с песней дружит», — прошептала она едва слышно.

Это была праздничная песня о весне, об утяжеленном шнуре, что используют при обработке добытого камня, о ястребе, парящем высоко в небе, о том, что работа спорится и мир прекрасен. Напевая, Мири постукивала по каменным плитам линдера подушечками пальцев, словно работала в каменоломне и разговаривала на языке горы с подругой неподалеку.

— Гора Эскель поет-распевает, — прошептала она и начала менять слова: — Но Мири в кладовке плачет-рыдает. Крыса на нее нападает.

Девочка чуть не рассмеялась, но повторившийся писк заставил позабыть о смехе. Боясь теперь даже прошептать хоть слово, она пела мысленно, по-прежнему постукивая пальцами в такт мелодии и умоляя в песне, чтобы о ней вспомнили.

Дверь распахнулась, и в глаза ударил свет свечи.

— Крыса! — Олана подняла трость и ткнула ею в волосы Мири.

— Быстрее, быстрее, — бормотала девочка, зажмурившись.

Она услышала писк, возню, потом крыса убежала, а Мири вскочила с пола и обняла Олану. Она так сильно дрожала, что не удержалась бы на ногах.

— Все в порядке, достаточно, — сказала Олана, отрывая от себя ученицу.

От холода и страха Мири едва слышала наставницу. Она обхватила себя руками, чтобы унять дрожь, сотрясавшую все тело.

— Я просидела взаперти несколько часов, — прохрипела она. — Вы забыли обо мне.

— Да, наверное, — признала Олана, но не извинилась, хотя по морщинке между бровей было видно, что она обеспокоена появлением крысы. — Хорошо, что Герти вспомнила о тебе, а то ведь я не пришла бы до утра. Ладно, иди спать.

Только теперь Мири увидела Герти. Девочка стояла с широко открытыми глазами, уставившись в зияющий дверной проем темной кладовки. Олана забрала у нее свечу и ушла, поэтому Мири и Герти поспешили вернуться в спальню.

— Там была крыса, — испуганно произнесла Герти.

— Да. — Мири по-прежнему дрожала, словно промерзла до костей. — Спасибо, что вспомнила обо мне, Герти. Я бы умерла, если бы провела там еще минуту.

— Вообще-то, странно, что я подумала о тебе, — сказала Герти. — Когда мы вернулись после перерыва, тебя нигде не было. Олана ничего не говорила, а спросить мне было боязно. Потом, готовясь ко сну, я вдруг вспомнила тот ужас, когда меня заперли в кладовой и я слышала какой-то шорох. Я была абсолютно уверена, что ты тоже там заперта, и… не знаю почему, но я была уверена, что там крыса. Это было очень похоже на… Впрочем, неважно.

— На что похоже?

— Наверное, я догадалась, что ты в кладовой, потому что где еще ты могла быть? И мне показалось, что я слышала крысу, когда сама там сидела, вот так я и поняла. Кстати, думая об этом, я очень ясно представила и тебя, и крысу, как будто мы с тобой разговаривали на языке горы.

У Мири снова по коже пробежали мурашки.

— На языке горы? Но…

— Я знаю, это глупо. Какой язык горы, если мы не в каменоломне. Я просто рада, что не случилось беды. Когда я пошла в спальню к наставнице Олане и попросила ее выпустить тебя из кладовки, она пригрозила мне всяческими наказаниями.

Мири больше ничего не сказала. Во мраке спальни перед нею нарисовались новые возможности.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Однажды днем, два или три года назад, Мири и Петер сидели на пастбищном холме. Они были еще совсем юные, и Мири тогда не волновало, что ногти у нее грязные и обломанные или что Петеру скучно ее слушать. Он работал в каменоломне по шесть дней в неделю, и Мири выведывала у него подробности.

— Это тебе не огонь развести или обработать шкуру козы, Мири. Это не похоже ни на одну домашнюю работу. Когда я тружусь в каменоломне, я словно слушаю линдер. И нечего тут ухмыляться. Я не могу лучше объяснить.

— А ты попробуй.

Петер прищурился, рассматривая обломок линдера. Он обтачивал этот камень маленьким ножиком, придавая ему форму козы.

— Когда работа спорится, это все равно что песни, которые мы поем по праздникам: мужчины одним голосом, женщины — другим. Знаешь, как звучит аккорд? Вот это и получается, если работаешь с линдером. Может показаться глупым, но мне представляется, будто линдер всегда поет, и когда я удачно вбиваю клин в щель колотушкой, я словно отвечаю ему песней. Рабочие в каменоломне поют свои песни вслух, чтобы не сбиться с ритма. Но по-настоящему песня звучит внутри.

— Как это — внутри? — спросила Мири. Она заплетала стебли цветков мири в косичку, чтобы не выдавать своего интереса. — Как она звучит?

— Этот звук ни на что не похож. Ты не слышишь язык горы ушами. Если что-то идет не так, ты сразу чувствуешь это, например если тот, кто работает рядом, слишком сильно надавливает на рычаг и по камню могут пойти трещины. Когда это происходит, а в каменоломне стоит такой шум, что слова не услышишь, я говорю ему на языке горы: «Полегче с ломом». Сам не знаю, почему это называется языком горы, ведь ты скорее поешь, нежели говоришь. Только ты поешь внутри себя. И фраза звучит как будто громче, если она адресована именно тебе, но все поблизости тоже могут ее слышать.

— Значит, ты вроде как поешь, а другие это слышат, — сказала Мири, не совсем понимая.

Петер пожал плечами:

— Я разговариваю с человеком, но делаю это пением, причем не вслух… Не знаю, как описать это, Мири. Все равно что пытаться объяснить, как бежать или глотать. Перестань донимать меня вопросами, а не то я найду Янса и Альмонда, и мы затеем какую-нибудь игру только для мальчишек.

— Сделаешь так — и это будет твоя последняя игра в жизни.

Петер тогда не понял, почему для Мири важно понять, как идет работа в каменоломне, и она не стала настаивать. Ей нравилось, что он не догадывался о ее расстроенных чувствах и одиночестве. Ей нравилось, что для него она оставалась прежней беззаботной Мири, какой была всегда.